Добывайки в поле - Мэри Нортон

И, сев закопченную крышку от жестянки, она расплакалась.

— Мы не можем провести всю остальную жизнь, — сказала она, всхлипывая, поддерживая открытый огонь.

Поду и Арриэтте нечего было возразить, они вдруг почувствовали, что Хомили права: добывайки слишком малы и слабы, им не набрать топлива для настоящего костра… Темнело, ветер становился все резче: пронзительный ветер, предвещавший снег.

— Пора возвращаться, — сказал, наконец, Под. — Что ж, во всяком случае, мы сделали попытку. Ну, полно, полно, — принялся он тормошить Хомили. — Вытри глаза, мы что-нибудь придумаем.

Но они так ничего и не придумали. Погода делалась все холодней. Спиллер не появлялся. Через десять дней у них кончилось мясо, и они пустили в ход свою последнюю свечу — их единственный источник тепла.

— Ума не приложу, — жалобно причитала Хомили, — когда они забирались вечером под овечью шерсть, — как нам быть. Одно я знаю твердо — Спиллера мы больше не увидим. Верно, с ним случилась беда.

А потом начался снегопад. Хомили лежала под одеялом в ботинке и не желала вставать, чтобы взглянуть на него. Снег предвещал ей конец.

— Я умру здесь, — заявила она, — в тепле и удобстве. А вы с папой, — сказала она Арриэтте, — можете умирать, как хотите.

Как ни уверяла ее Арриэтта, что заснеженное пастбище очень красиво, что холод стал менее жестоким и что она сделала санки из крышки от жестянки, которую Под взял у костра, все было напрасно: Хомили вырыла себе могилу и была намерена умереть.

Хотя Арриэтте было жаль мать, это не мешало ей с удовольствием кататься на санях — по широкой дуге вниз с насыпи до самого рва. А Под мужественно продолжал выходить в поисках пропитания, хотя на живых изгородях уже почти ничего не осталось, да и за это немногое — несколько последних ягод — приходилось сражаться с птицами. Все трое похудели, но чувствовали они себя хорошо, и загоревшие под зимним солнцем щеки Арриэтты рдели здоровым румянцем.

Однако прошло пять дней и все переменилось: сильно похолодало, и снова пошел снег. Его наметало в высокие воздушные сугробы, слишком легкие и сыпучие, чтобы на них могла удержаться спичка, не то, что добывайка. Под и Арриэтта оказались прикованными к дому и большую часть времени проводили теперь рядом с Хомили в ботинке. Овечья шерсть не давала им замерзнуть, но лежать там в полутьме было скучно, и часы тянулись медленно. Иногда Хомили оживлялась и рассказывала им истории из своего детства. Она могла не заботиться о том, чтобы они были интересны, — ее слушателям все равно было некуда деваться.

И наконец наступил день, когда их запасы кончились.

— У нас ничего не осталось, — объявил однажды вечером Под. Один кусочек сахара и полсантиметра свечи.

— Свечу я есть не могу, — жалобно сказала Хомили, — особенно парафиновую.

— Тебе никто этого не предлагает, — отозвался Под. — Да, еще есть капелька бузинной наливки.

Хомили села в постели.

— Да? — сказала она. — Положи сахар в наливку и подогрей ее на свече.

— Но как же так, Хомили, — запротестовал Под. — Я Думал, что ты непьющая.

— Грог — другое дело, — объяснила Хомили. — Позови меня, когда будет готово, — она легла и добродетельно прикрыла глаза.

— Она все равно сделает по-своему, — пробормотал Под, оборачиваясь к Арриэтте. Он с сомнением посмотрел на бутылку. — Здесь больше, чем я думал. Надеюсь, ей это не повредит…

У них получился настоящий праздник, ведь они так давно не зажигали свечи. Как приятно было собраться вокруг нее всем вместе и понежиться в ее тепле.

Когда, наконец, согревшись, они легли спать, Арриэтта уютно устроилась под теплой шерстью и ее охватило странное чувство спокойствия и довольства. «Все будет хорошо», — подумала она. Арриэтта заметила, что Под, который тоже приложился к наливке, уснул, не зашнуровав край ботинка…

Впрочем, какое это имеет значение, если это их последняя ночь на земле…

Глава семнадцатая

«Чему быть, того не миновать».

Эта ночь не была их последней ночью на земле (всегда находится какой-нибудь выход), однако она оказалась их последней ночью в земле.

Первой проснулась Арриэтта. Она чувствовала себя усталой, словно плохо спала, но лишь позднее (как она рассказала Тому) припомнила свой сон про землетрясение. Она лежала в неудобной позе, стиснута со всех сторон. В ботинке было светлей, чем обычно, но она вспомнила, что вход в него остался не зашнурован. Только почему, удивилась она, чуть приподнявшись, дневной свет падает сверху, точно из слухового окна? И тут она поняла: ботинок, лежащий раньше на боку, теперь стоял почему-то прямо. Невероятно! Первой ее мыслью (заставившей сильнее забиться сердце Арриэтты) была мысль, что ее сон о землетрясении оказался явью. Арриэтта кинула взгляд на Пода и Хомили. Судя по тому, что она смогла увидеть, — они с головой зарылись в овечью шерсть! — они спокойно спали, но не совсем в том положении, в каком они легли в постель. Что-то случилось ночью, Арриэтта была уверена в этом, если только она сама не продолжает спать и видеть сон.

Арриэтта тихонько села. Хоть ботинок был открыт, воздух показался теплым, даже, душным: он пахнул дымом, луком и чем-то еще, незнакомым, — может быть, так пахнет человек? Арриэтта проползла по дну ботинка и подкралась к его открытой части. Встала на ноги и посмотрела наверх. Вместо песчаной крыши их пещеры она увидела проволочную сетку и нечто вроде полосатого потолка. Должно быть, они под кроватью, догадалась Арриэтта (она уже видела кровати снизу там, в большом доме), но чья это кровать? И где?

Дрожа — не столько от страха, сколько от любопытства — Арриэтта задрала ногу повыше и поставила ее в дырочку для шнурка, затем подтянулась на петле; еще один шаг, еще один рывок и… Арриэтта выглянула наружу. Первое, что она увидела совсем рядом с собой — так близко, что она могла посмотреть внутрь, — был второй ботинок, точь в точь такой же, как у них.

С того места, где она находилась, ничего другого не было видно. Кровать была низкая, вытянув руку, Арриэтта могла дотронуться до сетки. Но слышно ей было все: бульканье закипающего чайника, потрескивание огня и более глубокий и ритмичный звук — храп человека.

Арриэтта задумалась: хотела было разбудить родителей, но потом решила, что не стоит. Лучше сперва побольше разузнать. Она ослабила шнурок в четырех срединных дырочках и выскользнула через щель наружу, затем прошла по ботинку до его носика и осмотрелась. Теперь это было нетрудно.

Как и догадывалась Арриэтта, они находились в фуре. Ботинок стоял под складной кроватью, занимавшей одну ее стенку; напротив нее, у другой стены, Арриэтта увидела маленькую кухонную плиту, вроде той, что они нашли у живой изгороди, и резную висящую полку светлого дерева. На ней стояли зеркальца, ярко раскрашенные вазы, глиняные кружки и висели гирлянды бумажных цветов. Под полкой по обе стороны плиты были встроенные шкафчики для белья и посуды. На плите тихонько кипел чайник, сквозь прутья решетки мерцало красное пламя.

У задка повозки, под прямым углом к кровати, была вторая лежанка, поверх встроенного в стенку рундука. Арриэтта, высматривавшая подходящее убежище для родителей и себя, заметила, что рундук стоял не вплотную к полу, и под ним оставалось пространство, достаточное, чтобы добывайка мог туда заползти. На лежанке она увидела гору под лоскутным одеялом; гора поднималась и опускалась. Судя по храпу, там спал человек. У изголовья стояла лейка с жестяной кружкой на носике. Бузинная наливка, — подумала Арриэтта. — Да, эта ночь погубила нас.

Налево от нее, тоже под прямым углом к длинным стенам, была дверца фургона. В распахнутую настежь верхнюю часть ее вливалось зимнее солнце. Арриэтта знала, что дверь выходит вперед, к оглоблям. Одной стороной, той, где была задвижка, нижняя часть двери неплотно прилегала к раме — из щели струился свет. Возможно, если она не побоится туда подойти, ей удастся выглянуть наружу.

Арриэтта колебалась. До двери был всего один человеческий шаг. Гора на кровати по-прежнему вздымалась и опускалась, наполняя воздух храпом. Арриэтта легко соскользнула с носка ботинка на вытертый коврик и бесшумно побежала на цыпочках к двери. В первый миг яркое солнце, проникавшее в щель, чуть не ослепило ее, затем она различила полоску травы, мокрой от тающего снега, и тлеющий между двумя камнями костер.

Немного поодаль, у живой изгороди, Арриэтта увидела знакомый предмет — старую кухонную плиту. У нее сразу поднялось настроение — значит, они все еще были на выгоне и никуда не переехали за ночь, как она опасалась.

Арриэтта стояла, сунув нос в щель, и глядела наружу, как вдруг наступила тишина. Она обернулась и приросла к полу: человек на лежанке сидел. Это был огромный мужчина, полностью одетый, смуглый, с шапкой кудрявых волос. Глаза его были зажмурены, руки со сжатыми кулаками раскинуты в стороны, рот разинут во всю ширь — он громко и сладко зевал.