Письма сестре - Михаил Александрович Врубель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый день, раньше, чем мы вставали, Врубель приходил к нам и ждал Надю в гостиной, куда она выходила после завтрака. Потом он сопровождал Надю на репетиции опер и всюду. Жил Врубель у Мамонтова, у которого в Петербурге была квартира, а в Москве дом, и он всегда окружал себя художниками и артистами, как Медичисы, на которых он желал походить. Мамонтов говорил Наде, что он считает Врубеля самым талантливым из живущих художников. Врубель затеял картину «Гензель и Грета», на которой он изображал Надю и Любатович под видом детей. Надя мне сказала, что, если эта картинка удастся, она согласится выйти замуж за Врубеля, а сделал он ей предложение, кажется, чуть не с первого раза, как только они познакомились. Надю смущало, что она слышала и даже видела, что Врубель пьет, что он очень беспорядочно относится к деньгам, сорит ими, а зарабатывает редко и случайно. Картинка удалась. Она была продана г. Кривошеину очень дешево, как все, что продавал тогда Врубель, и сестра моя дала слово Врубелю. Сезон кончился, настал пост, и в этот год спектаклей в посту не было, – и сестра моя собиралась поехать к отцу в Рязань, чтобы представить ему своего жениха.
У нас Врубель бывал женихом только раза два, обедал у нас и выпил с моим мужем на ты, видно, что, как человек влюбленный, он очень желал поскорее сблизиться и с семьей своей будущей жены. Я тоже желала его узнать, так как скоро он должен был быть нам родным; но я в это время была больна, потом болели у меня дети, и все это отвлекало меня. Вот выписка из моего дневника того времени: «10 марта. Врубель объявил, что он сегодня же уезжает в Москву, чтобы быть поближе к Наде. Он остался у нас обедать, но как-то вяло разговаривал сегодня, поздно ушел и, может быть, опоздал на поезд. Когда он с нами прощался, он поцеловал мне руку, поцеловал детей, потянулся поцеловать Петрушу, и показался мне слабым, таким маленьким, – мне стало его жалко, и это второй раз, что я испытываю именно это относительного его, я мало верю в его будущность, мало у него сил. Он сказал нам, что и с нами ему жаль расстаться, что он нас уже полюбил. Я при нем получила письмо от Нади и прочла ему кое-что. Он говорит, что, если бы она ему отказала, он лишил бы себя жизни. Я этому не верю».
Надя и Врубель проектировали венчаться в Петербурге; Мамонтов должен был быть посаженным отцом, я – посаженной матерью, потом они должны были ехать в Нижний Новгород, где в этом году была выставка. Мамонтов заказывал Врубелю два панно в Нижнем Новгороде, а Надя должна была петь в опере. Не знаю, по какой причине планы венчаться в Петербурге не осуществились. Надя из Рязани поехала за границу, где в это время была мамаша с нашей больной сестрой. Врубель же отправился в Нижний Новгород и написал там два громадных панно «Микула Селянинович» и «Принцесса Греза». Панно эти были забракованы выставочной комиссией, и Мамонтов показывал их в каком-то отдельном помещении. Дедлов в «Неделе» очень хвалил «Микулу Селяниновича» и называл гениальным произведением: «Я не видел панно в незаконченном их виде, но видел теперь и думаю, что мы имеем дело с выдающейся работой г. Врубеля. Панно „Принцесса Греза“ я считаю, при прекрасных деталях, вещью условной, хотя такого условного в искусстве много: и мазки г. Репина условны, и ходульная на первый взгляд игра в „Жанне д Арк“ Сары Бернар условна. Что касается другого панно – „Микула Селянинович“, то в этом роде я ничего подобного не видал. Я считаю, что это панно – наше классическое произведение. Я долго стоял пред этой чудной картиной. До сих пор я охвачен этой страшной мощью, этой силой, этой экспрессией фигур Микулы, Вольги, его коня. Наблюдения из народной жизни – сфера, особенно интересующая меня, и я думал: какой непонятной силой г. Врубель выхватил все существо землепашца-крестьянина и передал его в этой страшно мощной и в то же время инертной фигуре Микулы, во всей его фигуре, в его детских голубых глазах, меньше всего сознающих эту свою силу и так поразительно выражающих ее. А этот образ Вольги – другого типа, варяга, колдуна и чародея, – его ужас, дикая жажда проникнуть, понять этого гиганта-ребенка, который победил его, победе которого он еще не может поверить. Картина, ошеломляющая по силе, движению, – она вся красота. Я был в художественном отделе выставки и, на мой взгляд, там она была бы самым выдающимся украшением всего отдела».
Произведения это очень большого размера, и Врубель говорил еще в Петербурге, что он сделает эскизы, а чтобы писать самые панно, наймет молодых художников. Я заметила ему: «Разве вы будете удовлетворены чужою работою?» Врубель ответил мне: «Рафаэль всегда так делал, оттого он и написал такое количество произведений; конечно, нужно проходить потом сверх своей кистью». Я тогда не видела еще ничего из произведений Врубеля и очень интересовалась ими, спрашивала у всех, бывших в Нижнем Новгороде, как нравятся произведения Врубеля. Но, увы, отзывы были неутешительные: один говорил, что он ничего не понимает в этих картинах, другой – что неоконченности их такая, как у детей. Не знаю, что заплатил Мамонтов Врубелю; но в это самое время Врубель получил еще заказ у Морозова на панно для дома и написал пять панно[174]. Написав и получив деньги, Врубель поехал за границу в Avants sur Montreux, где находилась тогда сестра с мамашей и другой сестрой. Они все поехали в Женеву и там венчались 28 июля. После женитьбы новобрачные поехали в Люцерн, чтобы там провести медовый месяц. Своими панно Врубель приобрел много денег и сделал сестре массу подарков, покупал он все лишь
