Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник) - Артур Дойл

Он протянул обе руки, слегка пошевелил дрожащими пальцами в воздухе. Затем руки его тяжело упали, а подбородок поник на грудь. Один из наших сержантов бережно вытащил его из-под тел, а другой накрыл его большой синей накидкой. И мы ушли, оставив шотландца и француза, судьбы которых соединились таким причудливым образом, лежать бок о бок безмолвно и мирно на этом пропитанном кровью склоне холма близ фермы Гугомон.

Глава XV Конец истории

Я уже почти добрался до самого конца своей истории и, признаться, невероятно рад этому, потому что начинал я свои воспоминания с легким сердцем, думая, что смогу этим занятием скрасить долгие летние вечера, однако, вспоминая прошлое, я пробудил ото сна тысячи печалей и полузабытых горестей, и теперь душа моя кажется мне такой же изодранной, как кожа плохо стриженной овцы. Если мне все-таки удастся довести это дело до конца, клянусь, я больше не притронусь к перу и бумаге, потому что писательский труд похож на спуск в бурную реку с крутого берега: вначале это кажется таким простым, но не успеешь оглянуться, как ты уже барахтаешься в воде и изо всех сил стараешься выкарабкаться обратно.

Джима и де Лиссака мы похоронили в одной могиле с четырьмястами тридцатью одним французским гвардейцем и нашим легким пехотинцем.

Эх, если бы храбрецов можно было сеять, как зерно, какой урожай взошел бы там!

Потом мы навсегда оставили это орошенное кровью поле и вместе с нашей бригадой перешагнули границу Франции, направляясь к Парижу.

Меня с детства приучали к мысли, что французы – народ недобрый, с черной душой, и, поскольку слышали мы о них исключительно в связи с постоянной войной и убийствами, на суше и на море, нет ничего удивительного в том, что мы ожидали встретиться с людьми злыми и грубыми. Правда, и они слышали о нас ровно столько же и, несомненно, представляли нас такими же злодеями. Но, когда мы прошли по их стране, увидели их красивые маленькие фермы, спокойных и мирных крестьян, обрабатывающих поля, женщин, сидящих под окнами своих домов с вязанием в руках, и одну милую старушку в большом белом чепце, которая хворостинкой учила внучка манерам, все это показалось нам таким домашним, что я просто не мог поверить, что этих милых людей мы так долго боялись и ненавидели. Я думаю, что на самом-то деле ненавидели мы не их, а того человека, который стоял над всеми ими, и теперь, когда его не стало и тень его уже не лежала на этой земле, свет снова пролился на нас всех.

Мы в прекрасном расположении духа прошли по живописной сельской местности и подошли к большому городу. Нам казалось, что здесь нас ждет еще одна битва. Город этот был таким огромным, что, если бы хотя бы каждый двадцатый из его жителей взял в руки оружие, собралась бы целая армия. Но к тому времени они, видно, уже поняли, что незачем из-за одного человека губить всю страну, и сказали ему, чтобы впредь он рассчитывал только на самого себя. Потом мы узнали, что он сдался британцам и ворота в Париж для нас открыты, чему лично я был страшно рад, – с меня было достаточно и одной битвы.

Впрочем, в Париже было полно людей, которые все еще обожали своего Бонапарта, и это неудивительно, ведь он принес им славу и армию свою не бросал никогда. Поэтому, маршем входя в город, мы видели много хмурых лиц, обращенных в нашу сторону. Наша бригада, бригада генерала Адамса, первой ступила на улицы этого города. Мы прошли по мосту, который они называют Нейи (название это проще написать, чем произнести), потом через красивый парк… Буа дэ Булон[24] вышли на Шаз Элизе[25]. Там мы расположились биваком, и очень скоро все улицы вокруг нас наполнились прусскими и английскими солдатами, так что город стал больше походить на лагерь.

Как только у меня появилась возможность отлучиться, я с Робом Стюартом из своей роты (нам не разрешалось покидать лагерь по одному) направился на Рю-миромеснил. Роб остался ждать на улице, а меня провели наверх. Как только передо мной раскрылась дверь, я тут же увидел кузину Эди. Она не изменилась ни капли. Все тот же шальной взгляд. Сначала она меня не узнала, но потом вскочила с дивана, в три шага подбежала и бросилась мне на шею.

– О Джок, это ты! – закричала она. – Как тебе идет красный мундир!

– Да, Эди, я теперь солдат, – сказал я без радости в голосе, потому что, глядя на нее, я видел не ее красивое личико, а то другое лицо, которое смотрело в утреннее небо над бельгийским полем битвы.

– Как здорово! – воскликнула она. – А ты кто, Джок? Генерал? Капитан?

– Я рядовой.

– Как? Один из тех простых солдат, которые носят ружья?

– Да, я ношу ружье.

– О, это не так интересно, – произнесла она и снова села на диван.

Я осмотрелся. Это была прекрасная комната, сплошной шелк, бархат, масса всяких блестящих вещей. У меня даже возникло желание вернуться в прихожую и еще раз вычистить сапоги. Когда Эди села, я вдруг обратил внимание, что она во всем черном. Значит, о смерти де Лиссака она уже знала.

– Я рад, что ты уже все знаешь, – честно сказал я, потому что мне всегда было трудно сообщать людям плохие новости. – Он сказал, что ты можешь забрать все, что находится в сундуках, и что ключи у Антуана.

– Спасибо, Джок, спасибо, – сказал она. – Спасибо, что передал его слова. Мне сообщили примерно неделю назад. Сначала я думала, что сойду с ума… честно. Я теперь до самой смерти буду носить траур, хотя ты видишь, как мне не идет черное. Ах, я никогда не смогу прийти в себя. Я уже решила, что постригусь в монахини и уйду в монастырь.

– Прошу прощения, мадам, – раздался голос служанки, которая заглянула в дверь. – К вам граф де Бетон.

– Джок, дорогой, – воскликнула Эди, вскочив с дивана, – это очень важно. Мне так не хочется прерывать разговор, но ты ведь еще придешь, правда? Когда мне будет уже не так одиноко. И не мог бы ты выйти через заднюю дверь? Спасибо, мой дорогой Джок, ты всегда был таким славным, послушным мальчиком.

После той встречи с кузиной Эди я больше не увиделся. Прощаясь со мной, она стояла, окруженная солнечным светом, с лучезарной улыбкой на устах, и огненные глаза ее сияли. Такой я и запомнил ее навсегда, сияющей и порывистой, как капля ртути. Выйдя на улицу к Робу, я увидел роскошную карету с парой великолепных лошадей и понял, что она попросила меня выйти через черный ход, чтобы ее новые благородные друзья не узнали, с какими простыми людьми ей приходилось общаться в детстве. Про Джима она не спрашивала, и про моих отца и мать, которые были так добры к ней, тоже. Что ж, она просто такой человек и не может измениться, точно так же, как кролик не может отрастить длинный хвост. И все же мне грустно было думать об этом. Через два месяца я узнал, что она вышла замуж за этого самого графа де Бетона и через год или два умерла от родов.

А что касается нас… Наше дело было сделано, великая тень больше не висела над Европой, и уже никогда она не накроет широкие поля, мирные фермы и маленькие деревушки, никогда не омрачит жизни, которые должны были быть такими счастливыми. Отслужив положенный срок, я вернулся в Корримьюр и, когда умер отец, взял на себя управление фермой и женился на Люси Дин из Бервика. С ней мы воспитали семерых детей, которые уже вымахали выше отца и изо всех сил стараются, чтобы он этого не забывал. Но сейчас, когда за окном бесконечной чередой сменяют друг друга спокойные и мирные дни, неотличимые друг от друга, как шотландские овцы, мне трудно заставить своих ребят поверить, что когда-то и здесь у нас кипели настоящие страсти, когда мы с Джимом были молодыми и горячими и на наш берег приплыл человек с топорщащимися кошачьими усами.

Загадка Старка Манро

Подборка из двенадцати писем Дж. Старка Манро, бакалавра медицины, его другу и бывшему однокурснику Герберту Суонборо из Лоуэлла, штат Массачусетс. 1881–1884 гг.Редакция и упорядочивание – А. Конан Дойл

Мне кажется, что письма моего друга мистера Старка Манро, собранные вместе, складываются в некое неразрывное единое произведение. К тому же они столь живо передают некоторые из тех трудностей, с которыми может столкнуться молодой человек, впервые вступающий на трудовую стезю, что я решил передать их в руки джентльмена, который взялся отредактировать их. Несмотря на то что из двух писем, из пятого и из девятого, пришлось вычеркнуть определенные места, я надеюсь, что в целом они заслуживают того, чтобы быть вынесенными на суд читателя. Я уверен, что мой друг посчитал бы для себя большой честью, если бы какой-нибудь другой молодой человек, утомленный потребностями этого мира и снедаемый сомнениями относительно мира иного, обрел новые силы, читая о том, как его собрат преодолевал свой тернистый путь.

Герберт Суонборо,

Лоуэлл, Массачусетс

Письма Старка Манро

I

Дом, 30 марта, 1881.

Дорогой Берти, после твоего возвращения в Америку мне стало очень тебя не хватать, поскольку ты – единственный человек в этом мире, с кем я мог разговаривать совершенно откровенно. Не знаю, что тому причиной, поскольку теперь, размышляя над этим, я вспоминаю, что никогда не имел счастья пользоваться твоим ответным доверием. Впрочем, возможно, что в этом виноват я сам. Может быть, несмотря на мои старания, ты не видел во мне хорошего собеседника. Могу лишь сказать, что для меня ты был именно таким хорошим собеседником, который может не только выслушать, но и понять, и прочувствовать то, что ему говорят. Знаешь, порой меня посещает мысль, что я бываю слишком назойлив. И все же нет, всеми фибрами души я чувствую, что мои откровения не утомляют тебя.