Зимняя мантия - Элизабет Чедвик

– Мальчика? – На мгновение Уолтеф растерялся, но тут заметил стоящего поодаль Симона. – Хорошо, – согласился он. – Пусть его несет ваш сын. – Он поманил Симона.

Уолтеф передал ему топор.

– Неси его так, как будто это семейный талисман.

Симон с трепетом взял оружие.

– Я не подведу вас, милорд, – пообещал он, решительно сжав губы.

– Я знаю, что не подведешь, – заверил Уолтеф и, глубоко вздохнув, посмотрел на де Рюля. – Я готов. – Он жестом предложил идти Симону впереди как оруженосцу. Ему казалось символичным, что его оруженосец хромой, потому что вся его кампания была изначально ущербна.

Шатер Вильгельма мало отличался от всех других в лагере. Там были только походная кровать, складной стол и сундук. Все строго и практично, как и сам хозяин. Земля была покрыта толстым слоем чистой соломы.

Вильгельм сидел у стола. Широкие плечи покрывал плащ, утепленный соболиным мехом. Вокруг него стояли боевые командиры. Они явно обсуждали план боевых действий.

Увидев Уолтефа, Вильгельм встал и отодвинул восковую дощечку, на которой что-то рисовал. Окружающие повернулись и посмотрели на Уолтефа с любопытством и враждебностью. Он опустился на колени и склонил голову.

– Сир, я в вашей власти, – официально произнес он. – И в знак этого я отдаю вам топор, который принадлежал моему отцу, а до него моему деду. Моя жизнь в ваших руках.

Симон встал на колени рядом с ним и протянул топор на вытянутых руках. Уолтеф представил, как он хватает топор и разрубает Вильгельма до самой грудины, подобно тому как мясник убивает свинью. Видение было таким четким, что ему показалось, будто другие тоже это видят. Его ладони вспотели, дыхание стало прерывистым, к горлу подкатил комок.

Он едва не вскочил и не схватил топор, когда Вильгельм наклонился и взял его из рук парнишки. Король держал его так, как держит топор палач.

– Вы уже однажды сдавались, – холодно произнес Вильгельм, – и давали мне клятву верности. Такая клятва связывает человека до его смерти.

– Я знаю, сир, – пробормотал Уолтеф.

– Тогда почему вы нарушили клятву, Уолтеф Сивардссон? Похоже, все ваши соотечественники не достойны доверия.

– У меня не было выбора, я вынужден был поклясться, – возразил Уолтеф.

– Но у вас был выбор: держаться этой клятвы или нарушить ее, – напомнил Вильгельм. – И вы выбрали второе.

– Датчане – мои родственники. У меня нет общей крови с нормандцами. Я думал…

– Вы думали, что, если победите меня, датчане кинутся к вам с распростертыми объятиями и отдадут вам все земли, когда-то принадлежавшие вашему отцу, – презрительно заметил Вильгельм.

– Нет! – Глаза Уолтефа пылали. – Здесь было дело в родстве… Вы же ясно дали мне понять, что не желаете породниться со мной.

– А если я передумаю?

Уолтеф встретился взглядом с темными, жесткими глазами.

– Сир, узы крови самые прочные.

Вильгельм продолжал смотреть на него.

– И как долго на этот раз вы останетесь верны мне? – pезко спросил он. – Если я верну вам ваши земли, то как я могу быть уверенным, что вы сдержите клятву?

Уолтеф склонил голову.

– Я видел, как вы управляете своими людьми, сир. Противостоять вам бесполезно. Если бы Свейн Датский действительно хотел захватить север страны, он пришел бы сам, а не посылал своих сыновей.

– Возможно, он полагал, что победа будет легкой. Как и вы. Только вы теперь убедились в обратном. – Верхняя губа Вильгельма презрительно изогнулась. – По крайней мере, у вас хватило мужества сдаться. Ваш приятель Госпатрик выбрал датский путь, послал вместо себя марионеток.

Если он надеялся вызвать у Уолтефа возмущение, то ошибся. Уолтеф знал недостатки Госпатрика как свои собственные.

– Я не сужу других, когда у меня самого полно недостатков, – тихо произнес он. – Поступками Госпатрика пусть руководят его совесть и мужество.

– Какое мужество? – презрительно возразил Вильгельм и неожиданно протянул Уолтефу его топор. – Идите с миром, Уолтеф Сивардссон. И старайтесь впредь избегать неприятностей… – Он помолчал и добавил: – Может быть, я еще подумаю насчет кровной связи.

Уолтеф едва не задохнулся. Он не знал, радоваться ему или сердиться. Как часто Эдвина Мерсийского дразнили обещаниями брака с королевской дочерью, которые так и не были выполнены? Уолтеф только что поклялся быть верным Вильгельму, вне зависимости от того, вознаградят его за это или нет. Но если он получит Джудит…

Ему показалось, что он заметил холодную насмешку и глазах Вильгельма, как будто тот мог читать его мысли.

– Благодарю вас, сир. – Он поклонился и вышел из шатра. Топорище казалось теплым на ощупь. У него остались его земли, ему подарили жизнь и намекнули о другой возможной милости. Он одновременно был рад и чувствовал тошноту и едва сдержал рвотный позыв в шатре Вильгельма.

Появился де Рюль, по-отечески обнимая за плечи сына. Когда тот хотел подойти, Уолтеф поднял руку, останавливая его.

– Оставьте меня в покое, – попросил он. – Сейчас мне ни до ваших утешений, я должен побыть один.

– Думается, я испытывал бы те же чувства, – кивнул до Рюль и удалился, увлекая за собой Симона.

Симон оглянулся через плечо и бросил на Уолтефа вопросительный, обеспокоенный взгляд. Уолтеф сглотнул комок в горле.

– Это не значит, что я тебя ненавижу, – пояснил он. – Но мои раны кровоточат, а ты только будешь сыпать на них соль. – Он повернулся и пошел к лошадям.

Симон смотрел ему вслед, затем недоуменно взглянул на отца.

Де Рюль сжал пальцами худенькое плечо сына.

– Не беспокой его, – посоветовал он. – Если бы мы были на его месте, а он на нашем, как ты думаешь, нужно ли нам было его общество?

Симон сдвинул темные брови.

– Нет, – с сомнением проговорил он. – Но мне хотелось бы, чтобы все было иначе.

– Так уж устроен мир, – заметил отец, и когда Симон вглянул ему в лицо, то увидел на нем печаль и усталость.

– Значит, вы отдадите ему Джудит? – спросил Юдо Шампанский, потирая большим пальцем ямочку на подбородке. Мысль о появлении в семье графа точила его, особенно после рождения сына. У него самого почти не было земель, потому что, хотя он и был сыном графа Шампанского, жил в изгнании на подачки своего шурина.

– Я над этим думаю, – ответил Вильгельм, снова наклонившись над картой. – Он молод и подвержен влиянию. Если мне удастся привязать его к себе, все будет хорошо.

– А раньше вы не соглашались.

Вильгельм пожал плечами.

– Он просил этого, когда я и так дал ему больше, чем другим англичанам. Он, как ребенок, хотел еще одну конфетку…

– И вспыхнул гневом, когда вы ему отказали, – ухмыльнулся Робер Мортейнский.