Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Льоса

А когда через день он, осунувшийся, в изодранной одежде, появился в Моке, в отчем доме, его отец дон Висенте, брат Эрнесто, мать и жена Аида посмотрели на него с ужасом. Заговорила жена, дрожащим голосом:

— Со всех сторон только и разговоров, что Трухильо заткнул тебе рот — отдал дорогу из Сантьяго в Пуэрто-Плата. Нам звонили несчетно.

Антонио помнит, как поразился он, что Аида оскорбила его в присутствии родителей и Эрнесто. Она всегда была образцовой доминиканской женой, молчаливой и услужливой, терпеливо страдая, сносила его пьяные загулы, любовные похождения, брань, и даже когда он возвращался, проведя ночь вне дома, встречала его ласково, подбадривала и с готовностью принимала все его объяснения, если он снисходил до них, а утешение от жизненных неприятностей и невзгод находила в исповедях, молитвах и воскресных мессах.

Я не мог позволить себе геройства, чтобы меня просто убили, — сказал он, рухнув в старую качалку, в которой дон Висенте обычно клевал носом в послеобеденную сиесту. — Я сделал вид, что верю его объяснениям, что позволяю меня купить.

Вековая усталость навалилась на него; он говорил, а глаза жены, Эрнесто и родителей жгли его совесть.

— Что я мог поделать? Не думай обо мне плохо, папа. Я поклялся отомстить за Тавито. И я отомщу, мама. Тебе никогда больше не будет стыдно за меня, Аида. Клянусь тебе. Клянусь еще раз.

С минуты на минуту эта клятва исполнится. Через десять минут, а может, и через минуту покажется «Шевроле», в котором старый лис каждую неделю ездит в Дом Каобы в Сан-Кристобале, и в соответствии с тщательно разработанным планом убийца Галиндеса, Мэрфи, Тавито, сестер Мирабаль, тысяч доминиканцев упадет, изрешеченный пулями еще одной своей жертвы — Антонио де-ла-Масы, которого Трухильо тоже убил, только более медленно, более извращенно, чем тех, кого он застрелил, забил дубинками или выбросил акулам. Его он убивал по частям, сперва убил его достоинство, честь, потом — уважение к самому себе, радость жизни, надежды и желания, превратив его в мешок с костями, который уже столько лет разъедает совесть, пока не сожрет окончательно.

— Выйду-ка, разомну ноги, — услыхал он голос Сальвадора Эстрельи Садкалы. — Сводит от долгого сидения.

Он видел, как Турок вылез из машины, прошелся вдоль шоссе. А Сальвадор тоже нервничает, как я? Наверняка. И Тони Имберт, и Амадито. А там, дальше — и Фифи Пасториса, Уаскар Техеда и Педро Ливио Седеньо. Все терзаются: а вдруг что-то или кто-то помешает Козлу прибыть на свидание? Но у него с Трухильо счеты особые. Никому из шестерых его товарищей, ни из десятков других, которые, как Хуан Томас Диас, были в заговоре, не причинил он такого зла, какое причинил Антонио де-ла-Масе. Он глянул в окно: Турок энергично разминал ноги. И разглядел: в руке у Сальвадора — револьвер. Вот он вернулся и снова занял свое место в машине, на заднем сиденье, рядом с Амадито.

— Ну что ж, если не приедет, пойдем в «Пони», выпьем холодного пивка, — услыхал он его огорченный голос,

После той ссоры они с Сальвадором несколько месяцев не встречались. Бывали на одних и тех же собраниях, но не здоровались. Этот разрыв еще больше усилил его душевную смуту. Когда заговор шел уже полным ходом, Антонио собрался с духом, явился в дом №21 на Махатма Ганди и вошел в залу, где находился Сальвадор.

— Нет смысла распылять силы, — сказал он вместо приветствия. — Твой план убить Козла — ребячество. Вам с Имбертом надо присоединиться к нам. У нас закручено крепко, не сорвется.

Сальвадор молча смотрел ему в глаза. Не выказал враждебности и не вышвырнул из своего дома.

— Меня поддерживают гринго, — объяснил Антонио, понизив голос. — Я уже два месяца обговариваю детали с посольством. Хуан Томас Диас тоже разговаривал г людьми консула Диборна. Они дадут нам оружие и взрывчатку. В деле и некоторые военачальники. Вы с Тони должны к нам присоединиться.

Гарсиа Герреро присоединился к нам несколько дней назад.

Примирение было относительным. За эти месяцы они Польше ни разу не разговаривали основательно, между тем как план убийства Трухильо выстраивался, расстраивался, заново переделывался, и каждый месяц, каждую неделю, каждый день менялись способы и даты — в зависимости от колебаний янки. Самолет с оружием, обещанный вначале посольством, в конце свелся к трем винтовкам, которые совсем недавно ему передал его приятель Лоренсо Берри, хозяин супермаркета Wimpys; он, к удивлению Антонио, оказался человеком ЦРУ в Сьюдад-Трухильо. Несмотря на теплые встречи, единственной темой которых был постоянно изменяющийся план, между ними уже не возникало прежних братских отношений с шуточками и доверительными разговорами, составлявших основу товарищеской близости, которая существовала между Турком, Имбертом и Амадито — Антонио это знал — и из которой он был исключен после той ссоры. Одной бедой больше в том счете, который он имел к Козлу: потерял друга всей жизни.

Три его товарища, сидевшие в машине, и трое других, ожидавшие впереди, возможно, меньше всех знали подробности заговора. Может быть, они и подозревали, кто еще был замешан, но если бы заговор провалился, и они попали бы в руки Джонни Аббеса Гарсии, и его calies бросили бы их в Сороковую и подвергли пыткам, и Турок, и Имберт, и Амадито, и Уаскар, и Пасториса, и Педро Ливио мало кого могли бы назвать. Генерала Хуана Томаса Диаса, Луиса Амиаму Тио и еще двоих-троих, не больше. Они почти ничего не знали об остальных, а среди них были самые крупные фигуры из правительства, к примеру, Пупо Роман — военный министр, второй человек режима, — и еще куча всяких министров, сенаторов, гражданских чиновников и военных иерархов, которые знали о плане, принимали участие в его разработке, и других, которые знали о нем не напрямую, но которым намекнули, дали понять через посредников (как, например, Балагеру, номинальному президенту Республики), чтобы, как только будет уничтожен Козел, они были бы готовы сотрудничать на поприще восстановления политических институтов, ликвидации остатков диктаторского режима Трухильо, формирования военно-гражданской хунты, а она с помощью Соединенных Штатов обеспечила бы порядок, перекрыла путь коммунистам, провела выборы. Станет ли наконец Доминиканская Республика нормальной страной с избранным правительством, свободной прессой, с правосудием, достойным так называться? Антонио вздохнул. Он столько работал во имя этого, но все не мог поверить, что это сбудется. На самом деле он был единственным, кто знал как свои пять пальцев всю паутину имен и соучастии. Много раз во время доводящих до отчаяния секретных совещаний, когда все в очередной раз откладывалось и надо было снова начинать с нуля, у него возникало именно это ощущение: паук и сердце лабиринта из натянутых им самим нитей, которые оплетают множество людей, не ведающих друг о друге. Он единственный знал всех. Он один знал, в какой степени замешан каждый из них. А их столько! Сейчас и он сам не мог вспомнить, сколько именно. Чудо, что в такой стране, как эта, при том, что доминиканцы такие, какие они есть, не случилось ни одного доноса, который мог бы разрушить все это сложносплетение. Может, Бог и вправду был с ними, как верил Сальвадор. Приняты меры предосторожности: все остальные мало что знали, кроме конечной цели, они не знали способа, не знали обстоятельств и точного времени. Только три или четыре человека знали, что эти семеро сейчас здесь, остальным же было неведомо, чья рука казнит Козла.

Иногда его тяготила мысль, что он один, арестуй его Джонни Аббес, мог бы назвать всех участников заговора. Он уже решил, что не дастся живым и последнюю пулю сохранит для себя. И предусмотрительно сделал углубление в каблуке, где спрятал яд — цианид, который ему приготовил аптекарь из Моки, поверив, что яд этот — для бродячего пса, потрошившего в имении курятники. Нe взять им его живым, не доставит он Джонни Аббесу удовольствия видеть, как он корчится на электрическом стуле. А когда покончат с Трухильо, особой радостью будет прикончить начальника СВОРы. На это дело добровольцы найдутся. Очень вероятно, что, узнав о смерти Хозяина, полковник Аббес Гарсиа может исчезнуть. На этот случай меры приняты; надо знать, как его ненавидят, сколько людей мечтают ему отомстить. И не только те, кто в оппозиции; министры, сенаторы, военные говорили об этом открыто.

Антонио закурил новую сигарету и закусил ее крепко, чтобы унять беспокойство. Движение по шоссе совершенно прекратилось, уже давно ни в ту, ни в другую сторону не проехало ни одной машины.

По сути, подумал он, выпуская дым через нос и рот, ему наплевать на то, что будет потом. Главное — сейчас. Увидеть его мертвым и знать, что он, Антонио, прожил жизнь не напрасно и на земле этой он был не последним ничтожеством.

— Не приедет мерзавец! — сказал рядом Тони Имберт и в ярости крепко выругался: — Коньо!

VII

На третий раз инвалид открывает рот перед ложкой, которую ему подносит Урания. Когда сиделка возвращается со стаканом воды, сеньор Кабраль — снова в прострации, расслабленный — покорно ест у дочери с ложечки и запивает водой, маленькими глоточками из стакана. Капельки воды от уголков рта стекают к подбородку. Сиделка аккуратно вытирает их.