Корона скифа - Борис Климычев

Вдруг пол под мужиками проваливается, и летят они в глубокий подпол, прямо на вкопанные в землю острые пики. Там в нише стоят двое с кистенями на палках, добивают упавших, затем зажигают фонарь, потрошат "пшеничку" из потайных карманов.

Славно погуляли покойнички! Некоторые еще не совсем покойнички, постанывают. Ничего! Сейчас их по подземному ходу отволокут к Ушайке, тут и тащить-то всего метров пять-шесть. Повернуть камень, прикрывающий вход, да скинуть мужиков в Ушайку, вот и концы в воду! А завтра еще придут гулять другие золотодобытчики.

В задней комнате заведения сидят двое: тот самый человек, что назвался Улафу Лошкаревым, и еще один? маленький, с короткими ручками и ножками, большой головой и пристальными рачьими глазами.

Маленького так и зовут Рак, а второй — Петька Гвоздь. Большой взвешивает золото золото и считает деньги. Маленький сосет сигару, не мигая, смотрит красными буркалами.

— Не проболтался бы кто из наших, — говорит Гвоздь, — я в этой избе каждый вечер, как карась на сковородке сижу!

Рак смотрит на него пристально:

— Притомился что ли, без дела сидючи? Такую работу любая баба сделает! Мало плачу?.. Тяжело золотишко, да вверх тянет! Вот и подымайся, пока дозволяют. При мне больше ныть не моги. Я иных на кол сажаю, а они еще спасибо мне говорят, понял?

Гвоздь чувствует этот тяжелый взгляд, как паутину на лице. Он уж и не рад тому, что сказал. И холодный пот его прошибает.

А Рак продолжает:

— Мы портные. У нас игла дубовая, а нить пеньковая, а портной — под мостом. А я закройщик. Как скроил, так и шей. Кто меня заложит, дня не проживет. Не просто умрет, а будет страшно жалеть, что вообще на свет появился…

— Что ты, Рак, я тебя вовек не продам!

— Ну, и крути рогами. Хотя я сам всё вижу, ты говори, если, кто сдать нас хочет, лахман* сделаем!

— Шершня опасаюсь.

— Чего опасаться? Ты его не тронь, он тебя не тронет, крючок, как крючок. Мы ему с кабака платим, остальное его не касается. Я ему столько плачу, что у него рот глиной замазан. Лишь бы чего лишнего не узнал, а то тогда вдвое больше платить придется. Если какая стерва проболтается, — загрызу!

Маленький Рак оскалил странные, совершенно коричневые, зубы в улыбке. Он закурил новую сигару и сказал:

— Помнишь, я тебе про магазин Ванштейна говорил? Сейчас брать пойдем. Только переоденемся.

Через полчаса в дом Ванштейна постучали двое. Оба с длинными рыжими волосами, но один горбатый среднего роста, а второй прямой, очень высокий. Магазин уже был закрыт. Исаак Ванштейн спустился со второго этажа, где была его квартира, на первый этаж, в магазин. Приоткрыл дверь, не снимая, цепочки, увидел двух господ в шикарных пальто и цилиндрах, и спросил:

— Что, господа, хотели?

— Желаем сдать бриллиантовое ожерелье! — сказал длинный, — поиздержались в пути, отдадим за полцены.

— Покажите.

Горбатый повесил ожерелье на палец, отблеск свечи, которую держал Исаак, упал на камни, и они заискрились.

— Оно, извиняюсь, не фальшивое? — спросил Исаак, хотя сразу же понял, что камни настоящие, но надо было поломаться, сбить цену

— У нас нынче в кассе и денег почти нет.

— Отдадим за полцены! — повторил длинный.

— Проходите! — снимая цепочку, пригласил Ванштейн.

Двое вошли в магазин, Исаак запер дверь на крючок, взял у горбатого ожерелье и стал рассматривать камни через лупу:

— Всё же мне кажется, камни поддельные!

Высокий стоял, покачиваясь, словно был пьян, его длинные руки в черных перчатках болтались, как у паяца. Что-то было в гостях странное, Ванштейн еще не понял — что именно, но в сердце ощутил нехорошее.

Горбатый сказал:

— Ну, хватит, дурочку корчить, открывай витрину, и складывай всё, что там есть, вот в этот мешок!

— Роза! Абрам! Помогите! — завопил Ванштейн.

По лестнице, в одной нижней сорочке, сбежала Роза, увидев, что горбатый наставил на её мужа пистолет, она стала оседать, схватившись за сердце.

Длинный сказал горбатому:

— Немедленно дай дамочке валерьяновой настойки!

— Ну, её! — огрызнулся горбач.

— Кому сказано?

Горбатый сунул пистолет в один карман, из другого кармана вынул пузырек, вытащил пробку, подскочил к Розе, и влил ей в рот с полпузырька.

— Остальное пусть выпьет господин ювелир! — скомандовал длинный. — Пусть господа евреи не волнуются. Пусть им будет хорошо. Пусть они поймут, что не в деньгах счастье. Деньги, ценности закабаляют человека. Он плохо спит, он всё время думает, что его могут ограбить. В сущности, денег человеку надо совсем немного, только, чтобы иметь одежду, и скромную здоровую еду, всё остальное только мешает ему жить…

В этот момент приказчик Абрам Хаймович попытался незаметно выйти через черный ход, чтобы вызвать полицию. Длинный обернулся. Раздался выстрел и Абрам упал. Ванштейн видел, что руки у длинного болтались, как и прежде, а выстрелил он как бы грудью. Это так поразило Ванштейна, что он вообще перестал, что-либо соображать.

Длинный и горбатый быстро забрали всё драгоценности из витрины, вскрыли сейф и его опустошили тоже. Потом длинный сказал Исааку и Розе:

— У вас на стене очень хорошие часы. Смотрите на стрелки. Полчаса не двигайтесь, иначе будет плохо. Через полчаса выпейте еще валерьянки, мы оставим еще один пузырек. Валерьянка первосортная. Я сам настаивал корень на спирте. Выпьете и ляжете спать. Теперь уже вам не о чем будет беспокоиться. А утром обратитесь в бюро Гельмана, он позаботится о бедном Абраме. Не надо было Абраму спешить в полицию, Спешить вообще вредно. Адью!

На улице длинный и горбатый подошли к ожидавшей их карете. Тут длинный вдруг скинул пальто, к рукавам которого были пришиты набитые ватой черные перчатки. Горбатый помог длинному слезть слез с ходулей. И тот стал коротким.

— В карету! — крикнул он.

Карета помчала. Теперь и горбатый снял пальто и вынул из него искусно сделанный из подушки горб. Оба сняли парики. Рак рассмеялся:

— Вот уж помечется господин Шершпинский, разыскивая двух рыжих, одного длинного, а другого горбатого! У него и ума не хватит, чтобы понять что-нибудь. Это ему не полячишек гробить, не в карты играть.

А в эту самую минуту, человек, о котором толковал Рак, стоял на малиновом ковре, сияя пробором набриолиненных волос.

Ковер этот был постлан в зале для приемов в губернаторском доме, в нём тонул звук шагов.

Герман Густавович прибыл из экспедиции с Алтая, загорелый, обвеянный ветрами гор и пустынь.

Комнаты дома были украшены дарами заводских начальников, ойротских старшин. Вместе с экспедицией в Томск приехал буддийский священник Цадрабан Гатмада, был он в желтых бурятских одеждах. Зачем он был нужен губернатору, — не знали.

По случаю возвращения, во дворце был дан обед, на котором присутствовали члены экспедиции, приближенные к начальству лица.

Гости с любопытством входили в дворец высшего лица губернии. Шершпинский постарался украсить это жилище божества. У лестницы, ведущей на второй этаж, стояли два железных рыцаря, их руки в железных перчатках опирались на мечи. На площадке между этажами, в нише, скалился бронзовый лев. Из его клыкастой пасти вырывались струи воды, и падали в янтарную чашу. Выше, в позолоченной бароккальной раме, было овальное зеркало, и струи фонтана множились в нём. Еще выше была надпись: "Carpe diem!"*

Гости могли ознакомиться с экспонатами дворца, среди которых находились и потешные часы Ивана Мезгина. Были китайские болванчики, кивающие без устали, были бронзовые статуи Будды, который взирал на гостей с загадочной улыбкой.

Бронзовый тигр держал во рту нефритовый шар, готовый упасть при первых неощутимых еще признаках землетрясения. Эту восточную хитроумную штуку уже проверили, ударяя в подвальном помещении бревном в стену. Тигр немедленно "выплюнул" свой шар, хотя в верхней зале дворца никто ударов бревна не слышал и не ощущал.

Вильям Кроули со своим верным негром Махоней преподнес губернатору картину какого-то аглицкого мазилы, на коей был изображен Тауэр.

Красавицы Понятовские украшали прием и, как ни странно, к одной из них просто неприлично прилип буддийский проповедник. Может, он склонял пани Анельку в свою веру. Но он позволил ей покрутить свой маленький походный молитвенный барабанчик, а она пощелкала тоненьким пальчиком Цадрабана Гатмаду по его круглой, как шар, бритой голове.

Жандармский полковник, Герман Иванович, толстый, одулотоватый, задержался в вестибюле перед портретом государя императора. Он стоял навытяжку перед портретом, словно докладывал о своих успехах в борьбе с врагами Отечества. Лицо полковника было красным и потным, словно он поднял непомерную тяжесть. На самом деле он в жизни своей не поднимал ничего тяжелее бокала с вином. И теперь он с трудом удерживал равновесие, так-как горячительные напитки начал принимать с раннего утра.