Английская портниха - Мэри Чэмберлен

Ада засучила рукава, перекинула сантиметр через шею, утыкала булавками наплечник и взялась за работу. Не должна ли она испытывать благодарность? К герру Вайсу. Разве он не сделал ей щедрый подарок, направив ее сюда?

К трем часам платье безжизненно свисало с манекена. Фрау Вайс не появлялась весь день. Даже если манекен – точная копия ее фигуры, человека куклой не заменишь. В платье надо походить, вдохнуть жизнь в полую форму, и тогда ткань станет единым целым с телом и кожей.

Ада прислушалась. За дверью было тихо. Ада стянула через голову наплечник, сбросила тяжелую рясу, потом нижнюю юбку, сорочку и поежилась, оставшись только в коленкоровых панталонах. Тишина. Ада вышагнула из панталон и мигом натянула платье, расправляя воротник, разглаживая корсаж на груди. Искусственный шелк бальзамом лег на кожу, тончайшей гладью обвился вокруг бедер. Ада встала на цыпочки, имитируя каблуки, сделала один пируэт, второй. Зеркала в комнате не было, и она не увидела себя с распущенными волнистыми волосами в муаре, то сверкающем, то темнеющем под вечерним солнцем. На этом фоне ее кожа казалась еще светлее, а молодость еще наивнее, она словно окунулась в свою прежнюю жизнь, где правили бал элегантность, красота и свобода, в ту жизнь, какой она могла бы быть, не повстречай Ада Станисласа. Вытачку надо чуть убавить, иначе будет сборить. Воротник идеально расположился на плечах, заканчиваясь там, где начинался рукав. Ада ощупала спину. Переставить крючки здесь и здесь.

Снаружи раздались голоса. Ада замерла. Потом впопыхах стащила с себя платье, влезла в сорочку и панталоны. Мужские голоса, слов не разобрать. Теперь быстро: нижняя юбка, ряса, пояс, дважды обернутый вокруг талии. Наплечник надевать не стала. Он только мешает. Подняв платье с пола, Ада села за швейную машинку. Голоса смолкли в отдалении.

Пока она меняла иголку в машинке и вставляла нитку, пальцы у нее дрожали. Если бы ее застукали в платье, то наказали бы, и очень сурово. Она разгладила швы, обметала их, снова повесила платье на манекен, подправила рукава, чтобы не морщили, и занялась подолом. Будь у нее органза, Ада, подшивая подол, проложила бы ее между слоями ткани, и юбка колыхалась бы словно под дуновением легкого ветерка. Тогда в елочку, Ада, в елочку. Крючки и петли, пятнадцати достаточно. Свет за окном мерк. Воткнув вилку в розетку, Ада зажгла единственную лампочку над столом. Горела лампочка тускло, и Ада поднимала шитье поближе к глазам, иначе ничего не разглядеть. Последняя глажка, на подол сильно не давить. Под столом она нашла коробку с плечиками и повесила платье на рейку на стене вместо картины.

Даже в полумраке было видно: это шедевр. Когда война закончится, подумала Ада, настанет время «Дома Воан».

Она перебрала остатки ткани. Обрезки, но муар – крепкая ткань. Сделать розочку? Если прикрепить ее к простой маленькой шляпке, это будет смотреться отменно, а фрау Вайс может прикалывать шляпку к волосам невидимками, если таковые в Германии имеются.

Впервые с тех пор, как родился Томас, почти год назад, Ада не думала о нем. Вспомнила только, когда покончила с работой: очень скоро, 19 февраля 1942-го, ему исполнится год. С днем рождения, Томихен.

Вечером человек в куртке с желтой звездой забрал платье, с плечиков не снял, но держал на вытянутой руке.

– Простите, – сказала Ада. – Где туалет?

Он указал на ведро у двери, выключил свет и запер за собой дверь. В комнате стало темным-темно. Шаги человека со звездой постепенно стихли. Где-то плакал ребенок. Ада припомнила детские ботиночки в передней. Плач был не громким, но непрестанным. Наверное, комната ребенка находится над ее «мастерской». И как давно бедняжка плачет? Глаза ее привыкли к темноте, лунный свет проникал сквозь зарешеченное окно, разрисовывая тенями стол. Ада слышала, как открываются и закрываются двери, слышала шаги, женский голос – фрау Вайс, наверное, – окликающий кого-то. Прозвенел дверной звонок сочным раскатистым дзынь, новые голоса, смех, опять дверной звонок. У хозяев гости. Комната Ады была недалеко от кухни, откуда до нее доносился шум: люди входили и выходили, звенели бокалами, с глухим чпок открывали бутылки шампанского, смех становился все громче, а наверху кричал ребенок.

Ада облегчилась в ведро и села на табуретку у швейной машинки. Со вчерашнего дня она ничего не ела и не пила, кроме глотка воды сегодня утром. Они сказали сестре Бригитте, где она? Иначе сестра будет волноваться, беспокоиться, не натворила ли Ада глупостей – например, не подалась ли в бега. И герр Вайс будет ждать ее зазря. Он этого не потерпит, профессор легко выходит из себя. Будет сидеть в гостиной, стучать тростью об пол, возмущаться. Задаст охранникам жару.

Хотя герр Вайс наверняка знает, куда увезли Аду. Лично добился разрешения, чтобы она пропустила один день в приюте для престарелых. Хор голосов снаружи редел, ребенок умолк. Устал плакать и заснул, бедняжка. Из посудомоечной доносился шум, там мыли столовые приборы и тарелки, полоскали бокалы в мыльной воде. Гости разошлись. Теперь есть кому ею заняться и отправить обратно в Мюнхен.

Но дом затих, в «мастерской» Ады стало холодно, и никто не пришел. Ада перебралась в старое кресло в углу. Сиденье проваливалось под ней, пружины давно сломались, но в этой развалюхе было уютнее, чем на табуретке, и она могла дать отдых спине. Кресло пованивало. Ада устала и оголодала. Ей недоставало сестры Бригитты и других монахинь, их теплоты и тихого похрапывания во сне. Ей хотелось с ними поговорить. Не то чтобы они ей очень нравились, но они жили той же жизнью, что и она, боялись того же, что и она, и, хотя Ада не верила в Бога, все они молились об одном и том же. Они были на одной стороне, и они были вместе.

Утром человек в полосатой куртке с желтой звездой отпер дверь и показал на ведро:

– За мной.

Подхватив ведро, Ада проследовала за ним через посудомоечную к уборной на улице. По стене уборной вился шиповник, усыпанный крупными красными ягодами. С таким удобрением этому красивому вьюну все было нипочем и солнца, наверное, хватало. Ада зашла в уборную. Судя по грязному унитазу и вони, здесь не чистили годами. Ее сопровождающий отвернулся, когда она опорожняла ведро. Затем он привел ее в посудомоечную и подал старую эмалированную миску, наполненную до половины бежевой жидкой кашей. Ада никогда не любила овсянку, ела ее, только посыпав сахаром, но нынешняя Ада, другая Ада жадно уплетала месиво. Человек с желтой звездой не уходил, дожидаясь, пока она поест.

– Кто вы? – спросила Ада. Он сжал губы. – Вы немой?

Он покачал головой. Das ist nicht gestattet, погрозил он пальцем. Verboten[29].

Он отвел Аду в «мастерскую», где она обнаружила фрау Вайс – с тканевым свертком и женским журналом. Во Франции ввели карточки, подумала Ада, а в Германии? Эта женщина, кажется, не испытывала недостатка ни в чем.

Фрау Вайс положила сверток на стол, перелистала журнал и, открыв нужную страницу, вручила его Аде.

– Это, – ткнула она пальцем в дамский костюм, затем в материал на столе.

Ада рассматривала картинку. Жакет в талию, застегнутый доверху, по центру ряд блестящих пуговиц. Юбка трапецией. Скучно до зевоты. Ткань была не лучше – ослиного серого цвета в буро-коричневую клетку. Старушечья расцветка. Ада прикинула: если сделать застежку сбоку, добавить воротничок-стойку и ложные карманы с клапанами, а юбку сделать «дудочкой» с разрезом сзади, то костюм будет выглядеть свежо, modisch[30]. Это словечко она подцепила у герра Вайса. Похоже на английское, только пишется немного иначе. Фрау Вайс развернула материал, внутрь были вложены подкладочная ткань и нитки. Она ни словом не обмолвилась о платье, но оно наверняка ей понравилось, иначе бы Аду отсюда выдворили.

Она подняла глаза на хозяйку.

– Мадам… – Ада запнулась, но продолжила: – Может, – она водила пальцем по картинке, – застежка здесь, карман тут. Более modisch. – Она ожидала, что фрау Вайс раскричится, но та внимательно слушала. – У вас есть бумага и карандаш? – спросила Ада. – Я вам покажу.

Фрау Вайс вышла и вернулась. Рисовала Ада плохо, но изобразить фасон ей было по силам, пусть и в манере «палка, палка, огуречик». На губах фрау Вайс заиграла улыбка. Она была тщеславной женщиной.

– Костюм мне нужен завтра. Ja. – Она вышла из комнаты.

Еще и на подкладке. С этим за день не управишься, придется работать всю ночь.

Ада посмотрела на обложку журнала. Нацистская символика на первом плане и надпись NS Frauen-Warte[31]. Ада пробежала пальцами по буквам. Читать по-немецки она не умела, но что значит Frau, догадалась. Чуть ниже снимок: толстая немка в длинном вышитом сарафане и белой блузке сидит на скамье и вяжет носок. Рядом с ней в люльке пухлый младенец. Подпись под снимком была сделана причудливым старинным шрифтом. Малыш на обложке выглядел ровесником Томаса, он сидел в люльке, улыбался, волосы его были аккуратно расчесаны на пробор.