Ратное поле - Григорий Баталов

Костин качнул головой, прошептал тихо, но решительно:

— Я здесь останусь, слышишь, Таня? Здесь!

Связь с командиром дивизиона была нарушена, и Костин дрожащей рукой написал на листке донесение: «Ранен. Но поле боя не покину». Но вот восстановили связь, и в телефонной трубке послышался знакомый голос начальника политотдела дивизии полковника Денисова. Он уже знал о ранении Костина, о его решении остаться на поле боя.

— Товарищ Костин! Я горжусь вашим мужеством, стойкостью ваших подчиненных! — подбадривал его полковник.

Пересиливая боль, Анатолий еще два часа управлял огнем двух орудий, помогая выстоять роте Калашникова. Сильно кружилась голова, в ушах стоял сплошной гул, временами проваливалось сознание, в глазах появились радужные круги. Потом и они исчезли.

…Почти бездыханное тело Костина артиллеристы принесли на полковой медицинский пункт. Врач поднял безжизненную руку, попытался нащупать пульс. Его не было.

И вот в освобожденный Орел на черных крыльях полетела к матери похоронка: «Ваш сын пал смертью храбрых». В то время сыну было девятнадцать лет…

А Костин боролся со смертью в далеком тыловом госпитале. Случилось так, что санитары на полковом медпункте случайно обнаружили в нем признаки жизни и сообщили врачам.

Конец войны отважный артиллерист встретил в Восточной Пруссии.

…Высокий, стройный человек стоит среди спелых хлебов, думает, вспоминает. Многие годы не давала ему покоя память об этом поле боя. Он приехал на него, чтобы вспомнить тех, кто сражался здесь и погиб. Где ты, Коля Кудрявцев, славный артиллерист, где спит вечным сном Боря Калашников? Где вы, живые однополчане? Как хотелось бы вас встретить, обнять, мысленно пройти вместе по фронтовым дорогам…

Как–то узнал Анатолий Васильевич Костин: на берегу Северского Донца, в Шебекино, состоится слет ветеранов родной дивизии. Вот тогда и родилась мысль сделать жителям города подарок.

Почти полгода А. В. Костин изготовлял стальной меч, точил и гранил его, шлифовал до синевы. Затем отделал латунный эфес и выгравировал дарственную надпись городу Шебекино от ветеранов 72‑й гвардейской дивизии.

…Мне выпала честь вручать этот меч жителям Шебекино. На городском стадионе состоялся большой митинг. Я держал в руках тяжелую сталь, зажатую в ножнах, и думал. Меч берет в руки народ, чтобы защитить свою землю от врага. Как бы хотелось, чтобы никогда не пришлось вынимать меч из ножен. Пусть будет он лишь бессмертной реликвией, подарком потомкам от ветерана войны Анатолия Васильевича Костина и его однополчан.

ФРОНТОВОЙ ПОЭТ

Не потому ли я живу.

Что умерли они?

Моей гвардейской дивизии, как говорится, «повезло». В ее рядах воевали такие прославившиеся позднее летописцы военных лет, как Олесь Гончар, Михаил Алексеев, Борис Изюмский. В своих книгах они навек запечатлели лица фронтовых друзей, памятные бои и события. И каждый из нас, ветеранов, благодарен им за это.

Вместе с тем я часто думаю о том, сколько талантливых людей отобрала у жизни война, сколько поэтов и ученых, артистов и инженеров недосчиталось человечество! Кто знает, может, среди поэтов, чьи книги мы сейчас читаем, был бы Павел Пинаев. А незнакомая для многих его фамилия была бы известна в каждом доме… Но нет среди наших поэтов такой фамилии. И никогда уже не будет. Вот почему я и хочу рассказать о нем.

Паше Пинаеву было девятнадцать. Он был санинструктором артиллерийской батареи. И еще был мечтателем. В его сумке с красным крестом вместе с бинтами, ампулами с йодом и перевязочными пакетами лежал блокнот со стихами. На досуге солдаты просили: «Паша, почитай что–нибудь свое». И он читал о друзьях–товарищах, о военных дорогах, о том, что было пережито.

А пережито уже было много. Паша появился в батарее из госпиталя. Тихий, застенчивый, с печальными глазами. Вначале все думали — сказывается тяжелое ранение. Но у Пинаева была иная рана, о которой батарейцы узнали позднее из его стихов.

Паша впервые прочитал свое стихотворение накануне нашего наступления под Белгородом. Прижавшись спиной к стенке траншеи и положив рядом санитарную сумку, с которой никогда не расставался, старший сержант тихим голосом не читал, а скорее рассказывал:

Под густою теньюНа лугу зеленомОтдыхал гвардеец,В битвах закаленный.

Хорошо и мягкоНа траве душистой…Вспомнил он невесту —Дочку машиниста.

Вспомнил, как гулялиВечерами в поле…Только сердце сжалосьОт тоски и боли.

До него недавноДолетели вестиО его Любаше,О его невесте.

Только невеселыеВести эти были:Партизанку ЛюбуНемцы задушили.

За свою невесту,Дочку машиниста,Дал гвардеец клятву —Отомстить фашистам.

Клятву дал гвардеец:«Буду я в Берлине!Гитлера–злодеяВздерну на осине!»

Я не знаток поэзии и не могу судить о литературных достоинствах того, что написал Павел Пинаев. Но помню, что стихотворение «За невесту» многие фронтовики переписывали и посылали домой. И не мудрено: ведь почти у каждого бойца был свой личный счет к врагам. И у всех была одна, общая ненависть к фашистским захватчикам, принесшим родной земле столько бед и несчастий.

Вначале все думали, что в стихотворении речь идет о Любаше «вообще». Потом в батарее узнали, что в действительности была у Паши Пииаева невеста Люба, комсомолка, дочь железнодорожного машиниста. Партизанская разведчица, она попала в плен к фашистам. И те повесили девушку в ее родном поселке.

Пинаев рвался в бой. Обязанности санитарного инструктора, казалось, его тяготили. О клятве отомстить фашистам он помнил днем и ночью.

Пинаева любили в батарее. Фронтовики часто говорили Паше: «Ты должен написать книгу и рассказать в ней, как мы воюем». Пинаев обещал написать такую книгу. Стихов у него было много. Он записывал их в тетрадку. И никогда никуда их не посылал. Видимо, не считал пока нужным.

…Летом сорок четвертого батарея вела бой в горах Трансильвании, перекрыв горную дорогу гитлеровским танкам. 76‑миллиметровые орудия стали на прямую наводку. Вместе с артиллеристами сражался и Пинаев. Он подносил снаряды, перевязывал раненых. В этой дуэли вражеский осколок оборвал жизнь Паши.

К сожалению, я не знаю, откуда был Павел Пинаев родом. Может, об этом вспомнят ветераны, лично знавшие его. Уверен, у многих из них хранятся стихи поэта. Собрать бы их, издать отдельной книгой. Она стала бы достойным памятником воину.

ПЛЫВУТ ПО РЕКЕ ВЕНКИ

Как много их, друзей хороших,

Лежать осталось в темноте

У незнакомого поселка,

На безымянной высоте.

30 марта 1944 года Михаил Алексеев сделал в своем фронтовом блокноте запись: «Нас постигло большое горе. Несколько дней тому назад на Южном Буге погиб замечательный человек и талантливый командир полка — кавалер пяти орденов гвардии подполковник Игнат Федорович Попов. Похоронили его под Первомайском, в селе Благодатное».

Попов был моим фронтовым другом. Закрою глаза и будто вижу его открытое волевое лицо и добродушные, приветливые глаза. У него можно было поучиться умению владеть собой в самой трудной боевой обстановке. Смотрят солдаты на такого командира и обретают уверенность: ничего опасного не случится, коль командир так спокоен.

Он был храбрым и твердым в бою, заботливым и добрым с товарищами.

Много лет спустя я приехал в Семеновку — большое и красивое украинское село, раскинувшееся на живописном берегу Южного Буга. Да, многое здесь изменилось. Но по–прежнему так же высоки и круты скалы правого берега. Тогда, весной сорок четвертого, на том берегу засел враг. И красные прожилки в граните скал виделись нам особенно яркими при вспышках артиллерийского огня. В наши дни река кажется совсем не широкой, от силы метров сто. Тогда же весенний разлив сделал ее раза в четыре шире. Затопив всю пойму, она бурно несла свои воды. Был конец марта, под ярким солнцем снег быстро таял, жирный чернозем расползался под ногами, прилипал к сапогам, дороги стали непроезжими. Буксовали в грязи машины, далеко отстала тяжелая военная техника. Но полки рвались вперед — после Днепра их ждал Южный Буг!

Жители освобожденных сел радостно встречали освободителей, делились продовольствием, помогали доставлять боеприпасы и грузы. На десятки километров вытягивалась цепочка — это женщины, подростки, старики из рук в руки передавали патронные ящики, мины и снаряды, мешки с сахаром и табаком…