Германия в ХХ веке - Александр Ватлин

Оставив за собой пост военного министра, Шлейхер мог безоговорочно опереться только на армию, количественный и качественный рост которой был связан статьями Версальского договора. Отдавая себе отчет в недостаточности такой опоры, последний кандидат в «спасители демократии» (здесь уместны параллели с ролью генерала Корнилова в российских событиях 1917 г.) предпочел более сложную комбинацию. Шлейхер обратился с просьбой о поддержке к профсоюзам и «рабочему крылу» нацистской партии, попытавшись сломать их традиционные привязанности. Правительственная программа делала акцент на создание новых рабочих мест и усиление социальной помощи, что вызвало настоящее замешательство в среде аграриев и предпринимателей. Однако АДГБ отверг предложения «красного генерала», не желая ввязываться в слишком опасную политическую игру. Не удалась и попытка расколоть НСДАП – Шлейхер предложил второму человеку в партии Грегору Штрассеру пост вице-канцлера, но тот после консультаций с Гитлером отказался от заманчивого предложения.

Лишь после того, как мираж «национальносоциального фронта» (Querfront) рассеялся, Шлейхер вернулся к старым схемам реорганизации государственной власти. 16 января 1933 г. он обратился к Гинденбургу с предложением распустить рейхстаг и отложить новые выборы до осени. Фельдмаршал больше не доверял своему генералу, так и не выполнившему обещания создать широкую коалицию внепарламентских сил и обуздать уличную стихию. В Берлине появились слухи о подготовке Шлейхером военного переворота. Кампанию по дискредитации рейхсканцлера возглавил его предшественник на этом посту Папен, возобновивший активные контакты с Гитлером и рассчитывавший на собственный реванш в националсоциалистском обрамлении. Назначение нового главы кабинета министров было предрешено – но в колоде президентских кандидатов больше не осталось ни одной козырной карты.

Гитлер не был его выбором, что бы ни говорили о «роковой» роли решения 30 января современники событий и историки. Восьмидесятипятилетний Гинденбург просто устал от возложенной на себя ответственности, отдав бразды правления своему окружению. Последнее, прежде всего его «не предусмотренный конституцией» сын Оскар, явно потеряло ориентацию в хитросплетениях аппаратных интриг. Президиальное правление, на первых порах обеспечившее необходимый минимум стабильности для проведения в жизнь непопулярных решений в социальной и экономической сферах, к середине 1932 г. приобрело противоположную динамику. Отсутствие парламентского контроля за деятельностью правительства и паралич конституционного механизма его формирования привели к тому, что формально остававшаяся республикой Германия погрузилась в трясину «тихой реставрации» монархии. Ее неспособность к оздоровлению общественной жизни с каждым днем становилась все более очевидной и подогревала поиск радикальных альтернатив выхода из тупика (Flucht nach vorne). У Гинденбурга, продолжавшего считать Ноябрьскую революцию не следствием, а причиной военного поражения Германии, было не меньше резонов повторить фразу своего предшественника на посту рейхспрезидента: «Я ненавижу революцию как смертный грех». Но тринадцать лет неудавшейся демократии сделали свое дело. Если в 1918-1919 г. лидерам СДПГ удалось удержать ситуацию под контролем, отстояв перспективу демократического и социального государства, то в 1932-1933 гг. она уже выработала свой ресурс.

Оставаясь в душе остэльбским помещиком, а потому приверженцем консервативных партий, Гинденбург вынужден был наступить на горло своему сословному высокомерию после того, как дрейф власти вправо завел ее в тупик. Надо было либо самому перешагивать через останки Веймарской конституции, отказавшись от созыва рейхстага, либо предоставить это дело другим. Решающие события сконцентрировались на последней неделе января 1933 г. В воскресенье 22 января встречу с глазу на глаз провели Гитлер и Оскар Гинденбург – последний посчитал лидера национал-социалистов человеком слова, получив, очевидно, определенные гарантии для себя лично. Окончательно склонило чашу весов в пользу Гитлера обещание Папена, что привлечение НСДАП в правительственные кабинеты охладит пыл ее штурмовиков на улицах германских городов. Рейхспрезидент посчитал достаточным для сохранения контроля над силовыми структурами назначение на пост военного министра лично преданного ему генерала Вернера фон Бломберга – он подписал соответствующий указ, даже не дожидаясь окончательного формирования нового кабинета. Сам Папен выторговал себе пост вице-канцлера, лидер ГННП Альфред Гугенберг должен был стать министром.

30 января решение о новом правительстве было принято. Помимо Гитлера в него вошли от НСДАП только Герман Геринг и Вильгельм Фрик. Их консервативные партнеры по коалиции были в явном большинстве. Они разделяли общее заблуждение, рассматривая новое правительство как еще один политический эксперимент, который можно прервать в любую минуту. К вечеру того же дня Папен утверждал в кругу своих единомышленников, что «все решает доверие Гинденбурга. Через два месяца мы так прижмем Гитлера, что он заскрипит». Рейхспрезидент, приняв присягу членов нового кабинета, удалился успокоенным. Как ему казалось, он вернулся на тропу формальной демократии, предложив формирование правительства сильнейшей партии парламента. Однако в результате поменялись не только фигуры на политическом поле – радикально изменились сами правила игры.

Такова «хроника пикирующей республики», которая так и не смогла переварить собственного плюрализма. Едва ли полтора десятка лет ее существования вместили в себя столько кризисов и угроз, что казалось, будто она притягивала к себе несчастья. Впрочем, можно расставить акценты и по-другому: удивительно, как долго просуществовала первая германская демократия, балансировавшая по всем осям своей внутренней и внешней политики. Можно порассуждать о том, почему ей так катастрофически не хватало немножко везения – еще одних парламентских выборов, чтобы демократическим путем распрощаться с коричневой угрозой, физического здоровья Эберта или Штреземана, способных удержать в руках руль государственной машины. Но прошлое не знает сослагательного наклонения, и после того, как политики не справились с ролью врачей больного общества, приходит очередь историков, призванных констатировать его гибель и проанализировать ее причины.

Было бы непростительным упрощением сводить причины гибели Веймарской республики к вопросу «кто виноват?» Тот, кто подсунул Гинденбургу указ о назначении Гитлера, кто жертвовал нацистам миллионы, кто голосовал за них или сам обряжался в коричневую униформу? Виноваты были не конкретные силы и лица, а исторические традиции Германии, подводившие ее к тоталитарной диктатуре: тяга к национальному превосходству и вера во всесилие государства, мировоззренческий характер партийных конфликтов и неспособность к социальнополитическому компромиссу. Выпестованный вильгельмовской империей культ силы и экспансии не только развязал первую мировую войну, но и добил первую германскую демократию.

Профессиональные историки предпочитают рассуждать скорее о причинах ее слабости, нежели о силе ее врагов. Связь военного поражения и политической революции не обещала республике спокойной жизни. Наряду с изъянами государственного механизма и «версальским синдромом» немалую роль в ее печальной судьбе сыграл «эгоизм» парламентских партий, которые больше думали о процентах своих избирателей, нежели о прочности политической системы в целом. Роковым для республики стало именно то обстоятельство, что ее сторонники, завороженные темпами общественного прогресса на рубеже веков, были слишком уверены в безальтернативности исторического развития. Даже тот, кто воспринимал демократию как неизбежное зло, делал ударение на первом слове. «Историю Веймарской республики нельзя сводить к непреодоленному военному поражению», – утверждает Э. Йекель, в гораздо большей степени ее определяло стремление традиционных элит добиться внутриполитического реванша. Ставка на Гитлера была одним из ходов их закулисной игры в демократию. Но Гитлер, имевший неоспоримое преимущество публичного политика, в конечном счете оседлал своих самоуверенных покровителей.

Объяснение краха Веймарской республики расколом рабочего движения и оппортунизмом СДПГ было краеугольным камнем историографии «реального социализма», для которой фашизм и демократия являлись всего лишь двумя разными методами обеспечения классового господства буржуазии. Немецкие историки новой волны, вышедшие из студенческого движения 60-х гг, считали серьезной ошибкой веймарских рабочих партий то, что они не обратили внимания на созидательный потенциал, заложенный в советском движении. Пугающий опыт большевизма в России не должен был помешать левым силам реализовать собственную концепцию социальной революции, которая отрезала бы нацистскому движению легальный путь к власти. Противники политизированных объяснений прошлого признают, что существование первой республики как раз и держалось на компромиссе умеренных социалистов и либеральной части буржуазии. Они предъявляют партиям веймарской коалиции упрек в том, что этот компромисс не перерос в сознательное сотрудничество, а в условиях кризиса рассыпался под натиском общественного радикализма, соединявшего в себе националромантические и социальные утопии. Наконец, продолжает существовать точка зрения, рассматривающая годы Веймарской республики как сплошную полосу политического экспериментирования и некритического заимствования опыта западных демократий, которая неизбежно должна была завершиться «революцией национальных ценностей». Тот факт, что во главе этой революции оказалась тоталитарная партия, стал причиной ее трагического исхода, но не должен вести к огульному отрицанию «особого пути» германской истории.