Черный лед - Энн Стюард

Бастьен поцеловал ее. Он помнил вкус ее рта, тихий стонущий звук, родившийся в ней, шевеление ее губ под своими губами. Помнил — и хотел этого. Внезапно он почувствовал радость оттого, что решился наконец, что был вынужден решиться. Иначе ему опять пришло бы в голову какое-нибудь оправдание.

Он проник в ее рот глубже, одновременно обхватив ее за талию и приподняв. Хлоя прильнула к нему, и он отнес ее в альков, прижал спиной к зеркальной стене и стал гладить ее грудь.

Ткань у нее на груди была плотно сколота булавкой. Он оторвался на мгновение, тяжело дыша.

— Какого черта ты сделала со своим платьем?

Хлоя не пыталась вырваться.

— Оно было слишком открытым. Я его заколола.

— Оно и должно быть открытым. Убери это!

Она моргнула, но, более не сопротивляясь, послушно расшпилила тонкую английскую булавку.

— Распахни, — приказал он.

К его удивлению, Хлоя не упиралась. Когда она распахнула платье, он увидел под ним шелк и кружева. Из самого дорогого парижского бутика, где продается женское белье. Простая переводчица не могла себе позволить вещи, предназначенные, чтобы тешить богатых любовников. Еще одна ложь.

Но разве он не знает, что она носит бюстгальтер неподходящего размера? Черные кружева так стиснули ее тонкую кожу, и ему захотелось снять с нее это белье. Но время подгоняло.

Поэтому он поцеловал Хлою, прижав поплотнее ее почти обнаженное тело к своей груди под расстегнутой рубашкой, и она вернула ему поцелуй с такой страстью, что он поверил, будто перед ним не девственница, дрожащая от страха. Хотя она и дрожала сейчас в его руках.

Из телевизора донеслись громкие и откровенные стоны, перемежаемые взвизгиванием и хриплыми вздохами. Не имеет значения, какие звуки будут издавать они двое — никто не уловит разницы между фильмом и реальностью.

Ее кожа под его ладонями была горячей и мягкой как шелк. Теперь она сама обвила его шею руками, вцепилась в него, точно ее сдувал ураганный ветер, и ему нравилось это.

— Сними белье, — велел он.

Ее глаза, полузакрытые в истоме, широко распахнулись.

— Что?

— Что мы, по-твоему, делаем, Хлоя? Снимай трусики. Можешь оставить лифчик, если хочешь.

Она застыла, и румянец сбежал с ее щек.

— Убирайся прочь, — пробормотала она, пытаясь его оттолкнуть.

Но было уже слишком поздно. Было слишком поздно с самого того момента, как он ступил на порог ее спальни. Может быть, слишком поздно наступило уже тогда, когда он увидел ее в первый раз.

От дорогого белья оказалось легко избавиться. Он просунул руку под ее трусики, сильно дернул, и тесемки оторвались.

— Нет, — сказал он. Никакого милосердия, повторил он мысленно, крепко прижимая к себе ее тело. Это было работой, и работу он должен сделать. Он вновь впился в ее рот поцелуем, и, пока ее руки беспомощно отталкивали его, губы отвечали на поцелуй.

Он подхватил ее, поднял и усадил на антикварный комод, втиснувшись между ее коленями. Не важно, осознает ли она, что сейчас должно случиться, или совсем потеряла чувство реальности. Не имеет значения.

Она была влажной от возбуждения, как и следовало ожидать. На то, чтобы расстегнуть брюки, потребовалось мгновение, а затем он вонзился в нее до самой глубины и безошибочно ощутил, как ее сотрясла дрожь короткого оргазма, которую она не смогла утаить.

Хлоя попыталась закричать, вырваться, но он не собирался давать ей волю. Не прерывая поцелуя, он положил ее ноги себе на бедра и начал двигаться, не освобождая ее губ, пока не почувствовал, что она принадлежит ему, что она сама пытается вобрать его в себя, но не может, потому что ей неудобно сидеть на комоде. Он чувствовал, как нарастают ее содрогания, и знал, что вопреки всем стараниям разума ее тело победило и она хочет только одного — завершения. Удовлетворения. Его.

И вдруг он резко вышел из нее почти полностью, выпивая, точно мед, ее страдальческий вскрик.

— Кто ты? — прошептал он ей на ухо. — Что ты здесь делаешь?

Хлоя вцепилась в него, отчаянно пытаясь притянуть его обратно, но он был гораздо сильнее и держал ее крепко, придавив руками ее бедра к золоченой крышке комода.

— Кто ты? — вновь потребовал он ответа, и его голос был столь же ледяным, сколь обжигающим было его тело.

Ее глаза закатились, губы краснели, как мягкая рана.

— Хлоя… — задыхаясь, выговорила она.

Он вновь грубо, резко вошел в нее и тут же отстранился, прежде чем она попыталась его задержать. Она опять закричала, но он был беспощаден.

— Твоя одежда тебе не принадлежит, — прошептал он, а телевизор на заднем плане вскрикивал и стонал все сильнее, подстегивая его и без того жестокое возбуждение, — ты знаешь много языков, а притворяешься, что не знаешь. Ты здесь не случайно, и работа переводчика ни при чем. Ты должна кого-то убить?

— Пожалуйста! — взмолилась она.

И он сделал несколько сильных толчков, ощущая, как трепещет ее тело на самом краю, готовое взорваться, но она была беспомощна, и это он сделал ее такой, он должен был сделать ее такой.

— Чего ты хочешь, Хлоя? — прошептал он, зная, что сейчас получит от нее последний и окончательный ответ.

Ее глаза наполняли слезы, ее колотила дрожь.

— Тебя, — сказала она. И он поверил ей.

И перестал думать. Он снял ее со стола, позволил обхватить ногами его бедра и вошел в самую глубь ее естества, и оргазм сотряс ее так мощно, что она закричала, перекрыв доносящиеся из телевизора вопли, и это был мучительный крик беспомощного наслаждения.

Бастьен не был готов — его утомила эта игра. Он стал двигаться медленно, размеренно, прислонив Хлою спиной к зеркальной стене, придерживая ее бедра, он брал ее медленно, сладко, пока не почувствовал, как его поднимает волна, и тогда он излился в нее, освобождаясь, затопляя ее горячую трепещущую плоть, ее мягкое, сладкое лоно.

Он подождал, пока не выровнялось его дыхание, подождал, пока с финальной судорогой не покинула его тело последняя капля, а затем вышел из нее и поддерживал ее обмякшее тело, пока ноги ее не окрепли. Он задержал ее еще на мгновение и увидел в зеркальной стене свое лицо, мрачное, безжалостное. Он выглядел как подлец, он и был подлецом и ничего не мог с этим поделать. Он давно принял это как должное.

Бастьен отошел от нее, застегивая одежду. Она смотрела на него как на кошмарный призрак, а ему хотелось обнять ее, утешить. Она выглядела такой опустошенной. Что бы она ни говорила о своей искушенности, ей явно впервые пришлось пройти через то, через что она сейчас прошла, и вид у нее был потерянный, сломленный.

Но он не мог себе позволить никаких утешений. Бастьен прикрыл глаза и наклонился над ней, ощупью заворачивая ее в платье и завязывая его на талии. Он не мог больше укрывать ее от камер, но мог затруднить им задачу.