Игры богов - Александр Золотько

Предводитель кочевников мог, конечно, осторожно ретироваться, чтобы вернуться с большими силами, но возможность возместить понесенные накануне потери и шанс от души пограбить мягкотелых горожан опьянили его крепче, чем забродившее кобылье молоко. И конники, все пять десятков вечно голодных степняков, ринулись выполнять и приказ предводителя, и своего сердца.

Два ближайших села не успели даже толком проснуться, как степняки уже приступили к дегустации вин, сбору ценностей и погоне за женщинами. Все три занятия, особенно первое, были утомительны. Ценностей, на непритязательный вкус грабителей, было много, женщины были не слишком шустрыми, а вино было вкусным. Оно еще оказалось и крепким, так что разгул быстро перешел в пьяный дебош, а затем кочевники стали засыпать где попало, чтобы либо вообще не проснуться, либо проснуться связанными.

На свое счастье, степняки убить никого не успели, поэтому большей частью остались живы. Живых погрузили на телеги и к полудню отвезли к царскому дворцу. Туда же прибыли и жители подвергшихся нападению сел, чтобы поинтересоваться у царицы, собирается ли она защищать их жизни, дома, скот и честь их жен.

К селянам присоединились и прибывшие на заработки жители других деревень. С каких таких делов, рассудили работники, им отстраивать город, когда кто ни попадя будет теперь слоняться по деревням. Кто-то даже попытался кинуть клич: «По домам!»

К собравшимся вышла царица. Внимательно осмотрела пленных. Вздохнула. Отпускать работников было никак нельзя. Оставлять пролом без прикрытия – тоже. Никто толком не знал, сколько бойцов может выставить степь, но то, что их будет больше, чем имеющихся в Семивратье войск вкупе с городской стражей, царица не сомневалась.

Толпа ждала и не переставала при этом увеличиваться. Подтягивались горожане, которые поняли, что следующий набег может оказаться куда более кровавым и массовым. И прийтись он мог не на села, а на сам город.

Царица смотрела на толпу, но видела отчего-то только улыбающееся лицо своего супруга и обугливающуюся с краев к середине полосатую шкуру на своем ложе.

Тишина. Даже прихваченные из пострадавших сел дети молчали. Только пьяные степняки оглашали храпом площадь перед дворцом. И в это время кто-то (так и не поняли, кто именно) вдруг выкрикнул из толпы:

– До каких же это пор боги издеваться над нами будут?!

В крике этом были надрыв и злость, словно прорвало человека неожиданно для него самого, словно только что он сам понял, насколько хреново жить на белом свете. Отреагировать на этот крик люди не успели, потому что с другой стороны, со стороны моря, от храма Морского бога, послышался другой вопль.

Кричала женщина, долго и страшно, словно увидела что-то такое, что поразило и испугало ее насмерть. На крик метнулись стоявшие у дворца стражники, расталкивая на ходу толпу. Остальные стояли неподвижно, словно окаменев.

Крик оборвался. Женщина замолчала, потеряв наконец сознание от ужаса. Замерли и стражники. Они увидели тех, кто испугал женщину.

Их было трое. Именно было, потому что двое из трех были мертвы. И еще эти двое из трех были не просто мертвы. Словно кто-то гигантский рвал их тела на куски, аккуратно складывая оторванные части в кучу.

Так дети иногда обрывают лапки и крылья у пойманных жуков. Лапку за лапкой, просто так, механически, не ощущая ничего, кроме тусклого необъяснимого желания. А оторвав, сразу же забывают.

Вот и о третьем человеке, видимо, забыли. Он сидел на мостовой раскачиваясь и что-то бормотал, глядя перед собой погасшими глазами. Ребенок не успел домучить третьего жука и убежал, оставив его, измятого и изломанного, но живого. Едва живого.

Правая рука была вывернута из плеча и висела, словно веревочная, ладонью наружу. Откуда взялись эти… этот человек и то, что осталось от двух других, понять никто и не пытался. Если происходит что-то неожиданное, то это явно рука богов, их воля и их деяние. Гораздо важнее было понять, кого именно коснулось это деяние и что оно может принести другим.

– Кто это? – спросил один из стражников, ни к кому не обращаясь конкретно.

– А демон его знает, – ответил другой стражник. Калека словно услышал их разговор, медленно, с натугой поднял взгляд на говоривших. Лицо дернулось, словно сведенное судорогой. Еще раз. Искривился рот.

– Нельзя! – Пронзительный крик вырвался из глотки калеки, ударил стоящих в лицо и взлетел над городом. – Нельзя!

Кричащий попытался встать, но ноги не удержали его, и он упал, тяжко рухнул лицом и грудью на мостовую. Но крик не прекратился.

Слова отскакивали от мостовой и били в людей, как в кегли.

– Нельзя! Нельзя! – Калека полз к людям, извиваясь всем телом и оставляя за собой кровавый след.

Теперь стало видно, что одна нога его сломана и держится лишь на лохмотьях плоти.

– Нельзя умышлять на богов! – выкрикнул калека и закашлялся. – И на богинь нельзя, и на богов! Они… Смерть… Сотни рук… голов… смерть… Нельзя…

Калека замер, и стражник, стоявший ближе всех к нему, подумал, что тот умер. Стражник шагнул вперед, наклонился, чтобы взглянуть в лицо.

Глаза упавшего открылись. Стражник шарахнулся назад, поскользнулся и свалился, гремя доспехами и щитом. Шлем слетел с головы и покатился к калеке. Стражник на четвереньках отполз к толпе и встал.

– Мы только говорили… – сказал калека, – только говорили… А он… а потом… Больно ведь… Пацан так кричал, так кричал… А он говорил… говорил… что нельзя, что грех, что даже думать о таком – грех… что смерть, что каждый… Нельзя! – выкрикнул калека снова и забился в судороге.

Капли крови упали в пыль, превращаясь в комочки грязи.

Из замершей толпы выбрался Зануда. Кряхтя присел возле лежащего.

– Я ж его знаю, – сказал Зануда и оглянулся на людей. – Это ж Медведь. Мы вчера с ними вот тут возле храма сидели. И вот…

Зануда выпрямился, обошел что-то шепчущего Медведя и подошел к останкам двух его земляков.

– Ну да, – сказал Зануда. – Вот с ними. Они из одной деревни… Лохи от сохи…

Медведь выкрикнул что-то снова, что-то неразборчивое, и затих.

– Я домой пошел, а они… – Зануда вдруг почувствовал слабость в ногах и сел на мостовую, прямо в кровь. – Я ж тоже мог, мать твою…

Из храма Морского бога вышел жрец. На него обратили внимание только тогда, когда он, остановившись возле сидящего на мостовой Зануды, поднял руку к небу и зычным голосом провозгласил:

– Каждый, кто дерзнет!..

Толпа вздрогнула разом, словно огромное животное от удара.

– Каждый, кто дерзнет даже помыслить плохое о богах, кто хотя бы в мыслях захочет унизить их или обесчестить…