Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова) - Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska

– Так вот, проше пана, извините, проше ксендза, на эту Елену я наткнулась сразу же после столкновения машин на шоссе под Лодзью. Хорошо рассмотрела несчастную, она успела мне сказать два слова, а вскоре после этого обнаружила в багажнике своей машины ее отрубленную голову. Вернее, обнаружила уже после того, как проехала с ней пол-Европы. Вернулась в Варшаву, чтобы сдать голову в полицию, и тут выяснилось – ее у меня похитили. Объясните же, ради Господа, что все это может значить? Если Елена у вас исповедывалась, а в письме она написала об этом, так поясните хотя бы… Нет, нет, я знаю, тайна исповеди – святое дело, я и не прошу вас выдать мне ее, но ведь не исключено, исповедь поможет вам понять, что же произошло, и вы сочтете возможным дать мне какие-то указания, посоветуете, как поступить.

Ксендз в обморок не падал, восклицаний никаких не издавал, но было видно, очень встревожился. Очень долго молчал, потом не торопясь заговорил:

– Да, я вспомнил, действительно, она у меня исповедывалась. И вот теперь мертва… Вы уверены, что это была именно Елена? Пожалуйста, расскажите поподробнее, как все произошло.

Я как на духу рассказала ксендзу викарию все. Нахмурившись, выслушал он меня, не перебивая, очень огорчился и наконец заявил:

– Разрешите, я подумаю. Боюсь, дело гораздо серьезнее, чем я предполагал. А теперь, понимаете, мне необходимо для себя уяснить, что мне известно об исповеди этой несчастной, а что стало плодом собственных умозаключений. На собственные умозаключения тайна исповеди не распространяется. Вы разрешите пока не возвращать вам ее письмо?

– Разумеется, пожалуйста.

Договорились – я через час вернусь. Этот час я просидела в машине, прогулки мне были еще не по силам. Правда, у меня хватило такта отъехать от костела на почтительное расстояние, чтобы не давить на психику ксендза. Достаточно уже и того, что я вперлась на машине прямо во двор костела, подъехала к самому входу, что было не только неприлично, но и наверняка запрещено, не хватало еще и после беседы с ксендзом торчать у него под носом. Беседовали мы перед входом в костел, потом викарий удалился в ризницу, проявив деликатность и не сделав замечания насчет машины, но ведь выходя мог на нее наткнуться, увидеть, как я торчу в ней, не сводя взгляда с костельных врат, и счесть это психическим воздействием. Нажим на психику в любом человеке вызывает протест, а ксендз тоже человек.

Этой своей идиотской тактичности я себе потом простить не могла…

Вторично подъехав к костелу, я была поражена столпотворением у его входа. Стояла машина «скорой помощи» и две полицейские, двор оцепила полиция, меня тоже не пустили. Из костела выбежали два санитара с носилками, на которых, прикрытый простыней, кто-то лежал. Вокруг меня голосили бабы, из их воплей я разобрала лишь «антихрист» и «святой человек».

Опустив в машине стекло, я громко вопросила, что случилось. Отвечать мне кинулись сразу все.

– Пани, нашего ксендза викария убили, преступники, антихристы окаянные, нет на них грома небесного, не так давно святые мощи из костела украли, совсем страх Божий люди потеряли, теперь вот прямо в костеле нашего викария убили, да не в костеле, а в ризнице, ну все равно в костеле, всю голову бедняге разнесли топором, да не топором, застрелили сердечного, такой золотой человек был, поискать, теперь костел осквернили, весь кровью забрызган, такой рекой и текла до самого алтаря, наверняка хотели ограбить дом Божий, а наш викарий не побоялся богохульников, грудью на защиту бросился…

Уже больше не слушая баб, я сидела как громом пораженная. Ужасная мысль пронзила сердце: ведь это я убила викария!

Дура безмозглая, разговаривала с ним на виду у всех, на паперти, он из вежливости вышел ко мне, чтобы не заставлять женщину с больной ногой подниматься! И я, ослица, не скрываясь дала ему письмо Елены! Все получилось случайно. Подъехав, я спросила костельного сторожа, есть ли сейчас в костеле кто-нибудь из здешних ксендзов, и сторож пошел узнать. Оказался тот самый викарий, у которого исповедывалась Елена. Кто же мог знать… Смилуйся надо мной, Господи!

Бабы вокруг по-прежнему голосили. Я подняла стекло, от воплей разбаливалась голова, а она и без того отказывалась работать, так оглушило случившееся. В собственное оправдание могу сказать, что я даже не подумала – вот, так я и не узнаю, что же произошло. Нет, меня целиком и полностью оглушило сознание собственной вины за гибель ни в чем не повинного человека. Действительно просто рок какой-то… Потом пробилась все-таки в голову капелька здравого смысла, вспомнила двух санитаров с носилками, как они бежали к машине «скорой», как та рванула с места и помчалась, завывая. Не стали бы они так торопиться, если бы везли труп. Видимо, в ксендзе еще теплилась жизнь, может, есть шансы на то, что удастся его спасти. И вот еще полицейские… Езус-Мария, если они меня тут прихватят, не удастся выкрутиться. Ведь если бы даже письмо Елены я прочла уже после того допроса в управлении, я просто обязана была туда позвонить, передать вещественное доказательство, а не приставать к ксендзу!…

Затаившись, я тихо сидела до тех пор, пока не уехала полиция, пока народ не стал расходиться из костела после мессы. И только когда никого не осталось, опять решилась заехать во двор костела. У входа беседовали два ксендза, похоже, один из них пробощ. Вышла из машины и, отчаянно хромая, дрожа всем телом от волнения, потащилась к ним.

– Простите, ведь вы ксендз пробощ? – обратилась я к старшему из священнослужителей. – Теперь я уже совсем не знаю, что делать. Боюсь, это из-за меня стреляли в ксендза викария, и умоляю вас, ради всего святого, поговорите со мной!

Естественно, эти слова я произнесла чуть слышно, какие-то старушонки все-таки крутились поблизости и наверняка линчевали бы меня, услышь, что их обожаемого викария убили из-за меня, но пробощ не был глухим, услышал, кивнул и, вежливо взяв меня под руку, произнес:

– Пошли, дочь моя, давайте…

Я не дала ему закончить, громко вскрикнув, ибо проклятая нога угодила на неровность между плитками двора. Хорошо еще, что вместо обычного проклятия «О, к…!», я успела выкрикнуть одно «О!».

– Что с вами, дочь моя? – встревожился ксендз.

– Ничего особенного, отец мой, просто ногу сломала, но ходить могу, если недалеко…

Недалеко оказалось какое-то хозяйственное помещение. Меня усадили в кресло, наверняка епископское, но за древностью уже вышедшее в отставку. Сам ксендз занял место в столь же древней исповедальнице без верхних стенок и поинтересовался, о чем я желала с ним побеседовать. Набравши в грудь побольше воздуха, я в третий раз за день рассказала свою историю. Слушатель оказался внимательный и терпеливый. Когда закончила, только и произнес с легким укором:

– Действительно, все обернулось не наилучшим образом.

Помолчав, ксендз спросил:

– А где же письмо этой… Елены, вечная ей память?

– Письмо я оставила ксендзу викарию, он сам попросил. Ради Господа, скажите же, что произошло с викарием, не то меня совесть насмерть замучает!

Пробощ тяжело вздохнул.

– Все произошло в ризнице, там кто-то спрятался, ведь двери не запираются, и выстрелил в викария. Стрелял из пистолета с глушителем, не удивляйтесь, мы, слуги Божии, тоже смотрим телевизор. Он не убит, но рана тяжелая. Доктор Петркевич – великолепный хирург, мы все будем молиться, уповаем на Господа, надеемся, что с его помощью доктору удастся спасти нашего викария. К счастью, в момент покушения в ризницу вошла одна из наших прихожанок, преступник не сумел выстрелить второй раз и сбежал. К сожалению, прихожанка, женщина преклонного возраста, ничего не поняла и никого не заметила, хорошо, хоть шум подняла. Мы сбежались, вызвали «скорую», приехала полиция… Господи, воля твоя!

Я испустила такой вздох облегчения, что свободно могла надуть паруса знаменитого учебного парусника «Дар Поморья».

– Слава тебе Господи! Увы, колени преклонить не могу. Не дай Бог… до конца дней своих не простила бы себе! Конечно, я не нарочно, обратиться к ксендзу викарию меня заставило письмо несчастной Елены. Я коротко перескажу вам его содержание. А кроме того, возить по разным странам человеческую голову в багажнике своей машины, это, скажу я вам, так просто не забывается. Наверняка все это связано с каким-то преступлением и в то же время относится ко мне, но вот каким боком – не пойму, а хотелось бы понять. Да, в полицию я обратилась, они не очень-то мне поверили и что предпримут – не имею понятия. Ксендз викарий был единственной моей надеждой, я кинулась к нему, и вот результат…

– А вы не предполагаете, что за вами следили?

– Понятия не имею. Не исключено, Елена перед смертью могла наговорить преступникам много лишнего, возможно, несчастную пытали. Господи, я уже не знаю, что и думать! А не мог преступник забрать ее письмо у викария? Может, из-за него и стрелял.