Десятое пророчество - Джеймс Редфилд

За эти несколько месяцев я успел многократно переписать Откровения. Но однажды ночью, в новолуние, ко мне ворвались солдаты.

Они вышибли запертую дверь, сильно избили меня и с завязанными глазами доставили в замок местного дворянина, где я долго томился в ожидании казни. А потом мне отрубили голову.

Шок от воспоминания о собственной смерти был так силён, что меня опять охватил ужас и невыносимо заболела лодыжка.

Сонм душ придвинулся ещё ближе, и мне удалось взять себя в руки, но до полного спокойствия было ещё далеко. Кивком головы Уил дал мне понять, что видел всё.

— Значит, вот тогда и начались мои проблемы с лодыжкой, — полувопросительно, полуутвердительно сказал я.

— Да, — подтвердил Уил.

— А что насчёт всех остальных воспоминаний? Ты понял эту дилемму гностиков?

Уил кивнул.

— Зачем бы церкви создавать такую дилемму?

— Дело вот в чём: ранняя церковь боялась открыто сказать, что Христос смоделировал такой жизненный путь, к которому мог бы стремиться каждый из нас, — хотя об этом ясно говорится в Писании.

Они боялись, что эта позиция даст слишком много власти отдельным людям, вот и создали это противоречие.

С одной стороны, церковники убеждали верующего искать мистическое Царство Божие внутри себя, интуитивно воспринимать волю Господа и исполняться Святого Духа, с другой же стороны — объявляли богохульством любое обсуждение того, каким образом человек может достичь этих состояний.

Зачастую они прибегали даже к убийствам — лишь бы защитить свою власть.

— Значит, я совершил колоссальную глупость, когда попытался распространить Откровения, — заметил я.

— Ну, может быть, это было не столько глупо, сколько недипломатично, — усмехнулся Уил. — Тебя убили за то, что ты пытался внедрить в культуру новое понимание до того, как настало его время.

Перед моим мысленным взором встало другое видение. На сей раз я находился в девятнадцатом веке, на встрече индейских вождей в долине; я держал под уздцы всё того же мула и готовился уйти.

Житель гор, траппер, я дружил и с индейцами, и с поселенцами. Почти все индейцы рвались в бой, но Майе удалось завоевать некоторые сердца своими призывами к миру. Я молчал, слушая и тех и других, потом видел, как уехало большинство вождей.

В какой-то момент Майя подошла ко мне:

— По-моему, вы тоже собрались уйти.

Утвердительно кивнув, я объяснил, что если уж все эти великие индейские врачеватели не понимают, что, она делает, то я и подавно не понимаю.

Она взглянула на меня так, как будто я пошутил, затем, повернувшись, направила своё внимание на другого человека. Чарлин! Я вдруг вспомнил, что она находилась там.

Она была индианкой и обладала большой властью, однако, многие вожди-мужчины, завидуя, игнорировали её из-за принадлежности к слабому полу. Похоже, ей было известно нечто важное о роли предков, но они оставались глухи к её словам.

В моём видении мне хотелось остаться, поддержать Майю, высказать свои чувства к Чарлин, но, в конце концов, я ушёл; подсознательная память об ошибке, совершённой в тринадцатом веке, сделала своё дело. Я стремился только уйти, убежать, избежать какой бы то ни было ответственности.

Моя жизнь шла давно заведённым порядком: я ставил свои ловушки, добывал шкуры и не собирался рисковать своей головой, о ком бы ни шла речь. Возможно, в следующий раз мне всё удастся лучше.

В следующий раз? Мгновение — и я увидел себя смотрящим на Землю, на самого себя, теперешнего.

Я созерцал свое Видение рождения и видел, что вполне могу избавиться от своей пассивности и бездеятельности, что могу использовать для этого весь огромный потенциал, заложенный в людях, которые будут окружать меня в детстве: мать научит меня душевной чуткости, отец передаст свою цельность и чувство юмора, один из дедушек — любовь к природе, дядя и тётка — собранность и целеустремлённость.

В окружении таких сильных личностей моя склонность к отстранённости быстро перерастёт в сознательность.

Сначала я буду уклоняться от их влияний, прятаться, боясь не оправдать возлагаемых на меня надежд, но, со временем, поборю этот страх, пойму, сколько положительного могу воспринять от них, и уверенно встану на свою тропу.

Такое воспитание заставит меня стремиться к той духовности, которая открылась мне в Откровениях несколько столетий назад.

Я буду изучать труды психологов, мудрость Востока, учения мистиков Запада, и, в конце концов, я снова встречусь с Откровениями — как раз в тот момент, когда они снова возникнут из тьмы веков, чтобы, наконец, сделаться достоянием людей.

Вся эта подготовка и освобождение от пассивности позволят мне исследовать воздействие Откровений на человеческую культуру и влиться в группу Уильямса.

Тут, отвлекшись от видения, я нашёл взглядом Уила.

— Что-то не так? — спросил он.

— У меня тоже не всё сложилось столь идеально. У меня такое ощущение, что всё воспитание, вся подготовка пропали даром. Я даже не избавился от этой проклятой отстраненности.

Было столько книг, которые я не прочёл, столько людей, у которых было что сказать мне, а я пропустил это мимо ушей. Вот теперь я оглядываюсь назад, и мне кажется, что я упустил буквально всё в жизни.

Уил чуть не расхохотался:

— Ни у кого Видения рождения не исполняются в точности. Ты хоть понимаешь, что с тобой сейчас происходит?

Ты вспомни, какой хотел видеть свою жизнь в идеале — полнокровной, дающей максимум удовлетворения, а теперь смотришь на то, что прожил, и сокрушаешься, как Уильямс, когда он уже после смерти понял, сколько возможностей упустил при жизни.

Подумай-ка, тебе-то не придётся дожидаться, пока ты умрёшь, — тебе дарован Обзор жизни прямо сейчас!

Я всё ещё не понимал.

— Послушай, это должно быть ключевой частью Десятого откровения. Мы не только обнаруживаем, что наша интуиция и сознание жизненного предназначения являются воспоминаниями о Видении рождения.

Более полно понимая Шестое откровение, мы анализируем, где сделали неверный шаг или не использовали открывавшуюся возможность; это помогает нам немедленно вернуться на тропу, привести свою жизнь в большее соответствие с её предназначением.

Другими словами, наша повседневная жизнь становится всё более и более сознательной. В прошлом людям приходилось умирать, чтобы иметь возможность обозреть свою жизнь, а теперь мы можем, пробудиться раньше и, таким образом, сделать смерть излишней, как это предсказано в Девятом откровении.

Наконец, я понял:

— Значит, вот зачем пришли люди на Землю: чтобы постепенно вспоминать и пробуждаться!

— Верно. Наконец-то, мы начинаем осознавать процесс, который был подсознательным на всём протяжении истории человечества.

Вначале люди переживали Видение рождения, а после самого рождения, утрачивали это сознание, оставаясь открытыми лишь к слабым проявлениям интуиции.

На заре человеческой истории дистанция между тем, что мы намеревались совершить в жизни, и тем, что совершали в действительности, была огромна; со временем, она сократилась, а сейчас — мы вплотную подошли к тому, чтобы вспомнить всё.

В этот момент я снова отчётливо ощутил присутствие и поддержку моего сонма душ. Уровень моего знания мгновенно возрос, подтверждая слова Уила.

Теперь, наконец, мы можем смотреть на историю, не как на кровавую борьбу животного под названием «человек», которое эгоистически научилось подчинять себе природу, чтобы выживать и жить с удобствами, выбравшись из дикого леса к благам цивилизации.

Историю следует воспринимать, как процесс духовный, как глубокое, постоянное стремление духа — поколение за поколением, жизнь за жизнью, сквозь толщу тысячелетий — к одной-единственной цели: вспомнить то, что мы уже знали в Афтерлайфе, и донести это до сознания всех на Земле.

Как будто гигантская голограмма возникла передо мной и вокруг меня, и я, словно с огромной высоты, смог охватить одним взглядом всю долгую историю человечества.

И я сам оказался внутри её, переживая момент за моментом, как в фильме, который прокручивают на повышенной скорости.

Сначала я увидел зарождение сознания. Передо мной расстилалась обширная африканская равнина, по которой вольно гуляли ветры.

Какое-то движение привлекло моё внимание: небольшая группа голых людей собирала ягоды. Глядя на них, я, казалось, ощутил сознание того периода.

Тесно связанные с ритмами и сигналами окружающего мира, мы, люди, жили и отвечали на них инстинктивно. Повседневная жизнь сводилась к поиску еды и каким-то отношениям внутри нашей группы.

Власть принадлежала тому, кто был физически сильнее, оказывался более приспособленным к условиям существования, и каждый из нас принимал своё место в сложившейся иерархии точно так же, как мы принимали постоянно имевшие место трагедии и сложности, — не задумываясь.