Завещание Малого Льва - Елена Федина

Не об этом ли говорила Гева? Неужели за это она не может себя простить? Странно… она даже забыла, как его звали. Может, она еще что-то забыла?

Всё это Скирни вспомнила во время прыжка. Ольгерд крепко держал ее, они падали в бездну, но страшно не было. Чего можно бояться с таким папой, даже если он и не родной? Чего можно бояться рядом с Ольгердом Оорлом?

— Приехали, — сказал он и погладил ее по волосам.

Было холодно. Ей объясняли, что после прыжка всегда идет понижение температуры. Выход канала всегда холоднее, чем вход.

— Мы на Шеоре? — зачем-то спросила она.

— Судя по бронзовеющим краскам заката…

Скирни еще не открывала глаз. У нее кружилась голова.

— Как же хорошо иметь папу Прыгуна!

— Хорошо иметь хорошего Прыгуна, — усмехнулся Ольгерд, — посмотри куда мы попали!

Они были в поле, в широком голом поле с осенней высохшей травой, полегшей от дождей. И холодно было от пронизывающего ветра. Город Хаах маячил далеко на горизонте.

— Такова моя точность попадания, — развел руками Ольгерд, — плюс-минус километр. Я не Индендра.

Он устало сел прямо на траву, достал фляжку из-за пояса и глотнул. Тут же захотелось погладить его по голове. Мужчины вообще напоминали ей собак, больших и неприкаянных лохматых псов, которых так и хочется потрепать за ушами и приласкать.

— Ладно, папочка, это мелочи, — она присела рядом с ним, — главное, что ты планетой не ошибся.

— Я только домой хорошо попадаю, в Радужный. Привычный такой маршрут. Да и то позавчера в лужу угодил перед калиткой. Там уж март, всё растаяло.

— С тетей Гердой? — уточнила Скирни.

— Да, — он вздохнул, — в который раз с тетей Гердой. Знаешь, мужья приходят и уходят. А брат остается.

— А Льюис мне и муж и брат, — заметила она.

— У этих аппиров, — Ольгерд даже засмеялся, — сплошной инцест! И мы туда же.

Она улыбнулась, но в самом деле ей было грустно.

— Почему она ушла, папа? Ты же больше знаешь. Что у них случилось?

Ольгерд помрачнел, вспоминая, и сказал уже раздраженно:

— А с ним вообще жить нельзя. Я ей когда еще говорил…

— Почему нельзя?

— Ему не жена нужна, а красивая кукла для спальни и для торжественных приемов, которая не будет соваться в его великие дела. Это Герда-то! Капитан звездолета! Она могла горы свернуть, а что сделала? Родила ему двоих детей, совершенно невоспитуемых, и свихнулась на собственной внешности. Куда-то же надо энергию направлять! Вот и все ее достижения. Теперь она хоть делом займется.

— Каким?

— Собирается открыть салон красоты для стареющих дам. И быть живым олицетворением вечной молодости. И мне кажется, у нее получится.

— А он сказал, — вспомнила Скирни, — что вместе с ней состарится.

— Слова. Сплошная теория, как и вся его любовь. Никогда он ее не любил, дочка. Он вообще любить не умеет. Жена у него на двадцать пятом месте, вполне определенном. Он правитель, он политик, он практичный реалист, между прочим, хотя и жутко обаятельный. И знает это, и пользуется этим. Ты смотри с ним поосторожнее. Я замечаю, он тебе нравится.

— Не то слово, — сказала Скирни, ей было досадно всё это слышать.

Ольгерд чуть не подпрыгнул.

— Что?! Не то слово? Ты что, уже влюбилась что ли?!

— Нет, — улыбнулась она, — просто считаю, что он лучше всех.

Ей было странно, почему никто не замечает, что Леций самый добрый? Что именно это в нем главное, что бы он ни делал? Она сама, всегда движимая жалостью и состраданием, очень остро чувствовала это в нем. Наверное, и он по той же причине называл ее «святой». Они были похожи. Они опознали друг друга, как два существа одного вида. И они действительно, как Леций выражался, были «два самых больших дурака в галактике». Но как это было объяснить другим?

Ольгерд всё еще смотрел на нее с подозрением. Она даже покраснела.

— Папа! Ну ты что? Как ты мог подумать?

— Знаешь… если этот голубоглазый князь будет пудрить мозги моей дочери…

Скирни посмотрела на него и поняла, что он сам Леция любит, только притворяется зачем-то.

— Как будто ты не пудрил мозги его дочери, — улыбнулась она, — кто был женат на Риции?

— Вот черт, — усмехнулся Ольгерд, — я и говорю: у этих аппиров сплошной инцест. Крыть нечем, детка. Повязан по рукам и ногам!

— Ну, признайся! Он ведь хороший, правда?

— Хороший! Знаешь сколько он мне крови попортил?

— А ты ему?

— Ладно, — сказал Ольгерд, подумав, — не спорю, хорошее в нем есть. Не зря же мы его столько лет на земной лад перевоспитываем! Но почему это он лучше всех, я не пойму? У тебя что, отца нет? Как тягловая лошадь — так это я, а как самый лучший — так он!

— Папа! — Скирни засмеялась и снова обняла его, — я имела в виду аппиров. А для меня, конечно, ты самый лучший.

— Вот то-то!

Было холодно. Они позвонили во дворец и попросили Лале прислать модуль. Прилетел за ними Дик. Оказалось, что Льюис во дворце, пропадает с иврингами в опытной лаборатории. А в пустыне разыгралась песчаная буря, и делать там нечего.

Скирни почему-то представляла, что всё будет иначе. Она видела себя с Льюисом вдвоем, в песках, возле входа в зловещую дыру. Она видела бронзовый закат, догорающий костерчик, палатку, яркие звезды в темно-багровом небе, океан звезд над бескрайней пустыней. И они лежат на песке и бесконечно целуют друг друга, как это было в той дивной сказке на озере Нучар.

— Ассоль здесь, — сообщил Дик, — всклокоченная какая-то. С утра с бутылкой не расстается.

— А чего ты хочешь? — сказал Ольгерд, — девчонка без башни, а родители никак со своей любовью не разберутся.

— Грязная, вся расцарапалась где-то. Вы скажите деду, пусть последит за ней что ли. Нас-то она не слушает.

— А ее Эдгар воспитывает.

— Скажите Эдгару.

— Боюсь, Дик, ему тоже с этим чертенком не справиться.

— Не знаю, дядя Ольгерд. Маленькую я ее шлепал, а теперь сразу синей сферой по башке получаю. И что тут сделаешь?

— Да ничего. Уже поздно что-то делать.

— Зря бабуля нас бросила. Теперь девчонка совсем сорвется.