Песнь копья (СИ) - Крымов Илья Олегович

Самшит освободила руку осторожно, встала на нечеловеческих ногах, прошлась по круглой хижине. Почти ничего вокруг не было, скупой быт островных каашей: охотничий лук, несколько ножей, кокосовых мисок, кож, деревянных гребешков. Большего и не нужно, ведь южный мир так щедр на пищу и тепло.

Верховная мать постояла недолго, привыкая к чужеродной сущности, а потом решила выглянуть наружу. Вход перекрывала широкая циновка, из-за которой ударил яркий свет. Когда она смогла привыкнуть к нему, увидела вокруг изумрудный мир крон и множество хижинок, построенных в ветвях деревьев. Воздух был тёплым и сладко пах цветами.

Хижина Самшит качнулась вдруг. Она посмотрела вниз и увидела, как за край круговой площадки уцепилась пятерня. Огромное зелёное чудовище вскарабкалось по стволу и схватило Верховную мать за руку, дёрнуло с непреодолимой силой, — мир вокруг закувыркался, ветер засвистел в ушах, а потом земля ударила больно. Хрустнули кости.

Она лежала у корней, под своей древесной хижиной едва живая. Вокруг бесновались чудовища. Огромные твари с красными глазами и бивнями, торчавшими из пастей, были всюду, они рычали, топали, выли и сеяли смерть. Верховная мать видела, как они отрубили руки вождю, раздавили нескольких детей, разорвали пополам старую женщину, которую Самшит считала своей матерью. Эти ужасные существа легко карабкались по деревьям, сбивая с высоты жилища, стаскивая заспанных каашей. Копья едва ранили их, лёгкие деревянные стрелы были бессильны.

Одно из существ спрыгнуло, сжимая в руке словно куклу молодую женщину с большим животом. Та вопила и брыкалась, хрупкая, ранимая. Чудовище закричало, захохотало, обнажило кинжал и… и… Самшит завопила чужим, нечеловеческим голосом, когда несозревший плот был вырван из утробы. Другие орки радостно заголосили, потрясая кусками тел, бывшими прежде семьёй Самшит. Кровавые брызги наполнили воздух, они падали на жрицу, сломанную и бессильную, трещала пожираемая плоть, хрустели на зубах кости и хрящи.

Появились другие чудовища, мелкие, носатые, но злобные. Они страшно боялись больших, оттого слушались их, но Самшит они не боялись. Тыкали в неё ножами, кусали, били, заставляя ползти. Из всего племени в живых осталась лишь горсточка каашей. Отголоски чужой муки били по Верховной матери, она понимала, что всё ещё спит, и лишь эта защита позволяла ей не потерять разум.

Чудовища забрали всё то ничтожно малое, что было у племени, забрали плоть островитян как пищу, забрали живых как запас, который не испортится. Осталось взять то, ради чего они высадились в первую очередь, — пресную воду. Кааши над водой не селились, но селились достаточно близко, и вот мелкие чудовища уже требуют, мучают, пытают. Вода! Вода нужна! Источник жизни!

Самшит повела их к реке, где рыбачила прежде и где поджидала тапиров на водопое. Когда стал слышен шум воды, она, перебарывая боль, бросилась между деревьями. Жрица знала все тропы, все охотничьи ловушки, — то был её дом. Позади раздались крики, вопли, рык, засвистели копья, но под ногами уже появились скользкие камни. Бурный поток подхватил её и понёс прочь от ужаса, от потерь, от погибшей жизни. Он крутил ею, подбрасывал и притапливал, пока голова не встретилась с камнем и всё не скрылось за пеленой тумана.

Самшит проснулась с криком и выпала из гамака. Ей не хватало воздуха, шерсть по всему телу стояла дыбом, ужасный сон выволок из прошлого самую страшную память. Нужен ром, нужно напиться и опять забыть… а потом ещё раз и ещё… Вечность, залитая ромом… это не поможет! Будет только хуже… нет-нет, нужно другое. Самшит знала, что нужно сделать.

Она достала свой нож, но тут же убрала обратно эту мелкую железную занозу. То ли дело мушкетон. Оружие, сделанное людьми, плохо лежало в её трёхпалых руках, но да ничего, она приспособилась, главное покрепче упереть приклад в плечо. Проверив ещё раз, заряжен ли мушкетон, Самшит прошла меж натянутых тут и там гамаков, в которых храпели матросы, и бесшумно выбралась на верхнюю палубу.

Судьба благоволила желаниям, терзавшим её душу в ту ночь, — на море опустился густейший туман. Скрипели снасти и хлопали паруса, чирикали висса в вороньем гнезде, а Самшит кралась. Слух и нюх уберегли её от встречи с рогатым великаном в металле; с двумя человеческими женщинами она тоже не столкнулась, а прекрасная память позволяла ей избегать самых скрипучих досок. Сокрытая туманом, Верховная мать пробралась к носу корабля, где уплотнилась тёмным силуэтом фигура её врага.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Чавканье и хруст костей достигли уха, Самшит замерла парализованная ужасом, вновь увидев как наяву день крушения своей жизни. Но запах протухшей рыбы вернул её в настоящее и девушка поняла, — орк жрал. Она приблизилась очень медленно, а чудовище и не замечало, продолжая умалять плоть какой-то огромной рыбины. Щёлкнул взведённый курок.

Половина рыбы выскользнула из перепончатых пальцев, орк медленно выпрямился и повернул голову. Мушкетон смотрел туда, где под капюшоном должен был быть лоб. С шумом чудовище втянуло воздух, помедлило немного и… подобрало рыбу.

— Сегодня я не умру.

Голос прозвучал отовсюду и ниоткуда, он был бесцветен, безжизненен, бесплотен, словно и не существовал совсем. Верховная мать вжала голову в плечи и чуть не выстрелила.

— А ты можешь умереть, кааш. Убери оружие и сам убирайся, если хочешь встретить новый день.

— Будь ты проклят! Ты и весь твой род! — дрожа от страха и ненависти выдохнула Самшит.

— Все мы прокляты, кааш. Имя нашему проклятью «жизнь».

— Я убью тебя!

— Сегодня я не умру, — повторил голос из ниоткуда.

— Ненавижу вас… ненавижу всей душой…

Орк вновь потерял интерес к рыбе. Он медленно откинул капюшон и посмотрел на Самшит, отчего та едва не закричала и не бросилась бежать.

— Ненависть — есть уродливое дитя бессилия и страха. Сильные не ненавидят, а слабые ненавидят, но они бессильны.

Белые орки отличались от зелёных, они были ещё страшнее, ещё уродливее, хотя видят боги, такого нельзя было и вообразить. Белые орки не рождались, а прогрызали себе путь из утробы зубами, хладнокровные, лишённые душ и чувств, подобные двуногим акулам чудовища. С самого появления на свет эти твари были нерушимыми узами связаны с Глубинным Владыкой, которого ненавидел и которому поклонялся весь орочий род. Его глашатаи, его избранные, морские пророки, заклинатели ураганов и подводных чудищ. Маргу смотрел на Самшит парой тёмных, холодных глаз, а из пасти текла слюна пополам с рыбьей кровью.

— Все ненавидят нас. — Голос шёл отовсюду и ниоткуда. — Что мы тебе сделали, кааш? Изнасиловали твою мать? Смастерили кисет из мошонки твоего отца? А может… сожрали твоих детей?

Мушкетон изрыгнул свинец в ореоле пламени, Маргу пошатнулся, но не упал, а вскочил на ноги и вырвал оружие из рук Самшит, — что игрушку у младенца отнял. Огромная ладонь сжалась, раздался хруст и обломки упали на палубу. Тогда орк взял Самшит за плечи и заглянул в самое её нутро.

— Так просто ты от меня не отделаешься, жрица.

Акулья пасть распахнулась и поглотила весь мир.

* * *

Глава 2.3

* * *

Самшит проснулась с криком. Распахнулась дверца каюты, но Н’фирия не смогла проникнуть внутрь, — Пламерожденные едва помещались в тесноте трюма.

— Госпожа?

— Я… я… я жива… жива…

— Вас разбудил выстрел?

Мысли верховной матери понеслись табуном испуганных лошадей, она схватила Доргонмаур и вышла в проход, почти полностью занятый Н’фирией.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Госпожа, Нтанда уже наверху, она скажет, что произошло, вам не следует…

— Скорее вылезай наружу и освободи мне путь!

— Повинуюсь.

На верхней палубе властвовал туман, который едва могли разогнать фонари. Он приглушал множественные возгласы, брань, проклятья. Кто-то стонал и подвывал.

— Назад! Назад, язви ваши души!

Этот рык принадлежал Кельвину Сирли. Самшит поспешила к источнику голоса, но тут же наткнулась на префекта Огненных Змеек.