Дама в черном - Гастон Леру

Эдит продолжала путь, но уже не так уверенно. Вдруг она услышала шелест листвы и тот особый шум, который производят дикие птицы, когда, вспугнутые охотником, вырываются из зеленой чащи. Это оказалась вторая старушка, такая же маленькая и еще более сморщенная, чем первая, но опиравшаяся уже на настоящую палку. Эдит потеряла ее из виду на повороте тропинки. И тут третья старушка, с двумя палками, отделилась от ствола гигантского эвкалипта и быстро скрылась, ловко управляясь со своими четырьмя ногами. Эдит пробиралась все дальше. Так она добралась до мраморной лестницы виллы, обрамленной розами, но три старушки выстроились на верхней ступени, как сороки на ветке, и угрожающе закаркали. Пришла очередь Эдит спасаться бегством.

Она рассказала о своем приключении с такой очаровательной непосредственностью и поэтичностью, что я был совершенно очарован и понял, насколько некоторые женщины, в которых нет ничего естественного, могут сильнее действовать на сердце мужчины в сравнении с теми, за которыми нет ничего, кроме природы.

Князь, по‑видимому, нисколько не смутился и серьезно сказал:

– Это мои феи. Они не оставляли меня со дня моего рождения в Галицкой земле. Я не могу ни работать, ни жить без них. Я выхожу из дома только с их разрешения, и они приглядывают за мной с ревнивым постоянством.

Князь не успел окончить своего фантастического объяснения присутствия трех старух в вавилонских садах, как вошел Уолтер, лакей старого Боба. Он принес телеграмму Рультабию. Последний попросил разрешения вскрыть ее и прочел вслух:

«Приезжайте как можно скорее, ждем вас с нетерпением. Предстоит великолепный репортаж в Петербурге».

Телеграмма была подписана редактором «Эпок».

– Что вы теперь скажете, господин Рультабий? — спросил князь. — Не находите ли вы, что я прекрасно осведомлен?

Дама в черном не смогла сдержать вздоха.

– Я не поеду в Петербург, — объявил Рультабий.

– Об этом будут жалеть при дворе, — заметил князь. — И позвольте сказать вам, молодой человек, что вы упускаете случай составить карьеру.

Обращение «молодой человек» очень не понравилось Рультабию, который открыл рот, чтобы возразить, но тотчас, к моему изумлению, его закрыл. Князь продолжал:

– …Вы нашли бы там блестящее поле деятельности. Достойное человека, который сумел разоблачить Ларсана!..

Это имя прозвучало среди нас как удар грома, заставив всех опустить глаза за темными стеклами очков. Наступившее молчание было ужасно… Мы застыли на своих местах, как статуи.

Ларсан!.. Почему это имя, которое мы произносили довольно часто в последние сорок восемь часов, это имя, воплощавшее опасность, с которой мы начали свыкаться, — почему именно в этот момент оно произвело — по крайней мере на меня, — такое оглушительное действие? Мне хотелось убежать, и я чувствовал, что буду не в силах сдержаться, если встану со стула… Воцарившееся молчание усиливало это невероятное состояние гипноза… Почему никто не говорил?.. Что стало с веселостью старого Боба?.. Его совсем было не слышно за завтраком!.. А другие, другие, почему они оставались безмолвными за своими темными очками?.. Вдруг что‑то заставило меня повернуть голову и посмотреть назад. И тут я понял, что кто‑то смотрит на меня… чьи‑то глаза были устремлены в мою сторону. Я не видел этих глаз, но я чувствовал взгляд… это был его взгляд… Тем не менее позади меня никого не было… ни справа, ни слева, ни спереди… никого, кроме людей, неподвижно сидевших вокруг стола. Тогда… тогда мной овладела уверенность, что глаза Ларсана смотрели на меня через одни из этих очков!.. Ах! Эти черные очки! Черные очки, за которыми скрывался Ларсан!.. А затем, сразу, я перестал что‑либо чувствовать… Глаза, без сомнения, перестали глядеть… я вздохнул свободно… Вслед за этим я услышал еще два вздоха… Неужели Рультабий и дама в черном тоже почувствовали, одновременно со мной, гнет этих глаз?.. Старый Боб заговорил:

– Князь, я вовсе не думаю, что ваша последняя бедренная кость середины посттретичного периода…

И темные очки задвигались… Рультабий встал и сделал мне знак. Я нагнал его в зале заседаний. Как только я вошел, он запер дверь и сказал:

– Ну что, вы почувствовали его присутствие?

Я, задыхаясь, пробормотал;

– Он там!.. Он там!.. Если только мы не сошли с ума!..

Помолчав, я продолжал уже спокойнее:

– Вы знаете, Рультабий, не будет ничего удивительного, если мы сойдем с ума… Этот Ларсан доведет нас до сумасшедшего дома!.. Еще нет двух дней, как мы сидим, запершись в замке, и посмотрите, в каком состоянии…

Рультабий перебил меня:

– Но я чувствую его!.. Он там!.. Я почти касаюсь его!.. Но как?.. С тех пор как я вступил в замок, я чувствую, что не должен из него уходить!.. Я не попадусь в ловушку!.. Я не пойду искать его вне замка!..

Затем он успокоился совершенно, наморщил брови, закурил свою трубку и произнес, как в былые дни, хорошие дни, когда он еще не подозревал о том, что его связывает с Матильдой, когда его разум еще не был смущен голосом сердца:

– Подумаем!..

И он немедленно обратился к аргументу, которым уже не раз пользовался и который непрестанно повторял себе, чтобы, как он выражался, не дать себе увлечься внешней стороной дела. «Не искать Ларсана там, где он показывается, искать его всюду, где он скрывается».

Это очевидно вытекало из следующей предпосылки: «Он так свободно появляется там, где его нет, лишь для того, чтобы его не увидели там, где он есть».

И Рультабий продолжал:

– Ах! Внешняя сторона дела! Видите ли, Сенклер, бывают минуты, когда я хотел бы вырвать себе глаза! Вырвем же наши глаза, Сенклер, на пять минут… только на пять минут… и тогда мы, быть может, увидим все!

Он сел, положил трубку на стол и, взяв голову в руки, сказал:

– Вот, у меня нет больше глаз. Скажите мне, Сенклер: кто сейчас находится в замке?

– Кого я вижу в замке? — повторил я.

– Да нет! Да нет же! У вас нет больше глаз, вы больше ничего не видите! Перечислите, не видя! Перечислите всех!

– Прежде всего, вы и я, — сказал я, начиная наконец понимать, чего он хочет.

– Прекрасно.

– Ни вы, ни я, — продолжал я, — не можем быть Ларсаном.

– Почему?

– Почему?..

– Нет-нет, скажите!.. Вы должны сказать — почему? Я допускаю, что я не Ларсан, я уверен в этом, потому что я Рультабий, но вы — ведь вы не Рультабий! Докажите же мне, что вы не Ларсан!

– Если бы я был Ларсаном, вы увидели бы это!..

– Несчастный! — завопил Рультабий, сильнее нажимая кулаками на глаза. — У меня нет глаз! Я не могу вас видеть!.. Если бы жандармский бригадир Жарри не видел, что за игру в Трувиле садится граф де Мопа, он мог бы догадаться, что человеком, сдававшим карты, был Боллмейер! Если бы Нобле не встретился однажды вечером у госпожи Труайон с человеком, которого он знал как виконта Друэ д’Эрлон, он мог бы поклясться, что человеком, которого он собирался арестовать и не арестовал, потому что видел, был Боллмейер! Если бы инспектор Жиро, знавший графа де Моттевиля так же близко, как вы знаете меня, не видел на скачках в Лоншане графа де Моттевиля с двумя его друзьями, он арестовал бы Боллмейера! Ах, Сенклер, — прибавил молодой человек глухим и дрожащим голосом, — мой отец родился раньше меня… Нужно быть очень сильным, чтобы его арестовать!..

Эти слова были произнесены с таким отчаянием, что я только воздел руки к небу, чего Рультабий не заметил, так как он не хотел больше ничего видеть!..

– Нет! Нет! Не нужно никого больше видеть! — повторял он. — Ни вас, ни Станжерсона, ни Дарзака, ни Артура Ранса, ни старого Боба, ни князя Галича… Нужно лишь знать, почему каждый из них не может быть Ларсаном! Только тогда я буду спокойно дышать за этими каменными стенами…

Под сводами ворот раздавались равномерные шаги Маттони, несшего караул.

– А слуги? — произнес я с усилием. — А Маттони?.. А другие?

– Я знаю, знаю наверняка, что они не покидали форт Геркулес в то время, когда Ларсан показался Дарзакам на вокзале в Бурге…

– Признайтесь также, Рультабий, — прибавил я, — что вы не упомянули о них, потому как сейчас их не было за темными очками?

Рультабий топнул ногой и закричал:

– Молчите! Молчите, Сенклер!.. Вы раздражаете меня больше, чем моя мать!

Эта фраза, сказанная в гневе, странным образом поразила меня. Мне хотелось спросить Рультабия о душевном состоянии дамы в черном, но он продолжал:

– Итак, Сенклер — не Ларсан, потому что Сенклер был со мной в Трепоре в то время, как Ларсан был в Бурге. Профессор Станжерсон — не Ларсан, потому что он был на линии Дижон-Лион в то время, как Ларсан был в Бурге. Прибыв в Лион на одну минуту раньше него, Дарзаки видели, как он выходит из поезда. Но если для того, чтобы быть Ларсаном, достаточно быть в Бурге, то все могли бы оказаться Ларсаном, потому что все могли быть в Бурге. Во-первых, Дарзак был там; потом, Артур Ранс отсутствовал в течение двух дней перед прибытием профессора и Дарзака. Он вернулся в Ментону как раз к их приезду — Эдит сама говорила мне, что ее муж должен был уехать по делам на два дня. Старый Боб уезжал в Париж. Наконец, князя Галича никто не видел ни у гротов, ни вне вавилонских садов… Начнем с Дарзака.