Тайны мировой истории. Трагедии и мифы человечества - Антон Первушин

Гитлер и сам был коллекционером и достаточно хорошо разбирался в живописи: к 1945 году его личная коллекция состояла из десяти тысяч картин. Причем все эти полотна фюрер покупал! В коллекции, оценивающейся более чем в миллиард марок, не было ни одной краденой картины!

В рейхе широко рекламировался скромный образ жизни вождя и то, что его полностью содержит партия. Это отчасти соответствовало действительности: Гитлер получал из партийной кассы значительные суммы на личные нужды. Но более серьезным источником дохода служил специальный «Фонд Адольфа Гитлера», в который промышленники и банкиры Германии и стран ее сателлитов регулярно отчисляли огромные суммы. Достаточно сказать, что даже в апреле 1945 года, когда советские войска успешно штурмовали Берлин, в «Фонд» поступал очередной платеж в размере семи миллионов марок. Средствами «Фонда Адольфа Гитлера» всегда единолично распоряжался только сам Адольф Гитлер. И на это стоит обратить внимание!

В 1945 году личное состояние фюрера, точная оценка которого неизвестна, поскольку в различных источниках указываются разные суммы, было объявлено достоянием Германского государства и обращено в контрибуции, которые страны-победители наложили на Германию в качестве возмещения ущерба. Личная коллекция картин фюрера досталась американцам, но в 1951 году они передали ее Баварскому министерству финансов. Сегодня собрание этих картин оценивается примерно в шестьсот миллионов долларов США. Кроме того, Баварскому правительству принадлежат личный замок фюрера в Альпах и права на издание «Моей борьбы», которая в Германии запрещена.

Но где остальные деньги фюрера? Даже скупив огромное количество уникальных живописных полотен, построив замки в Альпах и не отказывая себе ни в чем, Гитлер просто физически не успевал потратить все деньги, которыми располагал. Но где находятся деньги фюрера, так и осталось одной из великих тайн Третьего рейха...

17. Советское государство против Лиговки

Лиговская «шпана», гремевшая в Питере в 1920-е годы, – это не просто бедно одетые пацаны, дерущиеся за честь и славу своего района. Лиговская «шпана» – это настоящий социокультурный феномен, в котором можно увидеть совершенно другую Советскую Россию. Даже словосочетание это – лиговская «шпана» – следует произносить или с вызовом, или с тихим ужасом. А все потому, что лиговская «шпана» и была вызовом существующей власти.

О лиговской шпане

Что такое Чубаров переулок (ныне – Транспортный) и Днепропетровская улица ленинградцам объяснять было не надо. Бандитский угол и улица публичных домов. Именно здесь в начале 1920-х годов под руководством преступных «авторитетов» сформировались первые шайки из несовершеннолетних ребят, смыслом жизни которых стала Лиговка.

(Тут следует отметить, что на уголовном жаргоне «шпана» означает «благородное преступное братство», свято хранящее старые «традиции», «правила» и «понятия». В некотором смысле это значение отражает духовную суть всей «шпаны»: она блюдет закон, но закон совершенно иного рода, нежели государственный или уголовно-процессуальный).

Держалась шпана группами, образуя как бы определенные кланы и действуя в своих «зонах влияния». Наибольшую известность в городе получила шпана, контролировавшая район Чубарова переулка. Это была самая известная и «престижная» группа, но и наиболее опасная. Можно даже сказать, что чубаровская шпана выделялась особо, создав своеобразный «анклав» внутри шпаны лиговской.

Разумеется, подобное долго продолжаться не могло. Власть не могла терпеть конкурентов в лице молодежных группировок, контролирующих целые районы города. И в 1926 году за питерскую шпану взялись всерьез.

И снова в центре внимания оказалась Лиговка, потому что поводом для разгрома послужило так называемое «Чубаровское дело».

«Чубаровское дело»

Речь идет о групповом изнасиловании девушки, которое совершили 21 августа 1926 года «молодые ленинградские рабочие» в саду «Кооператор» (бывший Сан-Галли), расположенном на Лиговке, в районе Чубарова переулка.

Подобные преступления в то время не являлись редкостью. Среди шпаны царила половая распущенность.

Вспоминает историк Виктор Серж:

«Комиссиям партийного контроля, перегруженным мелкими делишками об аморалке, пришлось разбираться с целой эпидемией коллективных изнасилований. Без сомнения, сексуальность, на долгое время отодвинутая революционным аскетизмом, а затем лишениями и голодом, снова начинала свой неудержимый натиск в обществе, неожиданно оставшемся без пищи духовной.

Два дела того же порядка рассматривались в Доме студентов на улице Желябова (бывшей гостинице “Медведь”), расположенном в нескольких шагах от моего дома. В один вечер две дружеских вечеринки в двух разных комнатах завершились одинаково: пьяные молодые самцы пускали девушку по кругу... Я был в этом общежитии с санитарной комиссией. В комнатах, почти лишенных мебели, царила ужасающая нищета. На оконных задвижках сохло тряпье. На полу стояли примусы и жестяные тазы, книги были раскиданы по углам вместе со стоптанной обувью. На металлические кровати, чаще всего без пружинной сетки, клали доски, а сверху – матрацы. Если и имелись простыни, то серые от грязи. В большой комнате, всю обстановку которой составлял брошенный на пол матрац, мы обнаружили трех спящих молодых людей, девушку между юношами. Нищета порождала свальный грех. Книги, вроде написанных Александрой Коллонтай, проповедовали наивную теорию свободной любви; ребяческий материализм сводил половую потребность к чисто животному содержанию. “Заняться любовью – словно выпить стакан воды, чтобы почувствовать облегчение”. Более образованная университетская молодежь обсуждала теорию Енчмена (разгромленную Бухариным) об исчезновении морали в будущем коммунистическом обществе...»

До 1926 года подобные «шалости» карались строго, но не жестоко. Однако новый уголовный кодекс необходимо было опробовать в действии на реальном прецеденте. В результате идеологи нового правопорядка развернули широкую кампанию, и «красная Фемида» бросилась рубить мечом направо и налево.

Власти против Лиговки

«Чубаровское дело» превратили в показательный процесс. Он происходил в Ленинградском губсуде в декабре 1926 года.

«Особый цинизм» преступления состоял, по мнению судей, в том, что потерпевшая была комсомолкой и готовилась поступать на рабфак!

Председательствовал Рафаил, редактор «Ленинградской правды», лысый, хитрый и бесцветный чинуша. Казалось, он так и не понял, какой клубок человеческих мерзостей и убогого вырождения ему предстояло распутать от имени правосудия трудящихся.

У пятнадцати обвиняемых была внешность начинающих хулиганов с Лиговки – рабоче-крестьянская закваска в сочетании с вызывающим хамством. Они признавались и обвиняли друг друга, не стесняясь в подробностях, уже не сообразуясь с фактами, полагая, что и так слишком много шуму из-за пустяка, подобные которому часто проходят незамеченными. Что тут особенного – ну зажали девку на пустыре? А может, ей лучше переспать с четырьмя, пятью или шестью? Все равно ведь забеременеет или заболеет, как с одного раза. А если она не хочет, то, видать, потому что у нее «предрассудки».

Несознательность обвиняемых была столь очевидна, что председатель Рафаил, привычный к парткомовскому стилю, постоянно терялся. В ответ на его пустейшую тираду о новой культуре и моральном облике советского человека один из преступников – белобрысый курносый парнишка – недоумевал:

– А че это такое?

Рафаил продолжил:

– Вы, несомненно, предпочли бы заграничные буржуазные нравы?

Паренек гнул свое:

– Почем мне знать? За границей не бывал.

– Вы могли узнать о них из иностранных газет.

– Я и советских не читал. Моя, понял, культура – тротуар Лиговки...

Однако вокруг этого вполне обычного уголовного преступления раздули невиданную политическую шумиху. В старых питерских газетах можно найти фото «чубаровцев» в зале суда и эффектные заголовки типа: «Пьяная толпа изнасиловала девушку», «Люди-звери», «Деревенская девушка, приехавшая в Ленинград на рабфак, изнасилована в центре города рабочими завода “Кооператор”, комсомольцами, учащимися школы II ступени и хулиганами Лиговки»

Один из общественных обвинителей писал: «Чубаровское дело затрагивает огромные социальные вопросы <...> Величайшее значение настоящего процесса состоит в том, кто поведет за собой нашу молодежь – чубаровцы или советская общественность. Рабочий класс сейчас скажет словами Тараса Бульбы: “Я тебя породил, я тебя и убью”».

Парней из «чубаровской группы» обвинили в бандитизме, и семи участникам изнасилования была назначена «высшая мера социальной защиты» – расстрел (отметим в скобках, что пострадавшая от изнасилования осталась жива). Остальные получили сроки от 3 до 10 лет лишения свободы (для отбывания наказания «чубаровцы» были направлены на Соловецкие острова).