Зримые голоса - Оливер Сакс

Я проскальзываю мимо баррикад, оставляю за спиной речи, бурную жестикуляцию и прохожу на территорию кампуса – зеленые лужайки и красивые, в викторианском стиле, постройки не гармонируют с абсолютно невикторианским духом происходящего. Кампус тоже кипит от зримых разговоров. Везде видны пары и мелкие группы, оживленно переговаривающиеся между собой языком жестов. Все вокруг говорят, но я не понимаю ни одного «слова». Здесь я чувствую себя глухим и безголосым, сегодня я представитель ущербного меньшинства в этом большом сообществе, говорящем на языке жестов. В кампусе были не только студенты, но и преподаватели. Один профессор делал и продавал нагрудные значки с надписью «Фрау Цинзер, убирайтесь домой!» Значки расходились с потрясающей быстротой, профессор не успевал их делать. «Разве это не здорово? – спрашивает меня профессор, поймав мой взгляд. – Я такого не видел с времен Сельмы. Чувствую себя как тогда – в шестидесятые».

В кампусе великое множество собак – на лужайке их не меньше 50-60. Студентам не запрещается держать собак; некоторые собаки «слышащие», а некоторые… не просто собаки. Я вижу, как одна девушка знаками объясняется со своим псом. Тот послушно опрокидывается на спину, «просит», подает лапу. На собаке белая попона с надписью по бокам: «Я понимаю язык жестов лучше, чем Спилмен». (Председатель совета попечителей университета Галлоде занимает этот пост семь лет и до сих пор не удосужилась выучить язык жестов.)

Если на баррикадах чувствуется гнев, напряженность и возмущение, то здесь, в кампусе, царит безмятежная, мирная атмосфера – атмосфера радости и праздника. Вокруг собаки, младенцы, дети постарше. К студентам приехали друзья и родственники, все легко и свободно общаются на языке жестов. На траве расставлены пестрые палатки – в них бойко торгуют сосисками и газированной водой. Сосиски, дети, собаки. Все это больше похоже на вудстокский фестиваль, нежели на политическую стачку.

Всего несколько дней назад, в начале недели, настроение здесь было совсем иным. Люди были в ярости. Студенты расхаживали по кампусу, рвали туалетную бумагу – их обуяла страсть к разрушению. Однако вскоре, сразу, как говорит Боб Джонсон, «в студентах пробудилось сознание». В течение нескольких часов настроение резко изменилось. Теперь администрации противостоял решительный и сознательный коллектив из двух тысяч человек, спаянных единой волей. Это организованное единство возникло с непостижимой быстротой, это был переход от хаоса к единодушию и разумной решительности, удививший всех, кто его видел. Отчасти это, конечно, была иллюзия, так как люди были настроены по-разному и надо было быть готовым ко всему.

Главными в этом внезапном «преображении» – и главным в смысле организации и оформления «восстания» (ибо все было слишком достойно и хорошо организовано, чтобы именоваться «бунтом») – были четверо замечательных студенческих вожаков: Грег Хлибок, глава студенческого самоуправления, и его помощники – Тим Рарус, Бриджетта Борн и Джерри Ковелл. Грега Хлибока, студента инженерного факультета, Боб Джонсон описывал как «увлеченного, очень немногословного, прямого и искреннего человека, который, однако, прежде чем сказать, тщательно взвешивал свои слова». Отец Хлибока, тоже глухой, владеет инженерной фирмой; глухая мать – Пегги О’Горман-Хлибок – пропагандирует образование на языке жестов. У Грега два глухих брата: один – писатель и актер, второй – финансовый советник; сестра Грега тоже учится в Галлоде. Тим Рарус, глухой от рождения сын глухих родителей, является полной противоположностью Грега, отличается живостью, спонтанностью эмоций, страстностью, превосходно дополняя спокойствие Хлибока. В студенческий совет всех четверых выбрали еще до восстания, во время президентства Джерри Ли, но они сыграли решающую роль в том, что происходило после отставки президента.

Хлибок и его товарищи не подстрекают студентов к бунту, не разжигают страсти. Наоборот, они направляют, успокаивают и остужают горячие головы, пользуясь своим влиянием, и одновременно хорошо чувствуют настроение кампуса и всего сообщества глухих в целом. Вместе со всеми они понимают, что настал решительный момент. Четверка лидеров организовала студентов, выставив требование выбора глухого президента, заручилась поддержкой выпускников университета, организаций глухих и их представителей по всей стране. Таким образом, возникновению коллективной, единой воли предшествовала тщательная подготовка. Происшедшее отнюдь не было внезапным возникновением порядка из хаоса (хотя на первый взгляд все выглядело именно так). Скорее можно сказать, что это было установление дремавшего до поры порядка, кристаллизация перенасыщенного раствора – кристаллизация, вызванная избранием Цинзер на пост президента университета в ночь на воскресенье. Это была качественная трансформация, переход от пассивности к активности и в политическом, и, не менее того, в нравственном отношении, это была настоящая революция. Глухие внезапно перестали быть бездеятельными, рассеянными и бессильными; они познали спокойную и уверенную в себе силу единства.

Днем я нашел себе переводчицу и с ее помощью поговорил с двумя студентами. Один из них сказал:

«Я родился в слышащей семье. Всю мою жизнь на меня давили, давили слышащие: “Ты не можешь делать это в мире слышащих, ты не можешь достичь этого в мире слышащих”. Но теперь я избавился от этого прессинга. Я вдруг ощутил себя свободным и полным энергии. Мне все время говорят: “Ты не можешь, ты не можешь”, но теперь я могу. Слова “глухой и немой” будут перечеркнуты, их заменят другие слова: “глухой и полноценный”».

Это было похоже на слова Боба Джонсона, когда мы говорили о проблемах глухих, об «иллюзии бессилия» и о том, как внезапно рассыпалась в прах эта иллюзия.

Многие революции, преобразования, пробуждения начинаются в ответ на внезапно возникшие (и невыносимые) условия. Самым примечательным в бунте студентов университета Галлоде 1988 года было осознание самими студентами его историчности, ощущение исторической перспективы, каковым он был пронизан. Это было очевидно. В кампусе я видел пикет с плакатом «Лоран Клерк тоже хочет глухого президента. Его нет с нами, но с нами пребывает его дух, и он поддерживает нас». Я слышал, как один репортер спросил: «Кто такой, черт возьми, этот Лоран Клерк?» Это имя, никому ничего не говорящее в мире слышащих, в мире глухих известно практически всем. Он – отец-основатель, он героическая фигура в истории и культуре глухих. Первое освобождение глухих, их эмансипация – доступ к образованию и грамотности, обретение самоуважения и уважения со стороны окружающих – все эти достижения были вдохновлены Лораном Клерком. Этот плакат тронул меня до глубины души, я почувствовал, что Лоран Клерк тоже здесь, в кампусе, он восстал из мертвых и явился сюда, ибо пафос студенческой революции был бы близок его душе, голос восставших мог быть его голосом, ибо он заложил основы образования и культуры глухих.

Когда Клерк в 1817 году вместе с Томасом Галлоде основал в Хартфорде Американский приют для глухих, он не только ввел язык жестов в качестве языка преподавания в школах для глухих, но и создал систему школьного обучения, равной которой нет ни в одной школе для слышащих детей. Вскоре в США по всей стране стали открываться школы для глухих, и везде языком преподавания был язык жестов, созданный в Хартфорде. Практически все учителя этих школ получили там образование и многие были лично знакомы с неукротимым Клерком. Эти учителя обогащали язык жестов своими диалектными новшествами и в конце концов создали и распространили по стране отшлифованный и упорядоченный американский язык жестов, что привело к повышению общественного статуса глухих, а успех их воодушевил.

Уникальный способ передачи культуры глухих неразрывно связан с языком глухих (языком жестов) и их школами, которые становились очагами сообществ глухих и местами передачи их культуры из поколения в поколение. Влияние их распространялось далеко за пределы классов и аудиторий: вокруг школ образовывались сообщества глухих, выпускники не теряли связей со школами и часто приходили туда работать. И самое главное, в подавляющем большинстве случаев эти школы были интернатами, как писали Кэрол Пэдден и Том Хамфрис:

«Самая главная и примечательная особенность жизни в интернате – это общение в спальне. В спальнях, избавленные от надзора преподавателей и воспитателей, глухие дети проходили школу общественной жизни глухих. В неформальной обстановке дети не только хорошо усваивали язык жестов, но и воспринимали азы культуры. Таким образом, школы становились средоточием сообществ, окружавших детей, сохраняли культуру, передавая ее следующим поколениям. Этот путь передачи составляет сердцевину любой культуры».[123]