Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я помню, когда читала «Анну Каренину», то зачитывалась ей до того, что все забывала: мне казалось, что я не существую, а вместо меня живут все герои романа. Такое же ощущение испытывала я, читая «Кр. сон.», она притягивала меня к себе, как магнит. Это чисто физическое ощущение. «Кр. сон.» не только не произвела на меня «ужасного» впечатления, а наоборот: я и прежде любила произведения Толстого, теперь же готова преклоняться пред ними. Многие писатели описывали и семейную жизнь и стремились дать образец народной драмы – и никто из тысячи писателей не создал ничего подобного «Кр. сонате» и «Власти тьмы». Я жалею, что мое перо не может ясно выражать моих мыслей. Я могу сказать, но не написать; говорить легче. Пока жив Толстой, пока он пишет – нельзя говорить, что наша литература находится в упадке: Толстой сам составляет литературу. Теперь то и дело раздаются сожаления: талантов нет, посредственностей много, ничего хорошего не пишут. Ну, и пусть талантов нет и посредственностей много: гений один стоит всех талантов и посредственностей. Оттого-то они и редки. В нашей литературе в один век явилось три гения; явится ли столько же в будущем столетии? – Навряд ли. – Так имеем ли мы право жаловаться? – Нет, нет и нет… Может быть (!), я буду иметь случай прочесть «Исповедь» Толстого. Вот бы хорошо!
18 мая. Экзамены кончились, и всеми нами овладело какое-то грустное настроение. Не было и тени радости. Нам было грустно, оттого что скоро придется расстаться друг с другом и многим из нас вступить в жизнь. Это «вступление» в настоящую жизнь не для всех приятно, главное же – никто из нас не знает, что кого ждет впереди. И теперь всем было как-то тяжело и скверно; заглядывая глубже, можно думать, что нам было бессознательно грустно от неясного предчувствия ожидающей нас будущности. Эта будущность темна; поприще наше, к которому нас подготовляли, трудно и неблагодарно и непосильно многим из нас. Мы проживем – и не останется от нас на земле даже камня, по которому могли бы узнать о нашем существовании. Нам предстоит темная, безвестная жизнь; вот уж – справедливо можно сказать: «Над миром мы пройдем без шума и следа»…
О, как была бы я рада окончанию курса, если бы мне завтра же исполнился 21 год! Но я должна потерять 4 лучших года для настоящего вступления в жизнь. – «Ужасно, ужасно, ужасно!» – могу я воскликнуть, как Гамлет…
23 мая. Сегодня мне П-ская объяснила все для меня непонятное, и я впервые в жизни узнала столько гадости и мерзости, что сама ужаснулась. Она мне объяснила смысл слов – изнасиловать, фиктивный брак, проституция, дом терпимости… это ужасно мерзко, отвратительно… Так вот в чем состоит любовь, так воспеваемая поэтами! Ведь после того, что я узнала – любовь самое низкое чувство, если так его понимают… Неужели Бог так устроил мир, что иначе не может продолжаться род человеческий?.. К моему величайшему изумлению, оказалось, что и здесь, в Яр., существует дом терпимости, несчастные женщины проживают там с желтыми билетами… О позор, стыд, унижение! Как их мне жаль! Лучше бы им не родиться никогда… ведь это – ужас! У меня теперь точно глаза открылись. Бог все премудро устроил, но из этого люди сумели сделать величайший, безобразнейший из грехов; Он справедливо наказывает таких людей страшными болезнями, и болезней этих не надо лечить, – это наказание. Но где же нравственность? Где священники и церкви? Просто голова кружится…
30 мая. Вчера в последний раз мы надели форменные платья, в последний раз сделали официальные реверансы, собравшись в зале, и получили свидетельства… Сердце сперва готово было разорваться от тысячи разнообразных ощущений: весело и грустно, жалко и страшно. Но потом… В последний раз, расставаясь, может быть, навсегда, крепко обнявшись, мы сказали друг другу «прости». Тяжело было прощаться с друзьями, с которыми провели вместе столько лет, и мне вдруг стало очень жаль гимназии, классных дам, товарищей, всего, к чему привыкла за 5 лет и что от души полюбила. Мне вспоминаются стихи Тютчева: «Прости, о родина, прости!..»
Проходите скорее 4 года! Что я буду делать в ожидании совершеннолетия – это еще вопрос; а о том, что буду делать после, – о, это я уже решила! Вот тогда… но нет, не буду писать. Трудиться на скромном педагогическом поприще я решительно не считаю себя способной; надо искать другого пути, и я его найду… Все мы пойдем разными путями жизни, и пусть они будут счастливы для нас…
Смешно теперь читать эти таинственные недомолвки! А ведь мною уже давно было решено идти на курсы. Только привычка к скрытности и опасение, что дневник попадется в посторонние руки, мешали мне высказывать свои задушевные мысли и желания.
31 июля. Перед тем, как поместить в газете объявление об уроке – мною овладело раздумье: что я хочу сделать? Ведь объявления об уроках помещаются только нуждающимися в них бедными людьми. А я-то? Мое желание иметь урок, разве это не каприз? Мне он нужен только для того, чтобы иметь свои деньги, карманные деньги, которых мама давать мне не соглашается. Знакомых у меня нет, следовательно, уроков мне доставить никто не может, я и придумала поместить объявление.
Что сказал бы на это мой гордый и самолюбивый отец? В поисках уроков есть всегда что-то унизительное… О, наверно, папа запретил бы мне и думать об этом, если б узнал, что его родная дочь, не менее гордая, чем и он сам, решилась поместить объявление, как самая последняя городская учительница…
В руке у меня был клочок бумаги с написанным объявлением; стоило разорвать его – и все кончено… Такие мысли волновали меня, но… Рубикон был перейден…
2 августа. Объявление начинает приносить «плоды»: бабушка пришла в ужас, мама очень недовольна, говорит, что я прославилась на весь город, молчит, грозы пока нет, но для меня хуже всего это молчаливое гонение… Все и всё против меня. Теперь я готова сознаться, что поступила довольно необдуманно, не сказав никому ни слова; за эту выходку мне придется поплатиться.
На семейном совете решено: прекратить печатать объявление и не пускать меня на французскую выставку в Москву.
30 октября. Как давно я не писала дневник! Почти 3 месяца! Это занятие почему-то не доставляет мне никакого удовольствия, как прежде. Жизнь моя – полнейшее однообразие, утомительная, монотонная… Всему причиной мать: она
