Новый Мир ( № 3 2013) - Новый Мир Новый Мир

Взрыватель исправно сработал, начинка взорвалась.

Взрыв далеко разметал камни и осколки собственного вместилища, а также уничтожил кусты и несколько насекомых. Самым крупным из них оказался большой буро-зеленый богомол — он сидел на ветке, до последнего мгновения стараясь выглядеть безобидным существом, а на самом деле выжидая подходящий момент, чтобы совершить свое собственное убийство.

На этом жизнь снаряда кончилась.

Только облако поднятой им пыли, мало-помалу сносимое к западу, долго еще висело в воздухе.

sub Не к добру /sub sub/

Алымов по-стариковски поджал губы.

— Я же говорю: не к добру Каргалец пальнул.

Каргалец действительно пальнул: вечером во время сборов. Отстегнул, болван, магазин, а затвор не передернул. Патрон остался в стволе, вот и грохнул. Никто не пострадал: пуля прошила тент и ушла за Шафдару. Но переполох случился. Брячихин сгоряча отстранил его от операции, но Каргалец вымолил прощение. И когда стал громогласно этому прощению радоваться, Алымов, позевывавший на раскладушке с автоматом между колен, вздохнул и сонно произнес: «Эх, Каргалец! Детство у тебя в жопе играет. Сидел бы тут спокойно, картошку чистил... нет — выпросил приключений на собственную задницу».

Артем еще не знал, что часто будет вспоминать эти неожиданно печальные слова Алымова: и день, и три дня спустя. И даже через месяц, даже через год они будут время от времени проскальзывать в памяти, проплывать по границе сознания. Так скользят по небесному своду беззаконные кометы, вечно наводя людей на мысли о тайных знаках, позволяющих проведать будущее.

Но сейчас он только посмотрел на Алымова с ироническим прищуром и сказал:

— Гена, заткнись, добром прошу. Что ты каркаешь!..

— А чо? Да ладно...

Прямчуков уже возвращался, на ходу вертя головой вправо-влево:

— Никого! Опять как сквозь землю провалились!

— Я же говорю, — кивнул Алымов: будто он всех предупреждал, никто его не слушал, а оно теперь возьми и случись.

— Что?

— Каргалец не к добру пальнул, вот что.

— Заткнулся бы ты, — повторил Артем, вглядываясь в клубы желтой пыли, в которой пропал хвост колонны. — Добром прошу.

— Не надо мистики, — поддержал Прямчуков. — Пальнул и пальнул.  В Чирчике в третьей роте тоже кто-то пальнул в оружейке. И ничего.

— То в Чирчике, — рассудительно заметил Алымов. — А то перед выходом. Понимать надо.

— Нечего тут понимать, — возразил Прямчуков. — Мистика — пустое дело. Все происходит на материалистической основе.

Алымов только махнул рукой — что с тобой толковать!..

Артем оставил его на посту, а сам взял Прямчукова и пошел искать паромщиков. Чертовы паромщики опять будто сквозь землю провалились. Прямчуков залез на склон, орал оттуда: «Джура, эй, джура! Ин ча бьё, джура!.. Кор кардан даркор!..» Дошли до афганского поста, он и там поговорил — довольно ловко уже здесь наблатыкался.

Вернулись к парому, а они уже здесь: и впрямь будто выскочили из-под земли.

Прямчуков всласть поорал, мешая фразы на дари с фразами на русском матерном, таджики погнали паром обратно и скоро привезли почти весь взвод охраны.

Прошел еще час или два... или три.

Рация исправно трещала и похрюкивала. Время от времени радист сообщал что-нибудь вроде: «Нет, не выходит первая... не слышно». Или: «Не выходит, нет... фигня какая-то».

— Комбат вертушки вызвал, — сказал он, когда солнце перевалило середину раскаленного неба. — А первая так ни хера и не выходит. Что-то у них там, должно быть, того... не заладилось.

— Слышь, пожрать бы, — тоскливо сказал Алымов. — Кишка кишке рапорт пишет. Пойду пошарю...

Разжился двумя сухпаями. Тушенку греть не пришлось — уже и так будто с плиты. Трижды прилетали вертушки. Точнее — пролетали: проходили над ними, бесстрашно ныряли куда-то за водоразделы... а что они там видели и видели ли что-нибудь вообще, неизвестно: с вертушками комбат вел переговоры на недоступной волне.

Он уже приказал, как придет броня, грузить остатки батальона — взвод охраны, лекарей, пекарей, водителей — и двигать на спасение первой роты.

Но брони все не было.

Когда же она все-таки пришла — три машины вместо восьми, и те, судя по запаленному виду экипажей, донельзя потрепанные дорогой, — уже темнело.

Граммаков приказал выставить охранение и ждать утра.

Ночью подгребли еще две машины и танк — прорвались наконец через овраги и обрывы.

К утру спустилось с водоразделов подкрепление из второй и третьей рот.

С первыми лучами солнца броня пошла на кишлак.

Кишлак был пуст.

Розочкин тоже вчерашним утром передавал, что он пуст, но совсем недавно пуст — еще, дескать, угли дымятся. А прошедшая ночь сделала пустоту совсем неживой — уже ни углей не дымилось, ни других следов человеческого прозябания не осталось; казалось, что за эту ночь дома как-то совсем обезжизнели, отрухлявели, и даже совсем не жалко их было, когда хлипкие, утратившие тепло стены рушились под гусеницами, уступ за уступом рассыпаясь в соломенную труху и вздымая к эмалевому синему небу клубы желтой пыли.

В пыли, в поту шагая вслед за БТРами, бойцы проламывались сквозь дома, плетни, дувалы, дворовые винограднички и цветущие гранатовые деревья: оставляя за собой широкую полосу «чистой» земли, где не было ни одной целой крыши — все лежали плашмя или косо кренясь, топорща чахлые жерди перекрытий и придавливая собой раскрошенные глиняные руины.

Солнце уже снова вошло в силу, пыль ела глаза, пот смывал ее, оставляя на лице и шее следы, похожие на извилистые пути личинок под сосновой корой.

Когда ущелье сузилось и стало каньоном, броня запнулась.

И еще не успели как следует разобраться по группам, как кто-то увидел и закричал: поток вынес к ним сержанта Просякова из группы Сапожникова. Как?! где?! — должно быть, всю ночь упрямо полз по каменной щели, срывался с осклизлых валунов, барахтался в ледяной стремнине. Речушка тащила его в нужную сторону — к своим. Ногу он перетянул ремнем, отстреленная голень висела на лоскутах мышц. Просяков был не в себе, но сознания не терял, шептал белыми губами, повторяя все одно и то же:

— Котловина!.. котловина!.. все там!.. все!..

Его слова разбили последние надежды.

Бойцы друг за другом ныряли в сырую тень каменной щели. Вынужденно переваливаясь то на правый, то на левый берег потока, группы пробирались вверх по каньону. Каньон так резко сужался, так угрюмо и грозно нависали его стены, будто две скалы должны были вот-вот двинуться, сойтись — и раздавить между собой все живое. Замшелые стены были всего лишь прохладными — но казались ледяными. Всех сотрясала неуемная дрожь.

И какая-то пичуга, смело пискнув, нырнула в черную пасть, будто показывая дорогу.

sub Стратегемы /sub sub/

Говорят, что кабульское восстание поздней осенью 1841 года стало результатом того, что афганские красавицы (в том числе из весьма знатных семей) массово бежали в объятия холостых и по местным меркам состоятельных британских офицеров: нескромное поведение англичан в отношении кабульских женщин породило огромное число их деятельных недоброжелателей.

Возможно, истинные причины последовавшего противостояния лежали в иной плоскости. Так или иначе, сама война оказалась совершенно не в пользу застрявшего в Кабуле британского гарнизона. Выбитая изо всех прилегавших к городу фортов, армия генерала Эльфинстона заняла хорошо укрепленный лагерь Шерпур. Однако Шерпур лежал в долине, а на господствующих высотах вокруг него стояла артиллерия восставших — хоть и слабая, но практически неуязвимая.

Скоро стало ясно, что придется или сбить афганцев с холмов, или в конце концов самим погибнуть от холода, голода и нескончаемых обстрелов.

Однако ни одна попытка не увенчалась успехом. Афганцы отражали атаки пушечной пальбой и метким огнем из древних кремневых ружей. Кабульские ремесленники и торговцы мастерски стреляли, конные отряды гильзаев опрокидывали обескровленные шеренги британской пехоты.

Эльфинстон требовал помощи — посланный к нему отряд не смог преодолеть заснеженные перевалы на пути из Кандагара в Кабул и вернулся обратно.

Пытаясь как-то исправить положение, Уильям Хэй Макнотон (который в случае победы должен был принять на себя функции посла и министра правительства Индии при афганском дворе нового ставленника Англии) вступил в переговоры с тогдашним эмиром Кабула — Дост Мухаммад-ханом. Но в то же время он, чередуя посулы с угрозами и рассчитывая расколоть афганские племена, объединившиеся против англичан, вел хитроумные негоциации с их вождями.

Двойственность Макнотона была разгадана и, возможно, неправильно истолкована. Мухаммад-хан боялся усиления племен. Прознав об интригах своего английского друга, он незадолго до Нового года убил его во время очередных переговоров. Обезглавленный и четвертованный труп был выставлен на базарной площади, в то время как его окровавленные части разъезжали по городу на открытой повозке, повсеместно вызывая кипучий восторг обывателей.