То ли быль, то ли небыль - Наталья Рапопорт

Через пять лет врач встречает этого пациента на улице. Он поражен:

– Как? Вы живы?

– Да, доктор! После того, как вы меня приговорили, я обратился за консультацией к вашему коллеге X. Он мне помог, и сейчас я прекрасно себя чувствую.

– Что он вам прописал?

– То-то и то-то.

– Так вас неправильно лечили!

Записка

Эту забавную историю рассказал нам профессор Владимир Львович Кассиль. В те далекие времена, когда мы часто встречались, Володя был практикующий реаниматор, его текущие координаты всегда были известны дежурному врачу Склифосовской больницы, и его могли в любой момент вырвать, как морковку, из любой компании и ситуации. Он мгновенно собирался и отправлялся кого-то спасать.

Володя был блестящий рассказчик и душа компании, и мы всегда рисковали, что из нашей компании вынут душу. Однажды его вызвали в тот самый момент, когда мы поднимали рюмки под бой кремлевских курантов…

Но историю, которую я сейчас вам перескажу, ему удалось досказать до конца, потому что в этот момент жизни мы катались на лыжах в Польше, в Закопане, куда не доставали телефонные провода его больницы. В нашей семье эту историю очень полюбили. Итак: в Москве было два блестящих нейрохирурга – академик Бурденко и профессор Юдин, – равных друг другу по таланту и ювелирности работы. Одному из них – Николаю Ниловичу Бурденко были оказаны все почести, о которых только может мечтать врач, человек и гражданин. Перечисление одних только титулов на его именном бланке занимало полстраницы. Юдин же довольствовался скромным званием академика медицины и никаких других титулов не имел.

Однажды родственнице Бурденко понадобилась срочная нейрохирургическая операция. Родственников, как известно, не оперируют, и Бурденко обратился к Юдину. Он послал ему письмо на своем именном бланке. Короткое письмо с просьбой прооперировать родственницу завершалось подписью, под которой были продублированы все титулы, уже перечисленные в верхнем левом углу листа. Юдин отреагировал мгновенно. На обрывке газеты он нацарапал: «Уважаемый Николай Нилович! Что за вопрос – конечно, прооперирую!» И подписался: «Ворошиловский стрелок Юдин».

За рубежом

За границу папу не выпускали.

Международное общество патологов однажды избрало папу председателем Международного конгресса патологов, который должен был состояться в Италии. Мы знали мельчайшие детали предстоящей папиной поездки, даже номер телефона в гостинице, где ему предстояло жить, но в Министерстве иностранных дел СССР как-то, знаете, не успели оформить папе заграничный паспорт… Папино председательское место на Конгрессе пустовало, перед ним стоял советский флажок. Заменивший папу коллега не сел в предназначенное папе кресло…

Но вдруг, по чьему-то недосмотру, в конце шестидесятых годов папу выпустили на Конгресс патологов в Прагу. Это была единственная в его жизни поездка за рубеж. Советскую делегацию разместили в какой-то третьесортной гостинице, и папу поселили в один номер с профессором Фогельсоном. В номере была только одна кровать, впрочем, широкая. Два заслуженных советских профессора, обоим под семьдесят, вынуждены были спать в одной постели…

Утром за общим завтраком папа громко сказал Фогельсону:

– После этой ночи, как честный человек, я обязан на вас жениться. По возвращении в Москву я буду просить вашей руки у ваших родителей.

Коллеги по делегации очень веселились, и история получила широкую огласку.

Как коллега коллеге…

Папин коллега X. получил кафедру в университете города Н. В этом городе как-то проходил всесоюзный съезд патологоанатомов. X. пригласил папу в гости. В большой, предоставленной университетом трехкомнатной квартире стоял колченогий стол, ободранный стул и железная кровать: коллега жил суровой холостяцкой жизнью.

– Послушайте, X., вам надо жениться, – сказал папа. – У вас же теперь все есть: и кафедра, и прекрасная квартира, но как-то в ней, знаете, пустовато и холодновато.

– Да, Яков Львович, конечно, я и сам об этом думал, – ответил X. – Но знаете, семейная жизнь поглощает много лейцина, а научная работа тоже требует много лейцина. Если я женюсь, это может пойти в ущерб моей научной работе…

– Так вот в чем дело, – не удержался папа, – теперь я понял, почему у вас такие х-евые работы: оказывается, вы лейцин для них черпаете оттуда!

Бедный X. очень обиделся, но так и не женился на микрофотографиях. Папа искал художника, который мог бы заменить фотокамеру.

Кто-то рассказал, что недалеко в селе живет ссыльный старообрядец, писавший когда-то иконы для местной церкви. Папа привел его в свою походную прозектуру и посадил за микроскоп. У нас хранятся расписанные этим иконописцем стекла – зарисовки секционных препаратов. Папа безумно ими дорожил. Он рассказал эту историю на одном из своих юбилеев: «А сейчас я покажу вам, что может сделать богомаз, когда он смотрит в микроскоп».

Зачем нужны старообрядцы

(из фронтовых рассказов)

Во время войны папа был главным патологоанатомом Карельского фронта. У него там накопился огромный материал по фронтовой патологии, но фотопленки были в дефиците, и не было возможности зафиксировать этот материал.

ВИЗИТ ДЖИМА

Когда я уехала работать в Америку, папе было девяносто два года. Катя, наша «мачеха», замечательно о нем заботилась, и сестра моя Ляля, наш «ангел-хранитель» от медицины, была с ним рядом, но все равно сердце мое разрывалось от вины и тоски. Я ловила каждую, самую, казалось бы, эфемерную возможность навестить папу и чудесным образом претворяла ее в жизнь, поражая окружающих авантюризмом и безрассудством. Так однажды теплым осенним днем девяносто третьего года я появилась на даче, когда меня там никто не ждал. На этот раз я была не одна – я приехала с американским миллиардером Джимом Соренсоном.

История была такая. За несколько лет до этой поездки меня познакомил с Джимом солт-лэйкский раввин Фрэд Вэнгер, духовный наставник местной еврейской общины и хороший саксофонист. Кусок земли, на котором построили единственную в нашем мормонском штате синагогу, евреи купили у Соренсона. Соренсон сделал свои миллиарды, начав с нулевой отметки, мальчиком на побегушках в крупной фармацевтической компании; сейчас он властелин огромной империи биомедицинской аппаратуры.

Я искала, кого бы заинтересовать некоторыми своими идеями, и раввин Вэнгер предложил позвонить Соренсону. Соренсон принял меня немедленно: у него неуемное детское любопытство к новым людям вообще, а к русским ученым дамам – в особенности. У мормонов женщина традиционно имеет только одно назначение – рожать. Когда я приехала в Юту, в средней мормонской семье было человек двенадцать – четырнадцать детей, да и шестнадцать не было редкостью. Сейчас эта цифра катастрофически упала до шести – семи, а тогда, восемь лет назад, семья с семью детьми считалась бы малодетной. Поэтому я со своими тремя научными степенями и одной-единственной дочерью была насекомым редкой породы. Джим рассматривал меня с нескрываемым энтомологическим интересом и дал университету на мои исследования пять тысяч долларов, которые очень пригодились мне на старте.