Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Читайте! — Анвар Ибрагимович брезгливо швырнул газету на стол, и та, слабо зашипев, поползла, поползла к краю, словно намереваясь юркнуть под стол. Но доцент прихлопнул ее рукой и ткнул толстым волосатым пальцем в жирно набранный заголовок: «Профессор-хулиган!» И пока читал Александр Григорьевич фельетон вслух, иронически вычертив правую бровь на своем высоком лбу, смешливо фыркая и останавливаясь, кружил доцент в ярости по ординаторской, пинал нерасторопные, нарочно понаставленные на пути его неукротимого бега хрупкие канцелярские столы. Столы по-поросячьи взвизгивали и разбегались. Закончил читать Александр Григорьевич — иронический человек — и весело уставился на Анвара Ибрагимовича.
— Действительно: что это? Спрашиваю я вас в свою очередь. Где вы взяли такую смешную вещь? Это не может быть серьезно, это розыгрыш. Шутка.
— Шутка?! Такие шутки продают на каждом углу! Три копейки штука!
— Подождите, коллеги! — приподнялся на цыпочки, руки воздел успокаивающе Юлий Павлович Ганин. — Давайте разберемся. Когда имел место сей удручающий инцидент? В понедельник. В понедельник наш высокочтимый шеф с утра пребывал в обкоме по известному нам делу. Это раз. Во второй половине дня он неотлучно находился в клинике, чему все мы свидетели. Значит он просто физически не мог где-то кого-то спаивать, вести... не знаю там куда... на баррикады...
— Да о чем вы вообще говорите! Вы вдумайтесь: шеф и какие-то там к черту пьяные демонстрации! Абсурд! Унизительно даже доказывать обратное!
— Это-то понятно, но я, так сказать, наперед, если возникнет необходимость.
— Не может возникнуть такой необходимости!
— Нет, это какой-то дурной сон! Фантастика! Братцы, или я чего-то не понимаю?
— Может, существует другой какой-нибудь Всеволод Петрович Чиж и произошла накладка?
— И тоже профессор, и тоже кардиохирург? Нет такого в нашем городе.
— Что гадать! Надо срочно писать опровержение!
— Надо всем пойти в редакцию и...
— И?..
— А набить им всем морды! И в первую очередь автору!
— Вы уверены, что мы им, а не они нам набьют?
— Хватит! Что за неуместные шутки! Надо немедленно что-то предпринять! Мое мнение: написать опровержение.
— В суд подать! За клевету!
— Одну минуту! — Феликс Яковлевич Луппов, в раздумье до сих пор расхаживавший, платочком вытер заслезившийся глаз и этим же платочком взмахнул, как белым флагом, прося внимания. И все умолкли, ожидающе на него глядя, — Вне всякого сомнения, мы напишем в газету опровержение, — тихим, ручейковым голосом начал Феликс Яковлевич. — Если надо, мы подадим в суд! — вдруг громыхнул он во весь голос и белый платочек как-то так скомкался и исчез в кулаке и кулак повис в воздухе над пресловутой газетенкой, и опустился на нее, и бумажный стон раздался в ординаторской. — Но, товарищи, что мы в данную минуту обо всем этом знаем? Мы ничего не знаем. Откуда взялся фельетон? Что это ложь, сомнений никаких не может быть. И однако. Почему? Почему именно Всеволод Петрович? Почему именно в тот день, когда... Ну вы понимаете, о чем я говорю.
— Вы хотите сказать, что из-за...
— Я ничего не хочу сказать, потому что ничего не знаю. Я только призываю к осторожности. Давайте выждем денек-другой. За это время что-нибудь да наметится, приоткроется. Сейчас же у нас нет никаких козырей, пока что у нас только эмоции. Формула: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда» — знаете ли, не довод в таком серьезном деле.
— Зачем ждать! — заволновался Анвар Ибрагимович. — Не надо ждать! Опровергать надо!
— И опровергнем! — Юлий Павлович сделал ручками жест, словно показывал фокус, словно сию же минуту опровержение и вылетит у него из рукава. — И опровергнем, дорогой мой! Но, полагаю, в данном случае Феликс Яковлевич прав: выждать надо. Пусть дельце созреет, проклюнется. А то так, с бухты-барахты опять дров наломаем.
— Почему опять! Почему опять!
— Я разве сказал «опять»? Виноват, виноват, оговорился, я ничего...
— Оно действительно, разнюхать бы надо...
— Но в голове не укладывается! Не укладывается!
— Да уж...
— Стало быть, порешили так: шефа в обиду не дадим.
— О чем речь! Зубами, руками и ногами за него драться будем!
Сгрудили, сблизили головы, объединенные единым пылом, порывом благородным, как вздох героя. Анвар Ибрагимович глядел на всех пылающими преданными глазами.
Приспела, однако, пора утреннего обхода, и медсестры уже заглядывали в ординаторскую с грудами историй болезней в руках. Разошлись, потянулись один за другим к выходу.
— Мне все ясно в этом деле: клевета чистейшей воды, — юмористически вздернул тощими плечами Николай Иванович Ребусов. — Одно только непонятно: где шеф прячет спирт, которым спаивает диссидентов? Хотел бы я знать!
* * *
Явился ему сон: будто он, Георгий Николаевич Черкассов, кандидат философии, есть не что иное, как никем еще не зарегистрированный новый спутник далекой планеты Юпитер. И будто бы страстно мечтает вырваться из тисков юпитерового тяготения и не может. Нет никого, кто бы подтолкнул его, придал нужное ускорение.
— Ау! — крикнул он в бесконечное пространство. — Есть кто-нибудь?
— Ау! — ответили.
Георгий Николаевич оглянулся вокруг и никого не увидел.
— Ау! — крикнули тихонько, призывно, совсем уже близко.
Нужно открыть глаза, догадался Георгий Николаевич и открыл. Вливался в комнату свет полного весеннего дня, в дверях стоял незнакомый, мужественной наружности человек лет тридцати пяти, в модной куртке из плащевой ткани, еще более подчеркивавшей его мужественность. Человек лучезарно улыбался, и два новеньких золотых зуба вспыхивали в солнечных лучах, ослепляли.
— Аушеньки! Жорик! — опять тихонько позвал незнакомец и костяшками пальцев постучал по дверному косяку.
Ослепленный блеском золотых зубов, Георгий Николаевич оторвался от постели, сел на кушетке и с изумлением уставился на незнакомца.
