Зона затопления - Роман Сенчин

– Ну, поглядим, как до дела дойдет. Чего раньше времени… Тогда тоже многие подхватились, поехали, а потом обратно возвращаться пришлось…

Избы в селе были в основном высокие, просторные, каждая усадьба, как крепость, обнесена глухим забором, защищена стенами-срубами. Всё – и бани, и сараи, и амбары – крепкое, надежное. Достаточно мелких ремонтов, подновлений, и такая усадьба-крепость может простоять вечно.

Большаково совсем не походило на те деревеньки, что чернели гнильем и трухой неподалеку от краевого центра, – в тех кое-как доживали свой несчастный век не сумевшие, не нашедшие сил и энергии перебраться в город или вытолкнутые из него – алкаши, лентяи, дебилы. Не напоминало Большаково и дачные поселки. Нет, это было настоящее сибирское село – одно из тех, благодаря которым Сибирь и стала российской землей не только формально, но и кровно.

Удивили Ольгу и огороды. Казалось бы, север, тайга, холодная река мчится рядом, а на огородах арбузы, дыни, баклажаны. Помидоры, как деревца… Собираясь в командировку, она глянула информацию о районе в Интернете. Отметила: «Сельское хозяйство – отсутствует». Сказала об этом большаковцам. Те замахали руками:

– Да все растет! В конце мая под пленку садим, и успевает до осени.

– Раньше, – добавляли, – и рожь сеяли, овес, пшеницу даже. Ничего завозного не надо было.

– А вот у вас свиней много. Где корм берете? Свиней ведь травой не накормишь. – Ольга решила показать себя специалисткой.

– Ну как, картошку варим. Да и другое есть… В Кутае Мациевский Василий живет – настоящий трудяга. Дроблёнкой, комбикормом весь район обеспечиват.

– Сам выращивает и… и перерабатывает?

– Ну да, сам. Работники у него, конечно, и вся семья в упряжке. Комбайны, трактора… И поросят у него покупаем – у него маток полно, целая фабрика.

– А здесь, у нас, Масляков, – подхватывали другие. – Он досками, брусом занимается. Вон его пилорама… Была свалка, а он на ней производство устроил. Его доски даже из Енисейска берут, на реставрацию.

Итог разговору подвел старичок, наверняка переживший много разных времен:

– В обчем, ежели по уму, то можно тутака жить. Жить – не тужить. Зачем такой край топить-от?

– Цивилизация, дед Саш, – усмехнулся молодой парень по имени Виталий, который добровольно сопровождал Ольгу по Большакову. – Цивилизация требует жертв.

Та поездка не то чтобы изменила ее отношение к деревням, медвежьим углам, но все же заставила сомневаться, так ли уж правильно, что вычищают эти углы.

За следующие три с половиной года Ольга побывала в районе еще несколько раз. Видела, как разрастается Колпинск, как поднимается плотина ГЭС и одновременно хиреют, разрушаются, пустеют деревни выше по реке. Бывший райцентр Кутай, Пылёво, Проклово, Усово, Сергушкино, ставшее ей дорогим Большаково…

Причем пустели они шумно – со слезами и скандалами, драками и судами. С разрушением жилых изб в то время, когда хозяева уезжали на время, с поджогами, с ограничением вывозимого имущества… То давали «КамАЗ» на семью, то «КамАЗ» на две-три семьи; то обещали квартиру в близком к крайцентру Назарове, а в последний момент, когда люди уже освобождали избу, грузились, заявляли, что произошла ошибка и квартира их ждет в глуховатом Канске или нищем Боготоле…

У Ольги собирались такие истории десятками, она публиковала об этом статьи, все чаще сама вызывалась ехать в зону затопления.

Появились сквозные герои статей, за чьими судьбами она следила.

Например, Александр Беккер из Кутая. У него был добротный дом, хозяйство, моторная лодка. Пенсии в шесть тысяч хватало. Ему предложили однокомнатную квартиру в Колпинске. Беккер стал просить хоть шесть соток под огород. «Земельные участки не предусмотрены», – ответили ему в администрации. «А на что мне жить? Бутылки собирать?» И Беккер отказался переезжать. Больше года жил в зачищенном селе без света, без медицинской помощи, без привозных продуктов… В ноябре его парализовало. От смерти Беккера спасли случайные люди – через разоренный Кутай проезжали охотники, увидели целый дом. Вошли. Вместо горячего чаю, на который надеялись, охотникам пришлось везти хозяина дома в ближайшую больницу за шестьдесят километров… Теперь Александра Беккера оформляли в дом инвалидов, а его жилище поскорее сожгли, оформив сожжение как «пожар по неустановленным причинам».

Или такая история. В том же Кутае жил Николай Бессонов. Известный не только в районе, но и в крае человек – краевед, почетный полярник, профессиональный фотограф, чьи снимки использовал даже ТАСС… Бессонов был прописан вместе с матерью и сестрой с ее детьми. Матери, сестре и племянникам дали положенные метры, а о Бессонове, кажется, просто забыли – при составлении списков на переселение он был в очередном отъезде. «На седьмом десятке бичом, судя по всему, стать придется», – вздыхал Бессонов.

А вот еще. Старики Трясцовы из деревни Проклово снимали квартиру в Колпинске. На это уходило много денег, но другого выхода не было – старик перенес онкологическую операцию, и ему необходимо наблюдение врачей. В Проклово у них остался дом, за которым приглядывали соседи, но во время очередного налета на деревню «санитарная бригада» сожгла дом вместе со всеми вещами. Старикам выделили однокомнатную квартиру, а компенсировать уничтожение мебели, посуды отказались. У Трясцовых же и кроватей нет, кастрюли, чтоб обед сварить. «Дети, ясно, помогут, но ведь обидно. Как с врагами с нами какими-то».

Да, множество историй, десятки ломающихся или уже сломавшихся судеб. А ведь переселяют-то меньше шести тысяч человек. Неужели не могут для них, не по своей воле сдернутых с обжитых мест, создать условия не хуже, чем были?.. Пытаясь найти ответ, добиться справедливости, Ольга садилась в рейсовый автобус и ехала на будущее дно водохранилища.

И вот, наверное, последняя или одна из последних командировок. Февраль две тысячи одиннадцатого года. От Большакова почти ничего не осталось. Лишь прикрытые снегом кучи недосгоревших бревен, мотки проволоки уничтоженных линий электропередачи, горы измятого железа – угадываются кузова тракторов, печки, трубы, кровати…

Всего четыре обитаемых дома. В них, как осажденные, сидят те, кто не согласен с условиями переселения – предложенным жильем на новых местах, – или те, кому жилье вовсе не положено.

«Мы находимся с этими лицами в судебных отношениях, – объясняли Ольге разнообразные начальники. – Так или иначе расселим всех. Утонуть никому не позволим».

Но в этих словах слышалось не успокоение, а угроза…

От Колпинска до Большакова добиралась в последнее время на частниках, так как автобусы были отменены, а служебный транспорт, после того как она стала заступаться за переселенцев, администрация района и дирекция по подготовке зоны водохранилища выделять ей перестали.

Попросила водителя остановить возле дома Марины Журавлевой. Пригляделась – хоть и тускло, но освещено окошко.

– Спасибо, – подала водителю деньги, выбралась из «тойоты».

Воздух морозный, сухой. Не обжигает ноздри, горло. Щекочет… Сначала он кажется чистым, какой бывает в тайге, в горах; но вот примешивается едковатый душок гари. Не печного дыма, не сажи, а именно гари. Этот особый запах пожара, беды, который так долго не исчезает.

Она вспомнила эту улицу позапрошлым летом… Смотрела в школьные годы фильм «Иди и смотри», о том, как фашисты жгут деревню. Не просто смотрела, а их, пионеров, водили на сеансы несколько раз для того, чтобы они потом просили зрителей подписать требование «Это не должно повториться!». Была годовщина то ли начала войны, то ли Победы.

И вот, оказалось, два с лишним десятка лет спустя увидела нечто подобное в реальности. И не где-нибудь, а у них здесь, в Сибири, чуть ли не в самом кондовом ее углу. Огонь, плач, крики, метание людей, лошадей, кур. Мужики с канистрами… Чудом каким-то обошлось без погибших…

Похожая на броневик «тойота» развернулась и уехала. Утих звук мотора… Ольга стояла не шевелясь, замерев. Не поспешила к калитке по темневшей на снегу тропке, а ждала. Точнее, не ждала – ловила эту полную тишину, пила взглядом естественное освещение звездами снега, деревьев вдали… Звезд столько, что поначалу они сливаются в единый золотистый ковер, и лишь приглядевшись, различаешь, что одни точки ярче и больше, другие мельче, тусклее. А вот точка движется по ковру – спутник или самолет…

В городе звезд почти не видно, там небо ночами темно-серое, словно бы грязное, а здесь – глубокая густая чернота, на которой рассыпаны тысячи золотистых точек. Нет, не совсем золотистых… Какое-то голубоватое золото.

Ни одному художнику такое небо не написать, ни один фотограф не найдет нужный объектив. Только смотреть. Любоваться, стараться запомнить…

Шевельнулась, и снег под ногой оглушительно хрустнул. Ольга вздрогнула, очнулась, пошла к избе.