Гештальт-подход. Свидетель терапии - Фридрих Перлз

Мы можем рассмотреть, как работает психодраматическая техника, на примере головной боли, о которой мы уже говорили в предыдущих главах. Как вы помните, мы довели работу до момента, когда пациент высказывает два противоречащих друг другу требования: «Не плачь» и «Оставь меня!». Теперь мы создаем сцену для воображаемого разыгрывания психодрамы. Пациент, понимая, что эти фразы указывают на разрыв в его личности, может разыгрывать как ту, так и другую роль.

Разыгрывая роль «Оставь меня!», он может обнаружить:

«Я плачу, когда хочу», – и: «Неважно, что я слюнтяй». Он может действительно почувствовать в этом вызов. Играя роль «Не плачь», он может почувствовать свое презрение к тем, кто ведет себя как слюнтяй. И вместе с тем, минутой-другой позже, он может с симпатией прошептать «не плачь». В этот момент негативный катексис («Люди, которые плачут, —дураки и слюнтяи»), изменяется на позитивный: «Я сочувствую людям, которые плачут», – и открывается путь к интеграции. Возможно, теперь он будет переживать свое «Оставь меня!» как «.Не прерывай мой плач по ложной причине, будто я слюнтяй. Прерви его симпатией ко мне.»

Сессия может закончиться потребностью в слиянии: «Я плачу, потому что должен покинуть тебя, но я не хочу этого видеть. Я не хочу показывать тебе, как я в тебе нуждаюсь.»

Мы снова вернулись к тому же, с чего начинали: к недостатку у пациента способности опираться на себя. Пациент теперь в плохом положении не по невротическим, как сказал бы Фрейд, причинам, а по чисто человеческим. В нашем языке мы сказали бы, что теперь его беспокоит не диссоциация, не головная боль, а он сам. В этот момент он полностью объединен и несчастен в своем одиночестве. Но он выражает это, полностью это сознает и теперь может быть готов к следующему шагу – к тому, чтобы принять на себя ответственность за это и что-то с этим сделать.

Когда пациент впервые входил в кабинет, неся с собой свою головную боль, он, разумеется, не был в контакте с терапевтом. Он был в контакте со своей головной болью, а его головная боль была в контакте с терапевтом. Он предлагал для контакта свою головную боль, как другие предлагают маску или фасад. Пациент не расстанется со своей маской, пока чувство безопасности, которое она создает, сильнее, чем вызываемый ею дискомфорт, и конечно он будет возражать против того, чтобы маску с него сорвали.

Тот факт, что пациент принес свою головную боль на терапию, означает, что он готов признать свою незаконченную ситуацию; в этом отношении он объединяется с терапевтом. Он как будто говорит: «Дайте мне почувствовать себя достаточно удобно, чтобы мне не был нужен этот симптом, или маска, или персона, или мышечный панцирь!» – Но терапевт не может дать ему почувствовать себя комфортно, поскольку пациент не находится с ним в контакте, а вместо себя предлагает для контакта свой симптом.

Это хороший пример того, как мы вообще работаем с психосоматическими симптомами. Хотя прерывание происходит на соматическом уровне, где симптом проявляется, в данном случае, как головная боль, мы должны завершить картину, находя ту фантазию, которая осуществляет прерывание. Делая это, мы постоянно обнаруживаем, что пациент воображает какое-то приказание, противоположное его требованию. В этом случае требование – «Оставь меня!», приказание – «Не плачь!», «Мужчины не плачут» и «Не будь слюнтяем!» Это приказание может быть усилено угрозой:

«Если ты не перестанешь плакать, я тебе устрою что-нибудь, о чем тебе действительно придется поплакать!» – Иными словами, пациент ведет себя так, как будто кто-то приказывает ему прервать плач. Слова, которые когда-то произвели на него впечатление, теперь стали его собственными, он воображает их в своей фантазии и подчиняется им.

Мы можем иметь дело с этими приказаниями, не копаясь в бессознательном пациента. Когда мы достигли этой точки, есть две возможности: пациент может сознавать (как правило так и бывает), что он сам обращается к себе с запретом, но может и не сознавать этого. В последнем случае он будет сознавать приказание-запрет как проекцию, – то есть он будет предполагать, что это, например, терапевт не хочет, чтобы он плакал. Когда он собрал достаточно сил, чтобы разразиться словами «Оставьте меня!», он может противопоставляться приказанию, понимает ли он его как собственное «анти-я» (Интроекцию) или считает терапевта фрустратором его спонтанных чувств.

Если пациент считает источником фрустрации терапевта, следующий шаг (опять же не имеющий ничего общего с бессознательным) состоит в том, что пациент видит парадокс, состоящий в том, что, обвиняя терапевта в желании прервать его плач, он в то же время видит и возможность поощрения плача со стороны терапевта. Если терапевт не принимает ни одну из сторон в этом противопоставлении (которое, в конце концов, принадлежит не ему, а пациенту), пациент обнаружит для себя абсурдность перенесения на терапевта ответственности за прерывание, и увидит возможность самому отвечать за свой симптом. Таким образом к концу сессии пациент обретет контакт с самим собой, а это первый шаг к контакту с Другими.

Нетрудно заметить, что в разрешении симптома мы использовали кое-что из находок Райха. Я не буду здесь вступать в спор по поводу Райха, так же как и по поводу Хаббарда; хочу лишь заметить, – не касаясь других областей их деятельности, – что я нахожу у них в ряде областей ценные Дополнения к технике сознавания. Работа Райхас прерыванием в двигательной сфере (пример головной боли) и работа Хаббарда с чувственно переживаемым возвращением (пример эпизода в кафе) и со словесными прерываниями могут дать терапевту весьма ценные средства для восстановления функций самости.

Чувственное переживание прошлых событий в воображении – не новый метод. Он был описан более десяти лет назад. Пациента просили находить все больше деталей в актуально визуализируемой ситуации. Иными словами, это повторное переживание ситуации в воображении. Что касается словесных прерываний, идея повторения также широко используется. Повторение значимых сентенций из прошлого пациента, которые стали его интроектами, может иметь терапевтический эффект. Эти сентенции могут оказывать глубокое влияние на пациента, как мы видели в случае головной боли. Однако в отличие от Хаббарда я полагаю, что эти сентенции оказывают действие не в качестве травматических переживаний, а в качестве повседневного вмешательства в жизнь пациента.

В связи с этими методами может возникнуть одна существенная трудность: для их реализации пациент должен уже до некоторой степени быть способен выражать себя. Для участия в психодраме он также должен быть в состоянии отождествляться с ролями, которые ему не нравятся. Но даже если мы не получаем ничего, кроме обнаружения сопротивлений пациента против самовыражения, это тоже очень полезно.

Другой важный терапевтический метод состоит в подходе, через проявленные прерывания, к областям замешательства пациента. Замешательство – плохая поддержка для контакта, и проблема пациента часто проявляется в сферах его замешательства.

Прежде чем я опишу, как работает этот метод, я хочу отметить, что переживание замешательства крайне неприятно, и здесь, как и в случаях тревоги, стыда и отвращения, мы сталкиваемся с сильным желанием аннигилировать это переживание – посредством избегания, разговоров, или иными способами. И можно считать значительным достижением в борьбе против невроза, когда удается помочь пациенту сознавать свое замешательство и оставаться с ним, а также с сопутствующей ему нечувствительностью.

Хотя замешательство неприятно, единственная реальная опасность состоит в прерывании его, поскольку за этим прерыванием следует запутанность в действиях. Если замешательство – как любую другую эмоцию, – предоставить собственному развитию, не прерывая его, оно не останется замешательством. Оно трансформируется в более позитивное чувство, которое может вызвать соответствующее действие.

Замешательство обычно связывается с недостатком понимания в ситуации, когда в таком понимании возникает необходимость. Единственная реальная гарантия свободы от замешательства – отсутствие какой бы то ни было заинтересованности в понимании. Если я нахожусь среди группы людей, рассуждающих о высшей математике, и мне неинтересно, я могу уйти в себя, решив, что их разговор меня совершенно не касается. Но если я по той или иной причине начинаю быть заинтересованным, ограниченность познаний в области, о которой идет разговор, неизбежно приводит к тому, что я переживаю замешательство. Иными словами, замешательство обычно возникает из попытки контакта в области, где по той или иной причине контакт невозможен; может быть для поддержания хорошего контакта не хватает понимания, может быть недостаточно интереса, при том что ситуация требует его демонстрации.