Беспокойные сердца - Нина Карцин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И надо же было случиться этой размолвке теперь, когда на душе сумятица и без того!
Олесь беспокойно повернулся на диване, потом вскочил и, потихоньку открыв двери, вышел на балкон. Небо серело предрассветной мутью, прохладный ветерок освежил горячую голову.
Казалось бы, как просто принять решение! Ошибся — ошибку надо исправлять: разойтись с Зиной, пока нет детей, пока ничто не привязывает друг к другу.
Но мешала совесть. Ведь Зина была совсем девчонкой, когда выходила замуж. Она ни в чем не переменилась, не стала ни лучше, ни хуже. Окружающие считали ее хорошей женой, заботливой хозяйкой. А разве поймут они, что еще мало для счастья иметь сверкающую чистотой квартиру, белоснежное белье и вкусный обед. Разве покажешь каждому свою душу, расскажешь о неутолимой тоске по другой, самой милой, самой единственной на свете?
Только когда розовые краски восхода упали на крыши зданий, Олесь забылся тревожным, не дающим отдыха сном.
Глава X
Похудевший и побледневший после продолжительной болезни, начальник мартеновского цеха Ройтман поднялся в свой кабинет с чувством живейшего удовольствия. Вынужденный лежать после сердечного приступа, он тосковал по привычному рабочему ритму, по шуму цеха.
Едва он вошел, как лавина дел, больших и маленьких, обрушилась, словно только его и поджидала. Шли рабочие с просьбами, заявлениями, с предложениями и возмущениями, то и дело звонил телефон, вызывая на совещания, начальники смен жаловались на шихту и простои, целая кипа бумаг была оставлена без движения и ждала внимательного разбора. Так бывало каждый раз после длительного отсутствия, но Ройтман не жаловался — был жаден на работу. Он привык к такой жизни, привык каждый день распутывать десятки узлов, привык отдавать себя целиком производству и не без тайной гордости говорил порой, что еле успевает прочесть газету, где уж там думать о книге.
Цех был истинным домом для Ройтмана. Здесь он чувствовал себя нужным, здесь от его ума и распорядительности зависела судьба дела. Больше пятнадцати лет отдано этим пылающим печам, раскаленным пламенным потоком стали, которые потом уходили из цеха аккуратными продолговатыми слитками и пускались в длинный путь по цехам завода.
Но за последнее время в этой привычной и любимой работе что-то разладилось. Стало сдавать натруженное сердце, и иногда страх и растерянность охватывали Ройтмана. Он чувствовал, нет, знал, что может скоро прийти такой день, когда его спросят: «Не слишком ли трудно работать в цехе? Может быть, лучше перейти в отдел?»
Да, работать было трудно, очень трудно, но Ройтман хотел остаться на посту до конца.
Эти мысли, это предчувствие странным образом лишали его уверенности в себе. Боясь допустить промах, а пуще всего — не выполнить план, он позволял Рассветову командовать и руководить вместо него, опирался на мнения и суждения Баталова, начал опасаться всего, что нарушало привычное течение производства. А цех, несмотря на это, работал все хуже и хуже. Аварии, срывы, поломки оборудования, плохое качество металла постепенно становились каждодневными.
На этот раз в цехе, кроме всех прочих забот, прибавилась еще одна — исследовательская работа Инчермета. Баталов, передавая Ройтману дела, отозвался о ней в выражениях столь туманных, что он встревожился. Еще один груз на шею!
С чувством, похожим на неприязнь, он встретил научных работников, когда они пришли договариваться о проведении опытной плавки.
После первого знакомства, первых, ничего не значащих фраз наступило молчание. Ройтман долго изучал план исследования, словно хотел найти в нем что-то противозаконное. На самом же деле он думал, как бы повежливее дать понять ученым, что ему сейчас не до них. Виноградов и Кострова молча ждали, и под их взглядами он чувствовал возрастающую неловкость. И когда молчание стало невыносимым, он, наконец, поднял глаза.
— Сегодня на первой печи будет выплавляться номерная марка, — сказала Марина, не дожидаясь вопроса.
— Да, но…
— Илья Абрамович! — заговорила она быстро, горячо, предупреждая все возражения. — Больше мы не можем ждать. До сих пор отговаривались тем, что конец месяца, нужно выполнить план. Месяц кончился, план выполнен, пошел июнь. Нужно когда-то и начинать. Мы тут много думали и решили, что лучше, если первую плавку дадут опытные сталевары. Сейчас работает Жуков, в четыре смену примет Калмыков. Кому же еще доверять, как не им.
— Я не уверен в мастере…
— Насколько я знаю Северцева, он мастер опытный, — негромко и спокойно сказал Виноградов. — Да мастеру, собственно, нечего будет делать. Мы будем сами вести плавку.
— А вдруг что-нибудь случится? Так меня за первую печь живьем тогда съедят.
— Да что это, к ним и прикоснуться нельзя? — воскликнула Марина с искренним недоумением, которое, тем не менее, прозвучало иронически. — Илья Абрамович, а не так ли было у древних племен? — Сами создадут себе идола, а потом поклоняются.
Виноградов бросил на нее недовольный и укоризненный взгляд. Марина поняла и насупилась. Она никак не могла запомнить, что не всегда острый язык — лучшее средство убеждения.
Выждав столько, сколько нужно для приличия, она спросила Виноградова:
— Я вам еще нужна? У меня там осталось незаконченным определение газа…
— Да, пожалуйста, вы можете идти, — с готовностью отпустил ее Виноградов. И когда за нею закрылась дверь, спросил Ройтмана как бы между прочим:
— Сколько лет вы работаете с Рассветовым?
— Скоро пять, — ответил тот, слегка недоумевая.
— Пять… Срок порядочный. Я выдержал только три.
— Вы тоже работали с Виталием Павловичем? — с интересом спросил Ройтман.
— Пришлось…
— И как вы его находите?
— Я не люблю людей, которые считают себя непогрешимыми и незаменимыми. С ними очень трудно.
Ройтман промолчал. На слова Виноградова он не мог ответить равной откровенностью и обрадовался, что телефонный звонок не дал затянуться неловкой паузе.
— Да, да, Григорий Михайлович! Это я. Да, вышел… сегодня. Спасибо! Насчет опытной? — Ройтман скосил глаза на невозмутимое лицо Виноградова и продолжал говорить в трубку: — Договариваемся, Григорий Михайлович. Сегодня проведем. На первой. Да… да…
Медленно положив трубку на рычаг, Ройтман с некоторой укоризной сказал:
— Что же вы заранее директору жалуетесь? Мы могли бы без этого уладить.
— Я не имею привычки жаловаться, как бы трудно мне ни приходилось, — суховато ответил Виноградов. — Очевидно, это личная инициатива директора. Я тоже считаю, что мы можем вполне договориться сами.
— Ну, ладно, ладно, я не хотел вас обидеть, — примирительно сказал Ройтман. — Предупредите мастера, пусть готовятся к опытной.
Виноградов вышел, и следом за ним появился нормировщик цеха Ольшевский. Ройтман незаметно поморщился. Он знал, какой сейчас последует разговор, и ощутил досаду.
— Илья Абрамович, я несколько раз напоминал вам о предложении изменить организацию труда в цехе. В последний раз вы сказали, что советуетесь с техническим отделом. Какой же результат?
Леонид был непривычно серьезен и говорил без свойственных ему шуток. Ройтман отвел глаза.
— Вы слишком торопитесь. Они еще не успели ознакомиться с вашим предложением.
— Ну, что ж, этого следовало ожидать. А ваше мнение, Илья Абрамович? Вы же читали?
— Смело, слишком смело… У нас это, пожалуй, не пойдет, — ответил Ройтман без особой твердости в тоне.
— Только потому, что смело? А разве вам самому в глаза не бросается, сколько у нас несообразностей? За счет чего план выполняется? За счет нескольких передовиков. Можно прикрываться средними цифрами. На других заводах давно принят план на всю печь, а не на отдельную бригаду.
— У нас этого нельзя. Потеряется ответственность. Как будем учитывать выполнение?
— Было бы что учитывать, а система найдется. И сталевары будут не только о себе думать, но и о сменщиках. Вы думаете, почему у первой печи такие успехи? Да потому, что они оба всей печи в целом думают, не подводят друг друга. Вот это я и предполагал внедрить.
— На словах всегда гладко. А на деле сталевары возражать будут.
— Возражать лентяи будут. Соберем собрание, пусть рабочие сами обсудят мое предложение. Я же не о себе забочусь.
Оба не заметили, что в открытой двери стоит Баталов и слушает с самым кислым видом; не выдержав, он вмешался в разговор:
— И что за страсть такая к выдумкам, ей-богу?! То ли у нас цех, то ли научная академия? План выполняем, начальство довольно, премии получаем…
— Кто получает, а кто и нет…
— Ага! Так бы и говорил, что о дружке заботишься. А то слов наговорил! «Ответственность!» «Контроль!» Люди от жары, как мухи, шатаются, а ему загорелось все вверх тормашками, поставить!
