В море погасли огни - Петр Капица

Сегодня в Кроншлоте появилась фронтовая бригада ленинградской эстрады. Народу в зал набилось до отказа. Краснофлотцы сидели на полу и стояли вдоль стен.

Надев бушлаты и бескозырки, два пожилых актера спели старые матросские песни. Затем выступила танцевальная пара с таборными танцами. Черноглазая артистка так лихо трясла плечиками и грудью, что вызвала овацию. Ее долго не отпускали со сцены, заставляя каждый танец повторять на бис.

Закончился концерт сатирическими куплетами о четырех «Г» — Гитлере, Геринге, Геббельсе, Гессе. Куплеты были по-солдатски грубыми и не очень остроумными, но оттого, что их исполнял унылый и тощий детина, они вызывали взрывы смеха и аплодисменты.

Артистов моряки гурьбой провожали на катер, а они, глядя на далекие пожары на петергофском берегу и беспрерывно взлетающие ракеты, спрашивали:

— В Кронштадте менее опасно, чем у вас? Кроншлотцам не хотелось их огорчать, и они без зазрения совести врали:

— Ну конечно, там Дом флота имеет хорошее убежище. Но вы и нас не забывайте, приезжайте еще.

26 сентября. Вчера весь день прошел без налетов авиации. Воспользовавшись передышкой, начальство устроило «переселение народов». Вся жилплощадь Кроншлота распределена по — иному.

Мне и секретарю партийной комиссии, батальонному комиссару Власову, отведена отдельная комната на втором этаже круглого здания, у входа в бухту. Комната небольшая, в нее с трудом вместились две койки и столик. Здесь будут храниться все наши материалы.

Власов — тусклый блондин с бледной и вытянутой физиономией. На щеках и подбородке у него какое-то подобие растительности — кустики бесцветных щетинок. Подозреваю, что он обходится без бритвы. По виду Власову лет тридцать пять. Он почти не улыбается, всегда серьезен. Видимо, эта черта и выдвинула его в секретари партийной комиссии.

У Власова хозяйственные задатки: он натаскал к круглой печке дров, раздобыл чернил и завалил стол папками.

— Никого из посторонних не оставляй здесь, — предупредил он меня. — Все дела секретные.

— Как же тут вместе работать? — спросил я у него. — У тебя, наверное, заседание за заседанием, а мне уединиться необходимо.

— Особо мешать не буду, — пообещал он. — Я больше в разъездах. Заседания провожу на местах, с привлечением актива. Вот и сегодня укачу на острова, а тебе своего бывшего помощника подкину. Послал человека по делу на юр, или, как его называют, Ораниенбаумский «пятачок», а там парня захомутали. Отбить не могу, только с отчетом прислали, несколько часов побудет здесь, очухается и опять — на сухопутный фронт.

Вечером пришел ночевать старший политрук в матросском бушлате, подпоясанный широким ремнем, в кирзовых сапогах. Прямо комиссар гражданской войны! В его усталом лице мелькнуло что-то знакомое. Я всмотрелся.

— Не узнаешь? — спросил он. — Витьку Наумова признать не можешь?

В бравом морячине трудно было узнать тощего институтского баскетболиста, с которым мы играли в одной команде, но я сделал вид, что сразу узнал его.

— Года три, наверное, по спортзалам с тобой разъезжали. Но понять не могу, кто тебя моряком сделал? Специальность ведь у тебя другая.

— На партработу взяли, а во время войны с финнами — на флот мобилизовали. С тех пор кителя не снимал. Надо бы вспрыснуть нашу встречу.

Он вытащил из вещевого мешка немецкую флягу и, поставив на стол, сообщил:

— Трофейный шнапс. И закуска имеется. — Наумов высыпал из мешка килограмма два картошки. — Разведчики на ничейном поле накопали. Приходится с боем картошку добывать.

В круглой печке — голландке догорали дрова. Я закопал в горячую золу десяток картофелин и поинтересовался делами на Ораниенбаумском «пятачке».

— Какой же он «пятачок»! — возмутился Наумов. — На нем несколько Нью-Йорков и государство Монако разместить можно. По дуге шестьдесят километров, в глубину — двадцать пять. Немцы «котлом» назвали. Я в этот котел случайно угодил.

Он рассказал, как послали его вручать партийные билеты морякам, ушедшим с кораблей на сухопутный фронт. На командном пункте у Петергофа Наумова задержал бригадный комиссар, прибывший с большими полномочиями. Не желая ничего выслушивать, он тут же назначил старшего политрука комиссаром отряда и послал на развилку дорог задерживать беспорядочно отступавших бойцов Восьмой армии.

— А ты что — отбиться не мог? — спросил я у Наумова.

— Тут, когда все взвинчены, возражать не моги — под горячую руку расстреляют. Говорю «есть», повернулся, щелкнул каблуками и пошел. Наше дело солдатское.

Когда испеклась картошка, я открыл банку консервов и разлил по стаканам шнапс. Мы чокнулись и одним махом выпили его. Мой институтский товарищ быстро захмелел.

— Задерживали мы вконец измученных бойцов, — понизив голос, заговорил он. — Еще бы! Всю Прибалтику прошли с боями. В некоторых полках по двести триста бойцов осталось. А тут от Ленинграда отрезали, в мешок попали. Растерялись многие. Пришлось чуть ли не каждого встряхивать и крепкое слово в ход пускать. В общем, наберем сотни полторы бойцов, дадим им командира, политрука и отправляем в обескровленные полки. А какая помощь от таких наспех сколоченных рот? К тому же плохо вооруженных? У немцев танков, снарядов и мин до дуры, а мы патронов вволю не имеем, пять снарядов на пушку даем. Хорошо, что наших моряков прислали да еще курсантов Петергофской школы пограничников. Эти стойкие. Фрицы боятся «черных дьяволов». Но батальоны морской пехоты с каждым днем редеют, в строю и трети бойцов не осталось. Хорошо, что корабельная артиллерия помогает.

— Значит, положение остается угрожающим?

— Да, и очень. Особенно для Кронштадта. Если не заставим гитлеровцев закопаться в землю, худо нам будет.

Вылазка в Ленинград

29 сентября. Для многотиражки необходимы клише. Без них у газеты непривлекательный вид. Кронштадтская типография клише не изготовляет, за ними надо отправляться в Ленинград. А это не легкое путешествие. Хотя залив между Ленинградом и Кронштадтом наш, все же продвигаться по нему так же опасно, как и на передовой. Немецкие снаряды достают всюду.

Стоит на фарватере показаться кораблю, как через несколько минут над ним появляются самолеты или рвутся снаряды. Поэтому в светлое время мало кто пробирается в Ленинград, разве только на быстроходных катерах, по которым немцы редко стреляют, так как попасть в юркий катер трудно — он ведь может покинуть фарватер и маневрировать где угодно.

Вчера в Ленинград отправлялся штабной катер. Я напросился в пассажиры. Мы вышли на рассвете по северному фарватеру. Минут через десять попали под артиллерийский обстрел, но очень ловко улизнули из опасной зоны. В Неву вошли без всяких приключений.

В Ленинграде, несмотря на обстрелы и налеты авиации, на улицах людно. Мужчины и женщины стоят в очередях у закусочных, столовых, пивных и у газетных киосков.

Многие женщины выглядят нарядными, точно они собрались на бал или в театр. Мне навстречу попалась бывшая сослуживица по Дому книги. На ней элегантный темный костюм и удивительно белая кофточка с кружевным воротничком. Любопытствуя, я спросил:

— Что случилось, почему ленинградки вдруг стали франтихами?

Она объяснила по-своему:

— Никакие не франтихи. Просто не хотим остаться в затрапезном. А то некоторые берегли, берегли, приходят на свою улицу, а вместо дома развалины. Так что лучше быть нарядной.

Я побывал дома на канале Грибоедова. В квартире пусто. Окна раскрыты настежь. Может быть, поэтому все стекла целы. Как мы были наивны, наклеивая на них бумажные полоски. Для взрывной волны они не помеха.

Я зашел к соседу-товарищу по перу. Он каким-то чудом оказался дома, расхаживал в халате. Сосед выглядел так, словно он перенес очень тяжелую болезнь: исхудал, оброс щетиной, в углах рта залегли морщинки.

Оказывается, он попал в писательский взвод ополчения, чуть не оказался в окружении, но благополучно вышел из него, пешком добрался до окраины города и в трамвае вернулся домой.

— Немцы от нас в километре были, — сказал он. — С моим зрением, правда, не разглядишь, да я еще очки разбил. Но другие ясно видели, как фрицы перебегали.

В углу его комнаты стояла давно не чищенная, заржавленная винтовка.

— А где теперь ваша воинская часть? — спросил я. Он ответить не мог.

— Многие из наших дошли до трамвайной остановки и поехали по домам. Наверное, повестки пришлют.

Он, оказывается, не знал ни воинского устава, ни того, как нужно обращаться с винтовкой.

Неужели и другие подразделения ополченческой дивизии имели столь необученных и не приспособленных к окопной жизни людей? Разве таким выстоять против дисциплинированных, вымуштрованных и натренированных убийц, против танков и самоходных орудий?