Волчья хватка-2 - Сергей Алексеев

Ночевать в таком жилище можно, но жить нельзя. Поэтому прежде чем раскряжевать деревья, Ражный развёл камни, отмерив между ними по четыре шага, затем связал первый венец. Шкурить мёрзлые бревна — бессмысленное дело, топор сбивал лишь чешуйки величиной чуть больше пятака, однако к обеду потеплело, потянул ветерок, согнавший иней, кора постепенно отошла и стала сдираться. Он свалил ещё десяток елей, очистил от сучьев, ошкурил их и уже вечером, сгребая подтаявший снег, нарвал мха. Он мог бы работать всю ночь, находясь в состоянии, пограничном с полётом летучей мыши, открывающем особое зрение, но уже сказывалась многодневная голодовка, сырая жила слабела и готова была пожирать саму себя.

После особой дыхательной подготовки жить на одной воде можно было несколько месяцев, однако существовала опасность превратиться в бренку, не способного ни к полноценным поединкам, ни к тяжёлому физическому труду. А если ещё не спать при этом, не устоит даже тренированная с детства выносливость аракса, поэтому Ражный постелил на мох елового лапника, снял ботинки и завернулся в тулуп, оставив щель для воздуха. Он умел засыпать по желанию, однако сейчас что-то тревожило или, вернее, пока настораживало — то ли выбранное и ещё не привычное место, то ли наполненный шумом лес, быстро оттаявший после глухого зазимка. Ражный слушал, как шуршит ветер в мокрых вершинах елей, как срываются с ветвей и падают с глухим вздохом кухты снега, а где-то далеко и мелодично скрипит дерево; все эти звуки, словно влекущая загадочная музыка, будоражили воображение и отгоняли сон. Потом ему показалось, будто кто-то ходит по пятачку вываленного леса, причём осторожно — несколько торопливых лёгких шагов по льдистому снегу и минута тишины. Дождавшись, когда шаги приблизятся, Ражный резко откинул полу тулупа и ощутил лицом, что идёт дождь.

Ражный перетащил свою постель под развесистую старую ёлку, где и зимой не бывает снега, лёг и в тот же миг уснул. Сон как всегда был чуткий, волчий, когда ни один звук не пролетает мимо слуха и всякое движение не проходит мимо сознания. В какой-то момент ему почудилось, будто кто-то лёгкий, невесомый сначала парил над вершинами елей, затем спустился на землю, присел возле него и долго смотрел в лицо — запомнился некий пристальный, печальный и очень знакомый взгляд. Во сне, ничуть не напрягая расслабленного сознания, Ражный гадал, кто это мог быть, и вдруг явственно увидел, кто — волчица! Та самая, что родила Молчуна, а потом погибла, защищая своего первенца.

Она, а точнее её невесомая, призрачная, как все в этом лесу, плоть стояла над ним и смотрела в лицо огромными, печальными глазами.

— Не знаю, где твой сын, — проговорил он и протянул руку, чтобы погладить волчицу. — Нас стравили…

Но волчица мягко отскочила и исчезла, а он, не просыпаясь, глубже спрятал голову в тулуп и с облегчением подумал, что все это лишь сон.

Наутро же, едва умывшись в реке, он сразу взялся за топор и тут обнаружил, что под елью, где он спал, стоит небольшой плетёный короб-пестерь с лямками — обычно с такими ходят по грибы или ягоды. Первой мыслью было, что стоит он тут давно, может, с осени, с грибной поры— кто-то забыл или потерял, но когда откинул крышку, увидел там каравай свежего, ржаного хлеба, берестяный туес с мёдом и увесистый узел с хряшеватым мясом, высушенным до деревянной твёрдости. На самом дне оказался матерчатый мешочек с сухофруктами.

Тот, кто принёс и оставил короб, отлично знал пищу араксов в повседневной жизни, и это был тот же человек, однажды одаривший самым необходимым в безлюдной тайге.

Теперь Ражный уже не мог отделаться от дум и предположений, кто бы это мог быть: судя по топору, глубоко всаженному в кондовую сосну, — мужчина, по коробу и заботливому набору продуктов, бесспорно, женщина.

Неужели сдобрилась вдова-сорока? Прилетела ночью, увидела спящим и не стала будить…

Ну, не похоже это на сороку!

Сначала Ражный съел немного сушёных яблок, через два часа хлеба с мёдом, ещё через два отрубил топором кусочек хряща — выходить из голодовки следовало осторожно. Целый день он работал без отдыха и гонял навязчивые мысли по кругу.

Насыщенное энергией пространство, пища, а более всего, неожиданное внимание обитателей Вещерских лесов вдохновили его, и к вечеру он положил на мох ещё два венца и стал делать заготовки на пол и потолок — колоть бревна на плахи. Когда совсем стемнело, он пошёл умываться на речку и, возвращаясь назад, вдруг остановился, взирая на первые три венца, белеющие во мраке. Получалась даже не избушка, а домик, и если сделать два окошка, смотрящих в реку, да высокое крылечко, вообще будет теремок.

Удовлетворённый, он переночевал уже в своих стенах и на следующий день, прихватив пустой короб, пошёл к вдове в брошенную деревню — поблагодарить, если это приходила она, или разузнать, что за покровитель объявился в Вещерских лесах. А заодно поискать стекла для окон или хотя бы осколков.

Сороки дома не оказалось, должно быть, кудато упорхнула, и он стал собирать стекло и выдёргивать гвозди на развалинах изб, благо снег на открытом месте за ночь согнало дождём и земля вновь обнажилась. Копаясь на руинах, подёрнутых травой и мхом, он не заметил, когда прилетела сорока, и увидел её уже во дворе, хлопочущей по хозяйству.

— Благодарю за хлеб-соль, — сдержанно сказал Ражный и подал короб.

И по её непонимающему, отчуждённому взору понял, что это была не она.

— Ты почему без спроса лопату взял? — строго спросила сорока.

— Я не брал, — совсем уж по-ребячьи ответил он. — Топор и тулуп вот взял…

— Как вам не стыдно! Воины, араксы!.. Тьфу! Сорока подхватила охапку дров и ушла в избу.

Ражный потоптался возле крыльца, потом сложил в короб битое стекло, ржавые, самоковные гвозди и отправился в свои чащи.

Уже непроизвольно он все ещё искал следы присутствия человека, однако и в лесу снег сгоняло быстро, а оставшийся лежал слякотной кашей, так что и заметать их не было нужды. Он уже хорошо изучил направления в этой части Вещерских лесов, тем более, не первый раз ходил в брошенную деревню, поэтому шёл, повинуясь внутреннему компасу и не заботясь об ориентации. И остановился среди заросшей осинником вырубки, вдруг осознав, что оказался в незнакомом месте.

Подобного унылого и однообразного ландшафта не могло быть на пути, иначе бы раньше он никак не прошёл мимо: старый лесоповал тянулся во все стороны на несколько километров и зрелый, высокий ельник едва просматривался на горизонте. Он огляделся и понял, что сильно забрал вправо, а надо было идти кромкой по материковому лесу в сторону редких, высоких тополей, вдоль речной поймы, сейчас едва видимых на расстоянии. Вернувшись своим следом к краю вырубок, Ражный вошёл в густое чернолесье и неожиданно оказался на заброшенной узкоколейке со снятыми рельсами. Напиленные из кругляка шпалы частью давно вросли в землю, частью встали на дыбы из-за подмытой узкой насыпи и, присыпанные снегом, сейчас напоминали рухнувшую изгородь.