Клич - Зорин Эдуард Павлович

Документ действительно убеждал: в нем была зафиксирована не только встреча с Герценом, но и еще с одним человеком, имя которого сейчас прозвучит…

17

— После того как вы убедились в нашей компетентности, прошу рассказать, где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с господином Домбровским?

— Не стану отрицать, это имя я слышу не впервые, но никаких знакомств с господином Домбровским я не имел, — сказал Бибиков.

— Степан Орестович, Степан Орестович, — протяжно и с усмешкой произнес жандарм, — ну разве есть какой-нибудь смысл отвергать очевидное?

— Очевидное для вас, но не для меня, — сказал Бибиков и с безразличным видом посмотрел за окно. На улице шел дождь, стекла запотели, в кабинете становилось душно.

Жандарм поморщился и расстегнул верхнюю пуговичку своего мундира:

— Вам не кажется, Степан Орестович, что мы просто зря теряем время?

— У меня его предостаточно, — ответил Бибиков с вызовом. Его уже начинали раздражать и голос, и манера жандарма говорить со снисходительной усмешкой, и его покоящиеся на столе руки с толстыми, как колбаски, пальцами.

Было совершенно очевидно, что капкан захлопнулся, и захлопнулся надежно.

— Итак, с господином Домбровским вы не знакомы?

— Не знаком.

— А жаль. Говорят, обаятельный и смелый человек.

— Вполне возможно…

Да, это был обаятельный и смелый человек. И знакомством с ним Бибиков, конечно же, гордился.

Когда они встретились и где? Это было пять лет назад, нет, даже чуть-чуть раньше.

По каким-то непредвиденным обстоятельствам Бибиков задержался в Париже, надеялся скоро выехать, но разразилась война, и выезд пришлось отложить, тем временем пруссаки быстро продвигались вперед. Наконец случилось так, что о выезде уже больше не могло быть и речи: он оказался в осажденном городе.

Жандарму хочется знать, что он делал в Париже? Изучал историю в Национальной библиотеке. Ах, не верите? Что ж, это ваше право…

Конечно, трудно поверить, что молодой, энергичный и любознательный человек сидел над древними инкунабулами и не слышал грохота пушечной канонады.

— Не упрямьтесь, Степан Орестович, вас видели на Монмартре.

— На Монмартре? Да-да, у меня там много знакомых художников.

— Не злоупотребляйте моим терпением, господин Бибиков.

— Позвольте, на Монмартре я действительно был. И действительно встречался с мсье Вакери…

— А это еще кто такой? — Глаза жандарма загорелись любопытством.

— Прекрасный график. Его листы из жизни древней Лютеции демонстрировались на выставке.

— Хватит, господин Бибиков! То, что вы были на Монмартре, нам хорошо известно. Но на вас был отнюдь не гражданский фрак, а форма национального гвардейца, и в руках вы держали не Плутарха, а ружье, которое, между прочим, стреляло.

— Стреляло? В кого же стреляло мое ружье?

— Увы, не в мятежников.

— Вы меня просто удивляете, господин жандарм. У вас богатое воображение…

— И именно там вы встретились с господином Домбровским… Более того, это была отнюдь не первая встреча.

Господи, спаси мя от фискалов и доносчиков!.. В самом деле первая встреча с Ярославом была не на холме Монмартра, а значительно раньше, еще в те дни, когда молчали пушки мсье Тьера. Одни из приятелей привел Бибикова в тесную мансарду на улице Вавен. Навстречу им поднялся стройный моложавый человек с русой щегольской бородкой и умными серыми глазами. Пожимая гостю руку, он спросил:

"Так вы из России?"

"К сожалению, не был там уже три года".

"Я не был на родине значительно дольше", — с грустной улыбкой сказал Домбровский.

Бибиков это знал. О Ярославе Викторовиче рассказывались легенды. Говорили, будто он бежал из пересыльной тюрьмы на Колымажном дворе, что на Пречистенке.

"Как вам это удалось?" — поинтересовался Бибиков.

Домбровский засмеялся:

"Очень просто, я переоделся в женское платье и вышел вместе с бабами, которые приносили нам продукты".

Муравьев-вешатель, узнав о побеге, пришел в неописуемую ярость. Из Вильно в помощь московским сыщикам было послано семь его самых лучших агентов…

"Господин жандармский офицер, уж не пострадали ли и вы из-за Домбровского?" — мысленно поиронизировал Бибиков.

Но чин, ничуть не волнуясь, сидел в своем кресле и с улыбкой разглядывал арестанта. Для него это было занятием привычным и повседневным: сколько таких умников прошло уже через его кабинет, и редкие из них держались молодцами. Но этот, кажется, оказался твердым орешком. Не зря на него собрано такое пухлое дело… Жандарм украдкой покосился на часы: черт возьми, уж не слишком ли быстро бегут стрелки? Через час свидание, а он еще не добился ни одного конкретного ответа — ловок, бестия!

Бибикову же некуда было торопиться, он наверняка знал, что крепости ему не миновать.

— Не позволите папироску? — попросил он.

Жандарм с готовностью щелкнул портсигаром.

Бибиков с наслаждением затянулся и прикрыл веки. Да, так все и было: первая встреча на улице Вавен, вторая — на Монмартре. Версальцы обстреливали холм из крупнокалиберных пушек.

"У нас нет снарядов, — сказал Домбровский, и это прозвучало как приговор. — Мы не продержимся здесь и часа".

Как всегда, подтянутый и чуточку щеголеватый, он объезжал на коне баррикады. Версальцы уже хозяйничали на Северном вокзале.

"Вы все еще здесь? — удивился он, увидев на позиции Бибикова. — Уходите немедленно".

Рядом разорвался снаряд — Бибикова с силой швырнуло на землю…

— Вы знаете, гравюры мсье Вакери произвели на меня неизгладимое впечатление, они чем-то напоминают офорты позднего Гойи.

— Бросьте валять дурака, Степан Орестович! — не выдержал жандарм и, вынув из-за обшлага мундира платок, вытер вспотевшую шею.

У него остался еще один козырь, и этот козырь был самым убедительным.

18

— Вот бумага, изъятая у вас на квартире при обыске.

— Что это?

— Собственноручный манускрипт Христо Ботева.

— Манускрипт Христо Ботева?

— Вот именно. Или вы с ним тоже незнакомы?

— Не имею чести знать…

— Тогда послушайте. — И, прокашлявшись, жандарм прочитал глухим, скучающим голосом: — "Символ веры Болгарской коммуны". Так, кажется, Ботев назвал сей примечательный документ?

Он мог и не читать, Бибиков помнил текст наизусть:

"Верую в единую общую силу рода человеческого на земном шаре творить добро.

И в единый коммунистический общественный порядок — спаситель всех народов от вековых страданий и мук через братский труд, свободу и равенство.

И в светлый животворный дух разума, укрепляющий сердца и души всех людей для успеха и торжества коммунизма через революцию.

И в единое и неделимое отечество всех людей и общее владение всем имуществом.

Исповедую единый светлый коммунизм — исцелитель всех недугов человечества.

Чаю пробуждения народов и будущего коммунистического строя во всем мире…"

— Только не подумайте, что мне доставляет большую радость читать эти мерзости, — сказал жандарм и через стол перебросил листок Бибикову.

Степан Орестович сделал вид, будто видит документ впервые и внимательно изучает его. "Все, от этого уже не отпереться, — думал он, — хранение нелегальной литературы, да еще такого содержания!.."

Жандарм удовлетворенно сложил руки на груди: кажется, этот фрукт теперь заговорит как миленький. А что ему остается?

Да, признался Бибиков, он читал стихи Ботева, но они были опубликованы в официальной печати. Вот это хотя бы:

О мать-Отчизна, страна родная,

О чем ты стонешь, горюешь слезно?

Над чьей могилой проклятый ворон.

Смерть предвещая, прокаркал грозно?..