Скрытые долины - Алексей Бакулин

— Что тут ответить? — хмурилась она, потихоньку выдёргивая свой кушак из моих пальцев. — Я сужу со стороны, и только по вашим словам… Не знаю, может быть, я человек маленький, середнячок… Но меня такие бурные чувства, как вы тут описали, пугают. Я им как-то не верю. Немыслимая, необъятная любовь — она, мне кажется, молчит, и на случайных знакомых не изливает исповедей. Может быть, я ошибаюсь, — вы не обижайтесь, пожалуйста! Я тупая, — что с меня взять… Но мне кажется, что вы не столько Татьяну Медникову любите, сколько любуетесь собой, своими чувствами… Упиваетесь созерцанием своих страданий… Так мне видится со стороны… Любовь — она… Я не умею свои мысли выражать, извините… Она сжигает человека дотла: о себе не думаешь, и свои печали в расчёт не берёшь… Я не утверждаю, что сама на такое способна, — я даже боюсь такого, мне страшно подумать о людях, которые могут так чувствовать… Не подумайте, что я вам мораль читаю, но…

— Надя, ты где живёшь? — спросил я, решительно обрывая её монолог. Она жалобно взглянула на меня снизу вверх, но тут подъехал автобус, и моя собеседница рванула к нему опрометью. Я побежал за ней, но за время ожидания на остановке столпилось уже человек сто, и все яростно боролись за место… Надя просочилась в бушующую толпу и скрылась с глаз моих. Я тихо пристроился в хвост, не питая надежд уехать этим рейсом, но в конце концов мне нашлось местечко на нижней ступеньке, у самой двери… Я стоял, прижатый к стеклу тяжкой задницей того, кто забрался на ступеньку выше, и горько ругал себя за неуместный прилив откровенности.

ГЛАГОЛ ТРИДЦАТЫЙ. ПРОРОЧЕСТВО СУРЫ

Сура поёт:

— Тучи на небе, тучи на небе,Печально утро и скучен день.Но ветер серебряный набежит,Пролетит сквозь низкие тучи,Сонную хмарь разворошит,Выкатит в чистые небесаКолесо золотое солнца.Это не солнышко в небесах,Это Яр золотокожий,Сияет лицо его ярче полудня,Больно мне смотреть на внука!..

Яр поёт:

— Бабушка, бабушка, расскажи,Зачем появился я на свет, —На диком острове в море холодном,Среди камней и сырого песка?Бабушка, бабушка, расскажи,Кем я стану среди людей,Или достался мне в уделЛишь дикий остров в море холодном?Бабушка, бабушка, расскажи,Как мне прославиться среди людей?Не лучше ль безвестным жизнь прожитьНа диком острове в море холодном?

Сура поёт:

— Не даром Суру зовут премудрой:Знаю, что было, знаю, что будет;Поди ко мне, пресветлый внук,Склонись головой на грудь мою.Вижу много светлых лет,Вижу, как люди тебя почитают,Вижу много женской любви,Вижу мужей, преклонивших колена.Но о прочем не спрашивай, Яр, —Больше знать тебе не к чему.

Яр поёт:

— Нет, говори, говори ещё!Всё хочу знать, что знаешь ты!

Сура поёт:

— Поди ко мне, пресветлый внук,Склонись головою на грудь мою.Вижу разум в острых глазах,Слышу хитрость в сладких речах,Чую силу твоей души:Сможешь будущее прозревать!Но о прочем не спрашивай, Яр, —Больше знать тебе не к чему.

Яр поёт:

— Нет, говори, говори ещё!Всё хочу знать, что знаешь ты!

Сура поёт:

— Поди ко мне, пресветлый внук,Склонись головою на грудь мою.Вижу страшный натянутый лук,Вижу — стрелы летят дождём,Вижу кровь на твоих руках,Вижу — народы лежат пред тобою.Но о прочем не спрашивай, Яр, —Больше знать тебе не к чему.

Яр поёт:

— Нет, говори, говори ещё!Всё хочу знать, что знаешь ты!

Сура поёт:

— Поди ко мне, пресветлый внук,Склонись головою на грудь мою.Вижу предательство, вижу позор,Вижу отчаянье необоримое,Бесплодные поиски, долгую старость,Злую смерть, ледяное бессмертие.На этом кончаю речи свои,О большем я тебе не скажу.

Ягга поёт:

— Бабушка, бабушка, тебе много лет,А ты прекрасна, как утренний луч.Взгляни на Яггу: она молода,Но страшнее старухи седой!..

Сура поёт:

— Твоя красота от тебя не уйдёт, —Лишь терпения наберись:Солнце утреннее взойдёт, —Дева розою расцветёт.Лишь терпения наберись,Лишь укроти своё злое сердце,Гнев угаси, зависть уйми,Не подражай свирепой львице.Мудрость жены — в её любви,Сила жены — в её терпенье,Право жены — в её доброте,Помни об этом, Ягга моя!Лук свой меткий брату отдай,Ярость бурную львам отдай,Зависть чёрную в море брось, —Тогда затмишь красотою Луну!

Ягга поёт:

— Никогда, никогдаЛук не отдам!Никогда, никогдаНе заброшу охоту!Лук со мной —И сила со мной!Как проживу,Не видя крови?Ночью Луна встаёт в крови,Утром Луна умывается кровью, —Лук мой чёрный!Стрелы кремнёвые!Свежею кровьюНасытьте Яггу!Много в миреКрасивых дев, —Не желаюТягаться с ними!Со мною лук,Стрелы со мною, —Есть ли равнаяМне на земле?Буду ужасомДиких чащ,Буду хищницейГорных пещер,Буду безмужнейДо самой смерти!Безмужье девы —Страшная сила.Сила желаннейРобкой красы!

Сура поёт:

— Тучи на небе, тучи на небе,Не выйдет солнце, тьма не рассеется…Внуки любимые, Ягга и Яр, —Я вам говорила, а вы не слушали.Яр любимый, подобный солнцу,Ярая Ягга, луна в ночи,Вот вам моё благословение:На неверных ночных дорогах,На крутых, высоких обрывах,Над бездной водной, над хлябью морскою,Буду вам покров и защита.Но в сердце ваше вступать не буду,В душу вашу не загляну, —Сами сердца свои укрощайте,Сами души свои очищайте,Луною и Солнцем светите людям,Не жгите людей лучами злобы.

Было 11 часов утра, когда я вернулся в отцовскую квартиру. В квартире стоял страшный беспорядок: повсюду валялись новосёловские шмотки, кухня ломилась от грязной посуды, в ванне плавало несколько пар замоченных носков, исходящих в чистой воде жирным бурым сиропом. Сам Новосёлов спал на моём диванчике и громко, мерно сопел в подушку. Я остановился над ним в глубокой задумчивости. Как там отец говорил? «Полюбить своего неназванного злодея»? А меня, честно говоря, чем дольше я на этого злодея смотрел, тем сильнее тошнило. Но с другой стороны, чем сильнее тошнило, тем громче делался голос противоречия: «А ты, мол, возьми и полюби именно такого!» Я плюнул (по-настоящему) от возмущения, топнул ногой и Ньюкантри проснулся.

— А, Серый!.. — добродушно протянул он, разлепляя глазки. — Вернулся? У отца гостил? — он выпустил из-под одеяла свои кривые, толстомясые подпорки. — Я так и понял… А я тут по городу вашему всё болтаюсь… Ну и скука! — громогласный зевок, потягивание, почёсывание. — Как вы здесь живёте, у меня в голове не укладывается… Домищи эти одинаковые, серые — как в «Иронии судьбы»…

— Ты зашёл бы в старый город, — там дома разнообразные…

— Ну, старый город… Искать его ещё… Повидал я этого дерьма российского за свою жизнь… Нет, я тут по окрестностям полазил…

— Один?

— Что-что? А… Вот ты о чём… Нет, не один, с Татьяной. Что ты глаза такие страшные делаешь? Мало ли, кто на ком был женат… Какие твои права? Ты тут вообще сторона, — не надо было разводиться. Дурак ты, дурак, — какую бабу упустил! Ничего в женщинах не понимаешь… Даже я таких тёток не припомню, — не попадалось мне прежде ничего подобного, а уж у меня опыт не твоему чета. Эх, Серёжка, — всегда ты был лопухом! Попало в руки сокровище, так держи его… А теперь всё: что упало, то моё!

Он стоял посреди комнаты в семейных трусах, выпятив из-под майки голый, покрытый рыжим волосом живот и пытался запихнуть руки в карманы несуществующих брюк.

— Понимаешь, — говорил он, — женщина это эфир… Она чувствует восходящую волну. Она гораздо лучше, чем мы, тупорылые, улавливает дыхание космоса, — эти все вибрации, излучения, колебания… Она только взглянет на мужика, и уже нутром чует — восходящая волна от него идёт или нисходящая.