Человек-огонь - Павел Кочегин

— Не маши, дядя, нынче это тебе не дозволено, — спокойно проговорил Томин.

Зверем взвыл Гибин-старший.

— Будьте вы трижды прокляты, анафемы! — прокричал он, пал в коробок, и кони понесли, взбивая серую пыль.

А тучи снова собрались над городом.

13 июня 1918 года белочехи предприняли первое наступление на Троицк.

Главный удар врага приняли 17-й Уральский стрелковый полк, батальон интернационалистов, коммунистическая рота и троицкая батарея. Неприятельские цепи наступали под прикрытием бронепоезда. В критический момент боя машинист депо большевик Афанасий Гаврилович Мотов повел паровоз навстречу бронепоезду. Затаив дыхание, красноармейцы смотрели, как локомотив на большой скорости врезался в бронепоезд, и оба свалились под откос…

— Все! — проговорили друзья и сняли шапки.

Но Мотов остался жив: он на ходу выпрыгнул из паровоза.

Потеряв много убитыми и ранеными, противник откатился. Началась спешная подготовка к обороне города. Ночь с 17 на 18 июня пролетела в жарких спорах, в обсуждении множества планов отпора врагу.

Когда командиры вышли из прокуренной комнаты на крыльцо, на горизонте уже показался гребень оранжевого солнца. Начался тихий, безоблачный день. Внезапно в центре города разорвался снаряд. За ним второй, третий. В городе, как пожар в жаркую погоду, вспыхнула паника. Красноармейцы 17-го Уральского полка, размещенные по частным квартирам, не имея точных указаний, как действовать на случай тревоги, заметались по улицам. Бойцы коммунистического отряда спешили к сборному пункту.

Командование растерялось, и части, не имея над собой единого руководства, действовали по своему усмотрению, на свой страх и риск.

Первым на пути врага встал отряд интернационалистов. Но не выдержал, отошел к мосту. Белочехи заняли Амур (так называется часть города по левому берегу Увельки).

В этот лихой час командиры полка имени Степана Разина прибыли к казармам. Здесь уже все было готово к бою. Кавалеристы держали под уздцы скакунов.

— Разрешите доложить! — нарушая воинские порядки, обратился прямо к командиру сотни Аверьян Гибин. — От Бобровки на Троицк идут казаки.

— Далеко? — спросил Томин.

— Версты две, — отчеканил тот.

— Положение хуже некуда. Решай, Ефим Миронович.

И комполка Каретов, сам немного растерявшийся, приказал сотням Томина и Тарасова немедленно выступить против белочехов, сотне Гладкова — против дутовцев. Сам он с резервом остался на командном пункте.

Томин повел свою сотню. По руслу мелководной Увельки вышел незамеченным на сопку и беркутом накинулся с тыла на цепи белочехов. Одновременно по левому флангу противника ударила сотня Тарасова. Налет был столь стремителен, что белочешские части в панике кинулись к вокзалу. На время катастрофа была отведена.

Пуля пробила навылет руку Томина. Аверьян разорвал рубашку, перевязал рану. С рукой на повязке Томин повел своих бойцов в новую атаку. Несколько часов бились конники, но от командования не поступало никаких приказов. Что же делать дальше? Какова обстановка на других участках? Томин посылает одного связного за другим, но идут минуты, связные не возвращаются.

Томину пришлось отвести сотню за реку. Здесь он узнал, что командование решило оставить город, а обозы с деньгами, имуществом и ранеными уже перешли Уй.

Прикрывая отход, последними по узенькому, шаткому мосту через Уй прошли томинцы. Вот позади остался Меновой двор. Сотня поднялась на увал. Томин остановился.

Перед ним лежал внизу истерзанный город. Томин с тоской обвел взглядом знакомые улицы. Вот он упрямо качнул головой: «Мы еще вернемся!», резко щелкнул плеткой о стремя и поскакал догонять свою сотню.

СКВОЗЬ ОГНЕННОЕ КОЛЬЦО

Вздымая тучи бурой пыли, все дальше отходят от Троицка вооруженные отряды, обозы, беженцы. В монотонном гуле вдруг громко вскрикнет ребенок, и мать поспешит успокоить его грудью; то замычит протяжно корова, и хозяйка погладит ее по спине дрогнувшей рукой, а где-то, в середине обоза, в коробке, подвешенном на заднем выступе дрожины, закукарекает петух и обескураженный оборвет свой одинокий крик…

Тяжелы думы людей под скрип телег, топот и шарканье ног. Тревожно и тоскливо на душе. Еще вчера они имели свой кров, не думалось, что придется когда-нибудь бросить родные, насиженные места. Многие оставили в городе семьи, у других погибли в бою кормильцы, третьи, бросив нажитое трудом и потом, бредут без куска хлеба.

Под вечер людской поток свернул с большака и на берегу степной речушки остановился на отдых.

Последней подошла сотня Томина. Начав ранним утром бой с белочехами, она закончила день, отбивая атаки дутовцев.

Устало сойдя с коня, передав повод ординарцу, Николай Дмитриевич направился к штабу. Болит правое плечо, жар от раны нехорош, сух… «Не свалиться бы!»

— Коля! Ты ранен? — подбегая к Томину, испуганно спросила Наташа. В ее больших черных глазах бьется тревога.

— Никак нет, белочех сличил с мушкой, — шуткой ответил Николай Дмитриевич, похлестывая плеткой по голенищу.

— Шутишь, а повязка в крови, — перебила Наташа и, взяв Томина за руку, повела между повозок к медпункту. Еле заметно задрожавшими руками она бережно сняла окровавленную тряпку, промыла рану, наложила новую повязку.

Во время перевязки Николай внимательно следил за ее быстрыми, ловкими, ласковыми руками. От нежной заботы, осторожного прикосновения к ране боль стала утихать.

— Вот видишь, сестричка, ничего страшного, спасибо, — поблагодарил Томин и быстро ушел.

«Сестричка! Странно, какая я ему сестричка?» — впервые так подумала Наташа, провожая Николая Дмитриевича грустными глазами.

В тот сентябрьский день, когда Наташа увидела среди казаков-фронтовиков Томина, ее сердце впервые дрогнуло от непонятного незнакомого чувства. Оно было несравнимо с тем, которое испытывала раньше к Николаю, как к старшему, заботливому брату.

Какое первое чувство запало в сердце девушки при встрече с Анной Ивановной, она и сама себе не могла объяснить. Тогда, в страхе, они вместе переживали за жизнь самого дорогого для них человека. Домой Наташа не вернулась. Без сожаления сбросила свое девичье убранство и надела военное обмундирование. Дрогнуло только сердце, когда толстая коса упала под скрип ножниц. Но нечего было и думать, чтобы такую косищу можно было упрятать под мужскую шапку.

Работая вместе с Анной Ивановной в госпитале, Наташа привязалась к ней. Выбирались такие минутки, когда они рассказывали друг другу вполголоса, чтобы не разбудить раненых, о своей жизни. «Вот она какая! — думала Наташа. — Боевой товарищ командира». Они так привыкли друг к другу, что расставаясь, обе расплакались.

Все это время Наташа силилась заглушить чувство к Николаю Дмитриевичу.

«Вдруг догадается Анна Ивановна! Нет-нет, этого нельзя допустить!»

Она старалась и не думать о нем.

Но сегодня чуть было не выдала себя, перевязывая рану. Сколько потребовалось силы, чтобы сдержаться.

«Негодная девчонка!» — ругала себя Наташа.

…Перекатывается через каменистые пороги речка. При бледном свете луны темнеют тальниковые островки, тихо колышется в воде тень одинокого тополя.

На щербатой площадке скалы, нависшей над берегом, идет собрание членов исполкома и командиров частей.

Кто-то подбросил в костер сухого ковыля, пламя взметнулось, озаряя утомленные лица. Заслонившись от яркого огня ладонью, председатель собрания Светов говорит о том, что с потерей города Советская власть не погибла. Все, кому дорога свобода, будут драться до победного конца. В боях за город командование растерялось, потеряло связь с частями и не справилось с задачей. Судьбу людей уком и исполком должны вручить надежному, преданному партии человеку, волевому и смелому, знающему военное дело. Таким показал себя Николай Дмитриевич Томин. Его решительные действия, инициатива и находчивость спасли гарнизон от полного истребления.

Предложение Светова приняли единогласно. Тут же поручили Томину сформировать штаб.

Трубач проиграл подъем. Бивуак ожил, над степью поднялся разноголосый гомон.

Ровные ряды кавалеристов, пехотинцев и батарейцев образовали огромную букву «П». В центре два стареньких броневика с экипажами впереди. Рядом — походная мастерская, оборудованная на пароконной бричке, на которой гордо восседает Фомич. Томин пристроил-таки старика к делу. Кучками, между телег и бричек, собрались беженцы — женщины, дети, старики.

Поднявшись на телегу, Томин поправил ремень на кожанке, обвел ряды внимательным взглядом.

Вот чубатые разинцы — Каретов, Тарасов, Гладков. Эти проверены, не подведут!