Английские юмористы XVIII в. - Уильям Теккерей

Меллефонт. Где я? День сейчас или ночь? Может быть, я сплю? Сударыня…

Леди Плайент. О господи, задайте же мне этот вопрос! Клянусь, я откажу, – поэтому не спрашивайте: нет, не надо, не спрашивайте, клянусь, я откажу. О, небеса, из-за вас вся кровь бросилась мне в лицо. Я, наверное, красная, как индюк. Фи, кузен Меллефонт!

Меллефонт. Да выслушайте же меня, сударыня. Я хотел сказать…

Леди Плайент. Выслушать вас? Нет, нет; сначала я вам откажу, а потом уж выслушаю. Никогда не знаешь, как можно переменить мнение, когда выслушаешь, – слух ведь одно из наших чувств, а все чувства порой обманывают. Я не стану полагаться на свою честь, уверяю вас. Моя честь тверда и несокрушима.

Меллефонт. Ради бога, сударыня…

Леди Плайент. Ах, не поминайте его больше. Помилуйте; как можете вы говорить о боге, имея такое порочное сердце? Вы, может быть, не считаете это за грех. Говорят, некоторые из вас, мужчин, не считают это за грех. Но, право же, если б это не было грешно… и тогда жениться на моей дочери, чтобы иметь возможность чаще… на это я никогда не соглашусь: можете быть уверены, я расстрою этот брак. Меллефонт. О, ад, вот так чудеса! Сударыня, я на коленях…

Леди Плайент. Ах нет, нет, встаньте. Ладно, сейчас вы убедитесь, как я добра. Я знаю, любовь всемогуща и никому не дано совладать со своей страстью. Вы ни в чем не виноваты, и я тоже, клянусь вам. Что же мне делать, если я обладаю таким очарованием? И что делать вам, если я вас пленила? Мне искренне жаль, что это предосудительно. Но моя честь… и ваша тоже… и грех! Ничего не поделаешь. О боже, кто-то идет. Мне нельзя здесь оставаться. Итак, подумайте над своим проступком и постарайтесь, постарайтесь всеми силами совладать с собой… непременно постарайтесь. Только не тоскуйте, не отчаивайтесь. Но и не думайте, что я в чем-нибудь вам уступлю. Боже избави! Но непременно отбросьте все мысли о женитьбе, потому что хоть я и знаю, что вы не любите Синтию, а лишь ослеплены страстью ко мне, все-таки, я буду ревновать. О господи, что я говорю? Ревновать! Нет, как могу я ревновать, если я не должна вас любить, так что не смейте надеяться, но и не отчаивайтесь. Идут, я оставляю вас. – «Двоедушный», действие 2, сцена V, стр. 136.

59

«Писатели почему-то ужасно любят притворяться, будто они все делают случайно. «Старый холостяк» был написан от скуки, когда автор выздоравливал после болезни. А меж тем здесь явно видны необычайная отточенность диалога и постоянное стремление к остроумию». – Джонсон, «Биографии поэтов».

60

«Среди ее (кофейни Уилла) завсегдатаев особой дружбой Драйдена пользовались Саутерн и Конгрив. Но, по-видимому, Конгрив снискал большее расположение Драйдена, чем Саутерн. Он познакомился с ним после того, как написал свою первую пьесу и знаменитый «Старый холостяк» был вручен поэту для исправления. Драйден, сделав несколько поправок, чтобы приспособить ее для сцены, вернул пьесу автору с лестным и справедливым отзывом, что это лучшая из всех пьес начинающего автора, какие ему доводилось читать». Скотт, «Драйден», т. I, стр. 370.

61

Вольтер побывал у него незадолго до его смерти в доме на Сарри-стрит у Стрэнда, где Конгрив и умер. Его слова, что он хотел, чтобы «его посетили лишь как человека, ведущего простую и скромную жизнь и никак иначе», приводят все, кто писал о Конгриве, и они есть в английском переводе Вольтеровых «Писем об англичанах», изданных в Лондоне в 1733 году, а также в «Воспоминаниях о Вольтере» Гольдсмита. Но следует отметить, что их нет в тех же «Письмах» в «Полном собрании сочинений Вольтера», издание «Пантеон литерер», т. V (Париж, 1837).

«Celui de tous les Anglais qui a porte le plus loin la gloire du theatre comique est feu M. Congreve. Il n'a fait que peu de pieces, mais toutes sont excellentes dans leur genre… Vous y voyez partout le langage des honnetes gens avec des actions de fripon; ce qui prouve qu'il connaissait bien son monde, et qu'il vivait dans ce qu on appelle la bonne compagnie»[201]. – Вольтер, «Письма об англичанах», Письмо 19.

62

Он написал на смерть королевы Марии пастораль «Скорбящая муза Алексиса». Алексис и Меналькас по очереди поют, выражая свои верноподданнические чувства. Королева зовется Пасторой.

Плачь, Альбион, над молодой ПасторойИ в траур туч одень седые горы!

говорит Алексис. Среди прочих необыкновенных вещей мы узнаем, что

Сатиры скорбные скребут когтями землю,Рвут волосы и ранят грудь, печали внемля,

(такую чувствительность редко встретишь у сатиров тех времен!)

И дальше:

Пастух великий посреди равнины,Упав ничком, припал к земле щекойИ высохшие листья жжет слезой.Ужели красоту схоронят скоро?Ужели в прах рассыплется Пастора?О злая смерть! В свирепости своейТы беспощадней волка, тигра злей:Им, хищникам, овец и агнцев надо,А ты пастушку отняла у стада!

Это утверждение, что волк пожирает лишь овцу, а смерть пастушку; этот образ «Великого Пастуха», лежащего ничком в отчаянье, которое ни ветры, ни дожди, ни воздух не могут выразить, наверняка не будут забыты в поэзии. И таким стилем в свое время восхищались поклонники великого Конгрива!

В «Плаче Амариллы по Аминту» (молодому лорду Бландфорду, единственному сыну герцога Мальборо) Амарилла представляет герцогиню Сару!

Тигры и волки, природа и движение, реки и эхо являются перед нами вновь и делают свое дело. При виде ее горя

И волки опускаются без силы,И тигры постигают состраданье,И храм природы погружен в молчаньеВ часы, когда рыдает Амарилла.

И автору этих строк Поп посвятил «Илиаду», а великий Драйден написал ему собственноручно:

Есть три единства – заданный канон.Но гений выше их – он должен быть рожден,И эта участь выпала тебе.Когда-то снисходительной судьбеУгодно было, чтобы всех в борьбеЗатмил один. Так был рожден Шекспир.А ныне ты явился в этот мир.Займи свой пост. Я стар, я все сказалПора мне покидать неблагодарный зал.С небесной ренты невелик доход,Земельная куда как более дает.Но верю я, что ты, избранник муз,И в счастье сохранишь свой строгий вкус.Прощай, мой друг, – и не суди во злеТого, что я оставил на земле.Я для тебя венец мой берегуНе дай оклеветать его врагу.Моя любовь искала лучших строк,Но это все, что подарить я мог.

Да, такой способ приветствовать сильно отличается от нынешнего. У Шэдуэлла, Хиггонса, Конгрива и комических писателей того времени мужчины, встречаясь, бросаются друг другу в объятия, восклицая: «Джек, Джек, дай я тебя чмокну!» или: «Черт подери, Гарри, дай-ка я тебя облобызну, старина». И подобным же образом поэты приветствовали своих собратьев. В наше время писатели не целуются; но вот вопрос, любят ли они теперь друг друга больше, чем тогда.

Стиль называет Конгрива «великим наставником» и «великим писателем»; утверждает, что «и знатных варваров его страшило имя»; и титулует его как августейшую особу; он называет «Пастору» величайшим по силе трагизма произведением.

63

«С самим Аддисоном нас связывает чувство, настолько похожее на любовь, насколько может вызвать любовь человек, который вот уже сто двадцать лет покоится в Вестминстерском аббатстве»… «Тщательно взвесив и беспристрастно обдумав все, мы давно пришли к убеждению, что он заслуживает такой любви и почитания, каких по справедливости может требовать каждый, принадлежащий к дряхлому и блуждающему во тьме роду человеческому». Маколей.

«Многие, кто хвалит добродетель, ограничиваются тем, что лишь хвалят ее. И все же есть основания считать, что профессия и деятельность Аддисона не слишком противоречат друг другу; поскольку среди политических бурь, в которых прошла почти вся его жизнь, хотя положение его было заметным, а деятельность внушительной, отзывы его друзей никогда не оспаривались врагами. Все, с кем его связывали интересы или общность взглядов, не только уважали его, но и тепло к нему относились; в глазах других, кого ярость или вражда вооружали против него, он мог потерять любовь, но не уважение». Джонсон.

64

«К близким людям Аддйсон относился безупречно, и в его манере говорить было некое очарование, какого я не видел ни у кого другого; но когда появлялся хоть кто-нибудь чужой, пусть всего только один, он соблюдал достоинство и хранил неловкое молчание». – Поп, «Примечательные случаи» Спенса.

65

«Талант Мильтона и его несравненное превосходство заключаются прежде всего в возвышенности его мыслей. Среди наших современников есть такие, которые могут поспорить с ним в любой другой области поэзии; но в величии чувств он превосходит всех поэтов, как современных, так и древних, за исключением лишь Гомера. Человеческое воображение не в силах породить более великие мысли, чем те, которые воплощены в его первой, второй и шестой книгах». – «Зритель», Э 279.

«Если бы мне предложили назвать поэта, который был бы величайшим мастером во всех формах воздействия на человеческое воображение, я, пожалуй, назвал бы Мильтона». – Там же, Э 417.