Невеста Нила - Георг Эберс

Однако Нефорис не желала поощрять подобных отношений. Между ней и дочерью ее покойного сына не должен был становиться ни один посторонний человек. Поэтому она запретила внучке ходить без надобности в комнату дамаскинки, а когда к Марии взяли гречанку-воспитательницу, последней было приказано по возможности удалять свою воспитанницу от Паулы. Но такие меры приводили к совершенно противоположному результату. Ласки бабушки не могли увеличить привязанности внучки, в чем действительно была невольно виновата Паула.

Жена мукаукаса явно и под разными предлогами давала понять племяннице мужа, что она поселяет отчуждение между ней и внучкой; таким образом, девушке оставалось только держаться в стороне от Марии, лишь украдкой выказывая ей всю силу своей любви. Наконец жизнь Паулы сделалась до того тяжела, что она почти утратила юношескую беззаботность и не могла по-прежнему резвиться с ребенком. Мария замечала печальную перемену, приписывая ее суровости бабушки.

Девочке чаще всего удавалось побеседовать с Паулой наедине перед завтраком и обедом, когда надзор воспитательницы ослабевал, тем более что старшие не запрещали ей звать дамаскинку к столу.

Посещение ее комнаты представляло для ребенка прелесть запретного удовольствия; кроме того, молодая девушка была у себя совершенно иной, чем при других. Здесь Мария могла общаться со своей подругой без помехи, целовать ее, уверять в своей любви. Она охотно рассказывала Пауле о своих занятиях и забавах, но не решалась, однако, посвящать ее в свои шалости. Резвая, подчас неукротимая, как мальчик, Мария избегала рискованных признаний перед той, которую ставила выше всех остальных людей по своим достоинствам.

Едва Паула успела причесать волосы, как девочка скромно постучала в дверь, хотя за минуту перед тем носилась ураганом по комнате бабушки. Она не бросилась своей приятельнице на шею, как делала с вдовой Сусанной и ее веселой дочкой Катериной, но крепко прижалась губами к белой руке девушки повыше локтя и вспыхнула от счастья, когда Паула наклонилась поцеловать свою любимицу в волосы и в лоб, отирая платком ее влажное пылающее личико. Потом она приподняла голову Марии обеими руками и вскричала:

— Однако на кого ты похожа, проказница!

Малышка была красна, как огонь, а ее глаза опухли от слез.

— Сегодня ужасно жарко! Евдоксия, моя учительница, говорит, что Египет летом — точно раскаленная печь, настоящий ад на земле. Она совсем больна от жары и лежит на своем диване, как рыба, вынутая из воды. Единственно, что есть в этом хорошего…

— То, что она освободила тебя от уроков?

Внучка Георгия отвечала легким наклоном головы. Но Паула не одобрила этого, и девочка отвернулась в сторону, украдкой посматривая на приятельницу лукавыми глазками.

— Однако ты плакала, и очень сильно! Как не стыдно капризничать в твои годы!

— Я, я плакала?

— Ну конечно! Ведь я вижу по глазам; лучше признайся! Что случилось?

— А ты не станешь бранить меня?

— Разумеется, нет!

— Ну, слушай! Сначала мне было ужасно весело, так весело, так весело, что ты не можешь себе представить: ведь я нисколько не боюсь жары; но когда собачья травля кончилась, я хотела идти к бабушке, однако меня туда не пустили. В комнате происходило что-то особенное. Когда все вышли оттуда, я пробралась за Орионом в таблиний; там множество интересных вещей, и, кроме того, мне хотелось испугать дядю: ведь он постоянно дурачился со мной прежде. Орион ничего не заметил, но когда он наклонился над ковром, из которого вырезали смарагд, — мне показалось, что дядя пересчитывает драгоценные каменья, — я вдруг вскочила ему на плечи. Как же он испугался, Паула, как испугался! А потом рассвирепел, точно боевой петух, да как ударит меня по щеке. Мое лицо до сих пор горит от его удара, а в ту минуту даже из глаз посыпались искры. Прежде Орион был так ласков со мной и с тобой также… и за это я его любила, но как он смел дать мне пощечину! Повар может наказывать оплеухой мальчишку при вертеле, а я уже взрослая для подобного обращения! С тех пор как мне минуло десять, все рабы и служащие в доме обязаны называть меня «госпожой» и кланяться, когда я прохожу мимо. Как тебе нравится эта дерзость Ориона?… Ударить меня прямо по щеке! Разве он имеет право, скажи!…

Девочка снова принялась плакать и продолжала, рыдая:

— Это еще не все: дядя запер меня в темный таблиний… а сам… ушел прочь!… Я ужасно перепугалась и сидела бы там, пожалуй, до сих пор, но, к счастью, мне попала под руку золотая пластинка, я стала стучать ей по прадедушке Менасу, то есть по его серебряному изображению, и закричала: «Пожар, пожар!» Себек услышал и позвал Ориона, который меня тотчас выпустил и принялся целовать и уговаривать. Но что из того? Дедушка все равно будет очень недоволен: ведь я совсем расплющила нос его отца на тисненом портрете!

Паула слушала девочку то с серьезным видом, то улыбаясь; но, когда Мария замолчала, она опять вытерла ей заплаканные глазки и сказала:

— Тебе не следует шутить с Орионом, как с товарищем твоих лет. Он уже не мальчик, а взрослый мужчина. Конечно, дядя проучил тебя довольно строго, но потом он все-таки постарался загладить свою вину. Однако что ты говорила о какой-то травле?

При этих словах глаза ребенка снова заблестели весельем. Все только что пережитые огорчения были моментально забыты, не исключая и расплющенного носа прадедушки. Мария залилась беззаботным смехом и воскликнула:

— Ах если бы ты видела эту потеху, милая Паула! Солдаты хотели поймать мошенника, укравшего большой смарагд из ковра. Он потерял свои сандалии; собакам дали обнюхать эту обувь, а потом спустили их с привязи. Они бросились сначала к черной лестнице, а оттуда в конюшни и на квартиру одного из конюхов; я все бежала вслед за таксами и другими собаками. Наконец животные, точно по уговору, кинулись из ворот прямо в город. Мне не позволяется выходить одной со двора, но тут… не сердись на меня, пожалуйста… тут я не устояла, потому что это было превесело! Вся свора ринулась по улице Гапи, через площадь Паанх, в переулок ювелиров и наконец ворвалась в лавку еврея Гамалиила, знаешь, того забавного старика, который часто приходит к нам в дом? Пока он разговаривал с людьми, его жена угостила меня пирожком с абрикосовым вареньем; ах, у нас никто не умеет печь таких вкусных пирожков!

— Но удалось ли солдатам найти, кого они искали? — спросила Паула, которая ежеминутно менялась в лице при рассказе девочки.

— Не знаю, — отвечала Мария с недоумением. — Собаки не преследовали какого-либо человека; они просто бежали вперед, обнюхивая землю, а мы за ними.

— Однако их натравили на несчастного, виновность которого пока еще ничем не доказана. Разве это справедливо, сообрази хорошенько, Мария? Башмаки навели собак на след их владельца, между тем он, может быть, вовсе не причастен к похищению смарагда. Сандалии нашли в прихожей; пожалуй, конюх оставил здесь свою обувь случайно или она была принесена кем-нибудь. Поставь себя на место человека, совершенно не виновного, такого же христианина, как мы с тобой, на которого натравили свору собак. Разве это не ужасно? В подобных жестокостях нет ничего забавного!

Паула говорила так серьезно, с таким глубоким огорчением и беспокойством, что встревоженная девочка подбежала к ней со слезами на глазах и спрятала смущенное лицо в складках ее одежды.

— Я вовсе не догадывалась, что наша прислуга преследует бедного человека. Если бы я знала, как это огорчит тебя, Паула, то лучше не бегала бы за собаками! Но разве такая забава действительно безжалостна? Ты нередко бываешь грустна, когда все мы смеемся!

При этом внучка мукаукаса устремила на дамаскинку испытующий, тревожный взгляд. Девушка привлекла ее к себе, поцеловала и заметила грустным тоном:

— Мне самой хотелось бы иногда разделить твою беззаботную веселость, но я испытала слишком много горя. Смейся и веселись от всего сердца, в этом нет ничего дурного. Что же касается несчастного, которого искали с собаками, то я сильно опасаюсь, что это не кто иной, как вольноотпущенник моего отца, верный и преданный слуга нашего дома. Этот честный человек не способен ни на что дурное. Но в лавке Гамалиила не захватили никого?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Так, значит, наши люди преследовали Гирама, конюшего, который с таким трудом выговаривает слова?

— Я боюсь, что так.

— Да, да, — подтвердила Мария. — Постой… ах Господи! Но ведь ты опять огорчишься сильнее прежнего, если я тебе скажу?… Видишь ли, мне кажется, будто они действительно говорили, что сандалии… Я хорошенько не вслушивалась… что найденные сандалии… Они все толковали о каком-то конюхе, называя его вольноотпущенником и заикой.

— В таком случае стража преследовала вполне невиновного человека! — воскликнула Паула с тяжелым вздохом, спеша окончить свое одевание.