Франсуа Антон Месмер - Роман Белоусов

Чтобы не умереть с голоду, пришлось принять скромный приход. Тогда-то он и написал книгу, посвятив ее памяти своего учителя Пюисегюра. Н азывалась она «О причине ясного сна, или Исследование природы человека, написанное аббатом Фариа, брамином, доктором теологии». Умер он в 1819 году. Имя его, как и имя Месмера, осталось в списках тех, кто проложил пути психотерапии, стал предтечей открытий в медицине XIX и XX веков, таких имен, как доктор Шарко и других, а вслед за ним и великого Зигмунда Фрейда с его учением о психоанализе.

Увлечение магнетическими сеансами Месмера стало повальным. Словно эпидемия охватила многих и продолжала распространяться. Кроме больных к Месмеру на его сеансы стремились попасть и просто любопытные. Провести два-три часа в доме чудо-доктора возле его магнетического волшебного чана было не только интересно — это стало модным времяпрепровождением. Для одних это было чем-то вроде посещения выступлений популярного проповедника, для других — присутствием на представлении знаменитого фокусника. Вот именно фокусника! — возрадовались противники Месмера. Более того, кричали они на всех перекрестках, что это шарлатанство, а сам Месмер обыкновенный знахарь.

Особенно усердствовали Общество врачей и академия. И если культурные круги Парижа, включая и часть аристократов, были за «божественного немца», как они называли Месмера, то Медицинский факультет яростно нападал на него.

Похоже, повторялась история, случившаяся с ним в Вене. Каждый шаг вперед в изучении любого таинственного явления в области медицины вызывал бурную реакцию протеста. Характеризуя нравы, царившие в медицинской среде, современник писал: «Медицинский факультет в наше время все еще преисполнен ошибок и предрассудков самых диких, варварских веков. В то время как естествознание, действуя помимо медицины, достигло такого прогресса, последняя, по-видимому, прекрасно себя чувствует в сплошных потемках старых формул и боится света…»

Доктора, писал Мерсье в своей книге, защищая Месмера, не приняли торжественного вызова, сделанного им коллегой. Может быть, после этого они станут поскромнее и перестанут рассуждать о непонятных для них операциях, производимых их противником, и подождут, пока само время выскажется по этому поводу. Но каковы бы ни были итоги опытов, продолжал Мерсье, им все же придется упрекать себя за то, что они не смогли ни пойти навстречу полезному открытию, ни указать на заблуждение противника, в то время как общий голос призывал их к этому, а их нападки, брань и раздражение против автора сделанного открытия нуждались в каком-либо обосновании.

Доктора предпочли всячески преследовать своего коллегу, который скромно говорил им: «Я был очевидцем исцелений; посмотрим, расследуем; мы ничего не знаем; не надо торопиться; припомним историю всех вообще открытий…»

Мерсье, автор объективный и честный, утверждал, что не может быть двух мнений о том, что Месмер прав, а медики ошибаются и что «животный магнетизм» действительно представляет собой нечто чудесное и из ряда вон выходящее. «Все, что мне удалось узнать по этому поводу, — писал он, — заставляет меня так думать» и заверял, что посвятил себя защите истины, насколько хватит у него сил ее распознать и бороться за нее.

Такая позиция дорого обошлась Мерсье. Когда вышли в свет первые тома его книги, полиция начала поиски автора. Он же, будучи уверен в своей невиновности, сам явился к префекту полиции Ленуару, смело заявив: «Не ищите автора, это я». Затем ему все же пришлось уехать в Швейцарию, где он и прожил несколько лет.

Месмер чувствовал, что с ним может случиться то же самое и ему придется спасаться бегством. Но пока до этого не дошло, хотя нападки и клевета становились все злее и настойчивее.

Что это за флюид — невесомый, невидимый, неощутимый, не поддающийся измерению и взвешиванию?! Кроме Святого Духа не может быть ничего сверхъестественного, потустороннего. Тот, кто утверждает наличие флюида, выступает против католической церкви.

Когда начали раздаваться подобные обвинения, насторожился Людовик XVI. Особого интереса к вопросам врачевания души он не проявлял, но тут пришлось вмешаться. Еще ранее, когда Лафайет перед вторым отъездом в Америку явился на аудиенцию к королю, тот съязвил: «Что-то скажет Вашингтон по поводу того, что он пошел в аптекарские ученики к господину Месмеру».

И вот теперь, когда обстановка вокруг этого Месмера с его изобретением накалилась до предела, Людовик решил покончить с распрей по поводу магнетизма. Был издан указ, по которому Обществу врачей и академии вменялось немедленно официально исследовать магнетизм «как в его полезных, так и вредных проявлениях».

Была создана авторитетная комиссия из ученых академии, светил того времени. В нее вошли крупнейшие научные авторитеты — знаменитый химик Лавуазье, изобретатель громоотвода Франклин, астроном Байли, впоследствии мэр Парижа, и Жюсье, известный ботаник. Находился в ее составе и некий доктор Гильотен, который через несколько лет прославится тем, что изобретет машину, названную по его имени гильотиной, — «национальную бритву», как ее окрестят в народе. По иронии судьбы, двое из членов комиссии, Лавуазье и Байли, сложат свои головы под ножом изобретенной их коллегой машины.

Но это будет позже. А пока комиссия в дружеском единении исследует магнетизм. Окончательный приговор прозвучал через несколько месяцев. В отзыве комиссии говорилось о поведении пациентов при лечении магнетизмом:

«Некоторые тихи, спокойны и испытывают блаженное состояние, другие кашляют, плюют, чувствуют легкую боль, теплоту по поверхности всего тела, начинают усиленно потеть; третьих охватывают конвульсии. Конвульсии, необычные по частоте, продолжительности и силе. Едва начавшись у одного, они появляются тут же и у других. Комиссия наблюдала и такие, которые продолжались три часа, они сопровождались выделением мутной, слизистой жидкости, исторгаемой силою такого напряжения. Наблюдаются в отдельных случаях и следы крови. Эти конвульсии характеризуются быстрыми непроизвольными движениями всех членов, судорогами в глотке, подергиванием в области живота и желудка, блуждающим и застывшим взором, пронзительными криками, подскакиваниями, плачем и неистовыми припадками смеха; затем следуют длительные состояния утомления и вялости, разбитости и истощения. Малейший неожиданный шум заставляет вздрагивать в испуге, и замечено, что изменения силы звука и темпа исполняемых на фортепьяно мелодий действуют на больных, причем более быстрый темп возбуждает их еще больше и усиливает неистовство нервных припадков. Нет ничего поразительнее зрелища этих конвульсий; тот, кто их не видел, не может составить о них никакого понятия. Удивительно, во всяком случае, спокойствие одной части больных и возбужденное состояние остальных; удивительны различные, неизменно повторяющиеся промежуточные явления и та симпатия, которая возникает между больными; можно наблюдать, как больные улыбаются друг другу, нежно разговаривают друг с другом — и это умеряет судорожные явления. Все подвластны тому, кто их магнетизирует. Если они даже, по-видимому, находятся в полном изнеможении, его взгляд, его голос тотчас же выводят их из этого состояния».