Жара - Ральф Ротман

— Как только представлю себе мокрые штаны, мне сразу дурно делается, — буркнул он себе под нос. — Мой младший брат тоже страдал недержанием мочи, ему было уже четыре года или что-то вроде того, а он все писался в штаны. И моя мать однажды сказала при всех: «Ну погоди, если ты еще хоть раз такое сделаешь, мы отрежем тебе пипку». И все за столом повторили за ней хором, словно эхо: «Отрежем пипку! Отрежем пипку!» Он так напугался, что долго ходил сухим.

Бернд склонил голову набок, переложил в руке карты.

— Но потом опять все пошло по-старому, и моя младшая сестра, старше его на два года, вбежала в кухню и закричала: «Ну вот! Он опять за свое! Надул полные штаны!» А моя мать, она гладила в это время, подмигивает мне: «Правда? Ну, значит, сейчас мы отрежем ему пипку…» Тут моя сестра и говорит: «Нет, мамочка, тебе не надо беспокоиться. Я это уже сделала».

Клапучек закрыл рот рукой. Бернд положил карты на стол, отломил фильтр у сигареты и сунул ее в мундштук.

— Малыш кровью изошел, честное слово.

Все смотрели на него, никто не произносил ни слова. Эмиль покачал головой. Только Кулле, пуская кольца дыма через стол, сказал:

— Ох! Жалко мальчонку. Засунули б ему… вовнутрь, и то лучше бы было…

Гарри принес спиртное. Несколько сморщенных, запаянных в прозрачную пленку бутербродов с колбасой лежали между стопками, в придачу еще маринованные огурчики и пакетик чипсов. Клапучек, взяв сдачу, сказал:

— Кончай со страшилками. Давайте лучше чокнемся. — Он подтолкнул к каждому пиво и стопку водки и вдруг застыл в недоумении. — Эй, а где сладкая водица для Симона?

Но Де Лоо отмахнулся.

— Оставь. С меня хватит.

— Ну, тогда… — Двумя пальцами он поднял свою стопку под самую лампу и кивнул всем. — За мою пенсию. За бойкую рыбачку и за то, чтоб она еще до того стала моей. За вас!

Они залпом выпили. Эмиль заново помешал карты, а Кулле облизнул губы. Одной рукой, ногти на ней были такими черными, словно он выскребал ими деготь, он продрал себе бороду и подмигнул Де Лоо. При этом он держал между пальцами сигарету с фильтром как нечто чрезвычайно ценное и тихонько прищелкивал языком.

— Ах ты, святая простота, вот это, я понимаю, сила! Прямо Рождество летним днем, а? Сидим в сухости и тепле с приятными людьми, пьем отличные напитки и спокойно писаем в штаны… Сейчас бы еще приличненький джойнт [36]. Нет ли у кого из вас чего-нибудь такого?..

Ему никто не ответил, а он глядел поверх стола и блаженно улыбался. Долгий такой взгляд, ясный и многоопытный, спокойный в своей скорби, благодушии и добром здравии, а Де Лоо играл с пивными картонными кружками, строил из них домик между бокалами.

— Как там дела у собаки?

Кулле задрал кверху голову и пустил в потолок струю дыма. Волосы в ноздрях тоже были седыми и торчали оттуда, как пучки проволоки.

— Ты хочешь спросить — у девчонки?.. — Он схлебнул пену с пива и выпил одним глотком половину бокала. — Она ничего, факт. Такая неиспорченная. И все время расцарапывала себе губы, изображала сифилис. Так делали беженцы в войну, чтобы уберечься от русских солдат, бабушка ее научила. Да, сладенькая, ничего не скажешь, да только нет ее больше. А раз сифилис, кто ж полезет, дураков нету… Она перебралась на Мантейфеля… Ну а где сейчас? Who knows, как говорят калмыки.

Он раздавил окурок.

— До ее пакетика, между прочим, никто не дотрагивался, так что не думай. Это только для ее белых ручек. А мы, в конце концов, что? Мы только честные берлинские бродяжки, так, Атце?

Тот кивнул. Почти пустой бокал в левой руке, бутерброд в правой, он жевал, набив щеки, и глядел на Бернда и Эмиля, игравших в карты.

— Там только и были что какие-то бабские тряпки…

Кулле покачал головой.

— Она такие глазища сделала, эта малышка… Словно увидела помойное ведро из чистого золота…

Гарри тем временем уже прожег весь край гардины дырками, его сигарета воняла как паяльная лампа, которую сунули в кучу старых колготок, и Эмиль грозно сверкнул глазами в его сторону:

— Ты, случаем, не спятил? Шайсе, надеюсь, ты немедленно прекратишь это, ты, идиот!

Ухмылка медленно сходила с лица Гарри. Он с шумом выдохнул воздух, сник и побледнел. Потом покраснел.

— Ну что тут такого? Тебе-то какое дело? — спросил он сиплым голосом. — И какое ты имеешь право указывать мне? Тем более в нерабочее время? Кто из нас двоих тут идиот? Сам дерьмо!

Эмиль закрыл глаза, помассировал правое запястье. Мышцы под майкой на груди задергались, трикотажная ткань натянулась, он бросил карты на стол. К ним опять подошла хозяйка. Тончайшие шерстинки ее пуловера шевелились при малейшем дуновении, она сгребла бокалы и стопки и составила их на поднос.

— Так, господа хорошие, по одному стаканчику, такая была договоренность… Желаю вам приятно провести остаток вечера!

Игроки в бильярд смотрели в их сторону, и Клапучек согласно кивнул, отодвигаясь со стулом от стола. Но Бернд протянул руку и снял с подноса свой бокал, на дне которого были еще остатки пива. Женщина задрала воинственно подбородок, на шее у нее выступили жилы, глаза сузились. Губы стали тонкими, а в голосе зазвучали жесткие ноты, словно заскрежетало ржавое железо.

— Конечно, если вы хотите устроить попойку…

— Нет-нет. — Клапучек встал. — Мы уже уходим.

— Ах, вот как? Это почему же? Я, — произнес Эмиль, — хочу еще выпить. — Он поднял руки, скрестил на затылке пальцы и гневно поглядел по очереди на каждого.

— Я тоже, — робко пробормотал Бернд.

— Ну, если уж на то пошло, и мы не откажемся еще разок по маленькой.

Кулле опять откинулся назад, а один из игроков в бильярд подошел поближе и положил женщине руку на плечо. На большом пальце следы мела. Старые армейские шорты с кожаными вставками, через грудь перекинут ремешок для мобильного телефона, и его бледность отнюдь не являлась свидетельством болезни или слабости, скорее она неотвратимо предвещала угрозу.

— Тут, по-видимому, кто-то глуховат на ухо, или как прикажете понимать? Этим вонючим подонкам требуется организовать улет? Сделаем!

Он держал бильярдный кий за спиной, толстый конец был зажат в кулаке, словно полицейская дубинка, и Эмиль кивнул, закуривая по новой.

— Послушай, шериф, может, ты даже и прав и, может, не такой кретин, как кажешься. Может, они и действительно вонючие подонки. Но это тебя не касается, понимаешь? Это наши подонки, за нашим столом, и если ты тут за старшего кельнера, тогда будь добр, принеси нам еще выпивки.

Атце захихикал, тихонько закряхтел и заскрипел, а вышибала, с прической «конский хвост» и маленькой бородкой клинышком, меланхолично кивнул. Его лицо, казалось, вдруг посерело, желваки заходили ходуном, и он до крови закусил губу, глядя куда-то вбок, может, на дверь, прежде чем молниеносно выбросил вперед толстый конец кия с металлическим набалдашником, зажатый до того в кулаке с татуировкой.

Хозяйка скрылась, Кулле вскочил и бросил ему и его дружкам в лицо поднос с пустыми бокалами. Закачалось световое пятно, отбрасываемое лампой. Подобно проливному дождю, со стола посыпались мелкие осколки тонкого стекла вперемешку с пеплом, а из его бороды полетели брызги слюны, когда он громко заорал:

— Бог один на всех, вы, набитые трухой мешки! И шайсе для меня не оскорбление! Я и есть шайсе. А ну давай подходи!..

Де Лоо и Клапучек тоже встали, а Эмиль сопел, промокая лицо бумажными салфетками, которые ему подавал Бернд, и бросал их на стол. Никто не успел оглянуться, как началась потасовка, Эмиль все качал головой и недоуменно смотрел на всех, словно искал свое отражение в их лицах. Но не мог уже ничего разглядеть вокруг себя, кроме разъяренных глаз. Сквозь нервно пульсирующую красную пелену ему капали на подбородок кровь и слезы, когда он вместе с Кулле врезался в толпу дерущихся, в свалку из быстро мелькающих кулаков, сапог, стульев, моментально превратившихся в щепки. Резкие выкрики, поломанные кии. Хозяйка, зажав телефонную трубку между ухом и плечом, тащила на себя обеими руками ящик с выручкой из кассы.

Бернд выбежал на улицу. Гарри рванул на себя гардину, встал на скамейку и, размахивая ею, словно флагом, бил карнизом налево и направо, куда ни попадя, по клубку тел. Кто-то схватил у стойки высокий табурет и крутил его у себя над головой, задев в конце концов вазу на полочке, — осколки и тряпичные цветы посыпались на сцепившихся мужчин, большинство из которых только подняли плечи и закрыли лицо руками.

А Де Лоо оборонялся от маленького человечка в робе каменщика, тот шатался из стороны в сторону, едва держась на ногах, но, высунув язык, бешено молотил Де Лоо кулаками, во всяком случае, пытался это сделать. При этом он все время терял равновесие, плевался, ругался, и, чтобы он не грохнулся на пол, Де Лоо ловил его удары, подставляя под его кулаки свои ладони, только раздавались громкие шлепки. Наконец он ушел от него в бильярдную, где один из вышибал загнал Клапучека в угол и пытался ударить его коленом в лицо. При этом сам он покачнулся и повалился на бильярдный стол, стоило Де Лоо рвануть его за ворот куртки. Тогда Клапучек зажал его голову в клещи, сдавил шею и прижал к столу, перевернув лицом вниз, и только после этого отпустил его, оставив блевать на зеленое сукно.