Покоритель орнамента (сборник) - Максим Гуреев

В лесу кто-то жил, выглядывал из-за стволов, покусывал кору деревьев, оставляя на ней мокрые, сочившиеся сочивом следы. Коливо приготовили и покушали его, и стало сладко на губах. С ячменем. С солью. Ветер производил шум, приподнимал косынки, заглядывал туда, видел черные водоросли-взвесь. Вера поправила косынку Феофании, чтобы, не дай Бог, не продуло. По поваленным вдоль колеи гниющим бревнам-валежинам расхаживали птицы, наклоняли головы и прятали их под крыльями, где грели горячие клювы-камеи. Они, наверное, знали о своей добыче, в смысле жертве, предуготованной для страшных кафельных недр препараторской, где включают свет и выключают свет, включают свет и выключают свет.

Остановились перекусить.

Положила луку.

Расстелила набивной коврик, оставшийся еще от мамы, что всегда брала с собой, здесь же образок «Узорешительница», камешки-грузила и нательные крестики.

Вера часто вспоминала, как в детстве на Пасху женщины рассаживались по берегам реки, окунали в ледяную мчащуюся воду изукрашенные, набивные ветошью коврики, точно такие же, какой сейчас был у нее, – половики, покрова воздуха, полотенца, пелены. Затем расстегивали кацавейки и юбки, снимали платки и, запрокинув головы так, чтобы не мешали волосы, не путались во рту кислицей-травой, льном ли (вот и покушала, вот и покушала), начинали петь. Пели долго, забывая слова, вспоминая слова и путаясь в однообразном мотиве-посохе. Полосе. Ораре.

Вера, тогда еще маленькая девочка, ходила между ними, но ее не замечали, потому что многие даже закрывали глаза ладонями или, предположительно, не видели ничего вокруг, прятали глаза под чешуйчатой пленкой насекомых, рептилий, как, впрочем, и превращались в недвижные, блестящие на солнце панцири насекомых, рептилий.

Потом приходили рыбаки, очевидно, шли проверять ранние верши, плетенные из топляка морды, окликали женщин: «Пора! Пора!» Тогда все оживало, и даже слышался смех. Женщины вставали, отряхивали одежду и уходили в поселок, оставляя на берегу сушиться ядовитое шитье платков и полотенец. И это уже поднимавшийся к вечеру ветер мог сорвать покрывала, понести их и бросить в воду, где они мгновенно набухли бы корой и поплыли вниз по течению, имея, впрочем, возможность обрядить камни и древний затопленный сплав.

Ночью, согласно народным поверьям, было принято ходить по дну вдоль берега в белых холщовых балахонах и с распущенными волосами, освещая себе путь фонарями. Девочки очень боялись этого выбора, но и томились по нему, и Вера даже помнила, как одна из них утонула, провалившись в невидимую под черной водой яму-нору. А в норе жил сом. Рассказывали, что он взял себе таким образом невесту, приняв ее белое облачение за освещающее подземелье разлившееся молоко. Он – блуждающий в бесконечных улицах днищ, причалов и дебаркадеров, заросших грибами, ртами ракушек со слизью, само собой, и дымящимися мхами (сказывалась близость севера). Потом несчастную избранницу князя пытались найти, чтобы впоследствии предать всем подобающим языческим почестям, но – тщетно.

С тех пор Вера страшилась заглядывать в воду.

– Нам еще далеко идти? Я устала, – Феофания дергала Веру за рукав. Женщина вздрогнула:

– Да нет, уже совсем рядом. Вот и бараки миновали, там собаки лаяли.

– Это не собаки, а лисы, – поправила девочка, – ну хорошо, идем дальше.

Действительно, успели к окончанию вечерней службы. Вера сама толком не знала, почему надо успеть к окончанию вечерней службы, но ей так посоветовали, чтобы кого-нибудь застать и попросить помочь с устройством в гостинице, ведь утренники были еще холодными, а порой даже выпадал снег и ночевать во дворе на скамьях было невозможно.

Из открытых дверей пахло дымом, в притворе никого не было. На деревянных ящиках, приспособленных под ленивое торжище и обернутых газетами, лежали листки с оттисками молитв и дешевые, с загнутыми краями, образки Николая Угодника. Из маленького глухого окна было видно, как фонарщики забирались на столбы и тушили слюдяные коробки, погружая аллею, ведущую к источнику, в темноту. На поясах фонарщиков поблескивали металлические, начищенные песком колпаки-гасилки. Так и ученики-непослушники, прогуливающие классы, взбирались зимой на деревья прямо в коньках, прикрученных сыромятными шнурами к валенкам или коротким тяжелым сапогам.

Довольно долго никто не выходил, и Вере с девочкой пришлось подождать попечительства, организованного для приезжающих на источники паломников. Феофания даже присела на маленькую печную скамеечку у входа, неизвестно откуда здесь взявшуюся, и задремала.

Мальчики во дворе пронесли дрова. Несколько раз стукнула колодезная крышка, и мятое, перепутанное цепью и проводами ведро ушло в скважину.

Попечителем оказался странник с бородой и усами. Он вышел из дверей и поклонился девочке и женщине, затем кому-то погрозил во дворе в темноту, затем улыбнулся и поздоровался. На попечителе был надет высокий, наглухо застегнутый до самого подбородка сукман, перепоясанный тонким наборным ремешком-змейкой, напоминавшим уздечку, украшенную гнутыми медными ритонами и монгольскими божками.

Вера торопливо-сбивчиво, не слыша себя, рассказала о причине своего приезда – «нашего приезда» – она указала на Феофанию. Старик-странник, в конце концов он казался стариком, внимательно слушал и кивал головой в ответ. Мимо пронесли маленький колокол, и попечитель, обратив на это внимание Веры и Феофании, заговорил: «Дело в том, что на время службы несколько колоколов, и этот в том числе, который вы имеете возможность видеть перед собой, по имени Коприй Печерский – за его южнорусское, лаврское происхождение, – приносят в храм таким образом, а именно: продев в проушины обтесанный и тщательно высушенный сосновый кол. За неимением места мы храним колокол в подвале общежития».

Процессия вышла на улицу и, миновав несколько дровяных сараев, где мальчики-послушники укрепляли прошлогодние черные поленницы, двинулась через аллею к общежитию. Вера держала Феофанию за руку. Впереди шел старик-странник и объяснял: «Вы не волнуйтесь, он сейчас не зазвонит, потому что язык хранится в алтаре в храме, но и там спрятан под замком в особом заветном кивории. Все дело в том, что его туда сослал отец наместник».

– Сослал? – Вера не поняла, что значит «сослал колокол». Теперь странник погрозил колоколу и проговорил:

– Потому как прекословил голосом, вот отец наместник и лишил его языка, сослал Коприя Печерского в подземелье.

Феофания упала, видимо, зацепившись в темноте за корень, их здесь было много – корней, что прятались в хвое, втыкались в глину. Однако встала сама, Вера даже не успела ей помочь. Отец-попечитель осведомился об усталости, о ботинках, о горьком воздухе смолы, о перевязанном бумажной веревкой узле с мешковиной, холстом, дарами ли, о болях, о корчах, часто ли приключаются, о больнице (не доверял), иногда и о войне, в которую не верил, в том смысле, что не мог предположить подобного, о дороге, о станциях при дороге, о городе, последний раз он там бывал лет десять назад, о пище, само собой, разговор получился о луке (Вера обрадовалась), траве-кислице и пасхальных яйцах, о глине, о цементе, о босых стопах, любят ли тепло, о камнях-следовиках, встречающихся на Токшинских топях, о суровье и балахонах из суровья – власяницах, об имени, о том, соблюдает ли мясоед, сыропустную неделю и строгости, о молитвах, о кипятке, о керосине, об угле, дровах и запахе ладана, о Смоленской Иконе Божией Матери Зосимовой пустыни в поселке Арсаки Александровского района Владимирской епархии, о чудотворениях, о кованых окладах, гвоздях и разваренной пресной пшенице, которую прежде должно было сутки размачивать в воде, – тошнило, о сахарной жженке – тошнило, о кирпичной или железной печке и ребристой колонне парового отопления. Феофания знала ответы на все вопросы, воображала себе разговор со странником-попечителем там, где так сладко начинала болеть голова. На горе.

– Пришли! – хором провозгласили послушники, несшие колокол, и добавили: – Пойдем укроем его в подвале.

– С Богом! С Богом! – засоглашался старик с бородой и усами, затем, обернувшись к Вере и девочке, пригласил жестом. – А нам с вами наверх.

Скитское общежитие находилось в странной архитектуры двухэтажном каменном здании, к парадной двери которого вела необъяснимых размеров циклопическая лестница из «Луксора», прятавшаяся в узком коридоре оштукатуренных, местами обколовшихся, а местами расслоившихся коростой перил. Раньше здесь находилась церковь Льва Катанского, которую закрыли, переоборудовав сначала в спортивный зал, затем – в котельную и наконец – в угольный склад, ведь нынешний вид общежития только и благовествовал, только и дудел в трубы незамурованных дымоходов зимой и осенью: по ночам – по ночам, по дням – по дням.

Днями.

Ловили рыбу и речных животных в пруду.

Под водой наступали тихие сумерки.