Дневник Алисы - Аноним

С сегодняшнего дня мне позволили ходить на занятия. Школа здесь – это привилегия. Не может быть ничего хуже, мрачнее и невыносимее, чем просто сидеть и ничего не делать, когда у тебя миллион бесконечных часов для этого.

Наверное, я плакала во сне: когда я проснулась, подушка была мокрая, и сама я была измотана до предела. У младших школьников два учителя, и у нас тоже два. Оба, кажется, добрые, а дети производят впечатление вполне управляемых. Думаю, они просто боятся, что их отправят обратно в небытие, в мир бездействия и одиночества.

Наверное, люди ко всему могут приспособиться, даже к тому, что тебя запирают. Сегодня вечером, когда закрылась эта огромная, тяжелая дверь, я не чувствовала себя такой ужасно подавленной, а может, я просто выплакалась. Мы посидели с Бабби и поговорили немного, я даже сделала ей прическу, но из нашей жизни исчезли радость и непринужденность. Я начинаю уже, как она, волочить ноги и нахожусь на грани между жизнью и смертью. Другие девочки в нашем корпусе разговаривают, шутят, смотрят телевизор, прячутся в туалетах, чтобы покурить, а мы с Бабби просто стараемся держаться вместе.

Тут все курят, и все холлы заполнены вонючими серыми клубами дыма, от него некуда спрятаться. Он, как и пациенты, здесь заперт и сошел с ума.

К передникам всех санитаров приколота тяжелая звенящая связка ключей. Их постоянное бряцание звучит как непрерывное угнетающее напоминание.

Сегодня вечером Бабби пошла смотреть телевизор в комнату отдыха, я ревную. Стану ли срывать свою злость на ребенке, который променял свою подругу на пожилую женщину с блоком сигарет, чтобы та поделилась с ней. Этого не может быть! Это не может происходить со мной!

Сегодня после школы в помещении центра у нас была групповая терапия. Очень интересно слу-шать ребят. Я умирала от желания спросить, как все ребята себя чувствовали, когда только сюда попали, но не посмела открыть рот. Рози была очень расстроена тем, что на нее никто не обращает внимания, и ребята сказали ей, почему с ней тяжело общаться: потому что она собственнически относится к людям, прилипает и не отпускает. Сначала она разозлилась и стала ругаться, но я думаю, что еще до конца занятия она поняла себя чуточку лучше, должна была понять.

Потом стали обсуждать, как другие «подпитывают свои проблемы», это было интересно. Может быть, время, проведенное здесь, и правда сделает меня лучше.

После терапии ко мне подошел Картер, староста группы (каждые шесть недель они выбирают нового), и сел рядом со мной, чтобы поговорить. Он сказал, чтобы я не стеснялась выражать свои мысли, злость и страхи при всех, чтобы их можно было изучить. Он сказал, что, запертые внутри, они искажаются и кажутся больше, чем они есть на самом деле. Еще он сказал, что, когда он только попал сюда, он был так испуган, что на три дня потерял голос. Он физически не мог говорить! Его послали сюда в основном из-за того, что с ним никто не мог общаться. Он столько раз побывал в зале суда, исправительных школах и сменил столько приемных семей, что не может упомнить, но считает, что пребывание в этой больнице действительно прочистило ему мозги.

Он сказал, что, если ты докажешь, что прогрессируешь и что ты управляемый человек, можно перейти в первую группу. Он пару раз уже был в первой группе, но из-за дурного характера его постоянно переводят обратно во вторую. А еще он сказал, что каждые две недели ребят из первой группы возят на автобусную на экскурсию в горные пещеры. Я хочу туда поехать! Мне нужно выбраться отсюда! Просто необходимо.

Приходили мама с папой навестить меня. Они по-прежнему верят мне. Папа встречался с Яной, и ему кажется, что он вскоре сможет заставить ее взять обратно свои слова о том, что я пыталась продать ей наркотики.

Я так благодарна групповой терапии. Может, теперь я смогу что-нибудь вынести из этого места, вместо того чтобы быть раздавленной им.

Была у доктора Миллера, и, похоже, он тоже мне верит! Кажется, ему приятно, что я собираюсь заняться социальной работой, он сказал, что в этой области не хватает людей, которые понимают, в чем, собственно, дело. Он предложил мне поспрашивать некоторых ребят об их прошлом, это поможет мне лучше понимать людей, но предупредил, чтобы я была готова к шокирующим вещам. Он думает, что в этом мире есть вещи, способные меня поразить. Хорошо, что он не знает о моем прошлом. По крайней мере, я надеюсь, что не знает!!!

Сначала я думала, что мне будет неудобно расспрашивать ребят об их прошлом. Но он сказал, что, если я скажу, почему я спрашиваю, они с радостью мне помогут. Я по-прежнему не уверена, что хочу вторгаться в жизнь других людей. И совсем не уверена, что хочу им рассказывать о себе. Но, думаю, придется, только опущу самое худшее.

Немного посмотрела сегодня телевизор, но в нашем корпусе шестеро подростков и тридцать взрослых женщин, так что, когда голосовали, какую программу выбрать, взрослые, естественно, победили. Лучше почитаю или попишу. Я пытаюсь приучить Бабби к чтению, и завтра, если я на нее надавлю, она, может, возьмет книгу в библиотеке центра. Это помогло бы ей отвлечься от мрачных мыслей, если она сможет сосредоточиться. Ее социальный работник пытается найти ей приемных родителей, но с ее прошлым это довольно сложно, и очевидно, что ее родители не хотят больше ее видеть. Грустно, правда?

Сегодня был прекрасный жаркий ленивый день. Мы валялись на лужайке, и я набралась храбрости спросить Тома N из мужской половины нашего корпуса, как он подсел. Том симпатичный, привлекательный и очень общительный молодой человек. Ему пятнадцать. С такими людьми обычно сразу чувствуешь себя комфортно. Он сказал, что родом из хорошей, крепкой семьи, а в его последний год в средних классах его выбрали самым приятным парнем. Если бы у нас проводились подобные конкурсы, меня выбрали бы первой идиоткой.

В общем, прошлой весной он с тремя своими приятелями услышали о том, что можно нюхать клей, купили пару тюбиков и попробовали. Их вставило, и они решили, что это круто. Судя по его глазам, он до сих пор считает, что это было круто.

Они много шумели, кричали и катались по полу, пока не спустился отец приятеля, у которого они экспериментировали, – и не велел им остыть. Он даже не заподозрил, что с ними что-то не так. Он решил, что это обычная мальчишеская возня.

Через неделю эта же троица попробовала папин скотч, но алкоголь им понравился меньше, к тому же достать его гораздо сложнее, чем таблетки или траву. Я уже слышала нечто подобное. Родители никогда не замечают пропажи таблеток для похудания, транквилизаторов, средств от простуды, стимуляторов, снотворного и прочего, от чего дети могут словить кайф, если им не достать ничего другого. В общем, начал он с малого, но через шесть месяцев ему требовалось уже столько денег, что пришлось искать работу. Он устроился в самое логичное место – в аптеку. И прошло довольно много времени, прежде чем управляющий догадался, что происходит с поставками лекарств. Когда он понял, в чем дело, то уволил Томми «по сокращению», чтобы не навлекать позор на его семью. Никто никому ничего не сказал, и никто, кроме управляющего и Томми, не знал, что произошло на самом деле. Тем не менее даже тот факт, что его уволили, не заботил Томми – к тому времени он уже сидел на тяжелых наркотиках, и ему на все было наплевать. Его друг подсадил его на герыч, и Томми стал приторговывать в школе, чтобы хватало на дозу. В результате он попал сюда, но, на мой неопытный взгляд, он не избавился от зависимости, даже сейчас он почти ловит кайф просто от разговора о наркотиках. Я заметила, что у Джулии, которая сидела недалеко от нас, почти такая же реакция. Это как когда смотришь, как кто-то зевает, и сам начинаешь зевать. Я так рада, что ничего не почувствовала, но я почти пожалела, что стала спрашивать, потому что тяжело видеть, как Том и Джулия ждут не дождутся, когда выйдут отсюда, чтобы вернуться к тому же.

Как я все это ненавижу! Этот запах мочи, как в грязных туалетах! Маленькие решетчатые клетки, куда запирают людей, если они отступают от правил. Одна пожилая женщина (она поджигательница) сидит там почти все время, это невыносимо. Люди – худшие создания на земле.

Сегодня мы ходили плавать. На обратном пути я сидела в автобусе рядом с Марджи Энн, она сказала, что хочет остаться тут. Она сказала, что, как только она выйдет, ребята сразу начнут к ней приставать и пытаться снова подсадить ее, и она знает, что сейчас не сможет сказать «нет». Потом она взглянула на меня и сказала: «Почему бы нам с тобой не вмазаться? Только ты и я? Я знаю, где можно достать».

Ко мне приходили мама с папой и принесли десятистраничное письмо от Джоэла. Мама хотела, чтобы я сразу его прочитала, но мне хотелось открыть его в одиночестве. Оно для меня настолько важно, что я ни с кем, кроме тебя, не хочу им делиться. К тому же мне, наверное, немножко страшно, потому что папа сказал Джоэлу правду обо мне, по крайней мере то, что он знает. Так что я лучше пока подожду его вскрывать.