Судьбы и фурии - Лорен Грофф

– Ну… в этом весь ты, – сказала Матильда. – Ты всегда нуждался в любви незнакомцев. Нуждался в том, чтобы люди тебя видели.

– Меня видишь ты, – сказал он, с удовольствием услышав отголоски своих недавних мыслей.

– Это правда, – сказала она.

– А теперь. Пожалуйста. Скажи мне все, – сказал Лотто.

Матильда вытянула над головой свои длинные руки. За зиму ее подмышки покрылись пушком и стали похожи на два гнездышка. Она могла бы выносить там птенцов малиновки.

Она взглянула на него, наслаждаясь этим мгновением, – она уже знала хорошие новости, а он еще нет. Затем она резко опустила руки и вздохнула.

– Правда, хочешь услышать?

– Господи, Эм, ты меня убиваешь! – не выдержал Лотто.

– Твои пьесы берут. Все три, – наконец сказала она.

Лотто рассмеялся, стиснул ее ладонь, покрытую строительной пылью, поцеловал, укусил за палец, переключился на предплечье, шею, а затем вдруг вскинул ее на плечо и крутил, как на карусели, до тех пор, пока земля не закачалась под ногами. А после, в ярком свете и под пристальными взглядами птичек, оставил след долгого поцелуя на ее животе и стянул с нее белье.

ПОЛНОЕ НЕПОНИМАНИЕ, сырая рыба, долгий перелет, затем короткий и, наконец, – дом. Сквозь толстое стекло иллюминатора Лотто наблюдал за тем, как трап пересекает залитый солнцем асфальт взлетной полосы, приближаясь к самолету. Когда они приземлились, короткий весенний дождь брызнул на землю и тут же стих. Больше всего на свете Лотто хотел сейчас уткнуться лицом в шею Матильды и почувствовать умиротворяющую нежность ее волос. Целых две недели он писал пьесу в резиденции для писателей в Осаке. Лотто еще никогда не проводил так много времени вдали от жены. Это слишком. Каждое утро он просыпался в одиночестве, чувствуя опустошающий холод на том месте, где должна была лежать его Матильда. Трап покрутился и три раза слепо ткнулся в самолет, точно какой-то неумелый девственник, прежде чем наконец состыковалась с дверью.

Какое же это счастье – остановиться на пару минут на верхней ступеньке трапа и потянуться всем своим большим и длинным телом, вдыхая запахи масла, навоза и озона, пропитавших маленький аэропорт в Олбани. Чувствовать поцелуи солнца на своих щеках и знать, что где-то есть дом и жена, которая ждет его на ужин. Холодное вино, горячий душ, гладкая кожа Матильды, а затем – здоровый сон, который прогонит усталость из его тела. Счастье снова захлопало крыльями. Лотто так увлекся, что совсем забыл об остальных пассажирах, которые уже начали проявлять нетерпение.

Вспомнить его заставил толчок тяжелой руки в спину.

И не успел Лотто подумать, что это оскорбительно, как его толкнули снова.

Твердый асфальт скатертью расстелился перед ним. Перед глазами мелькнул нервный ветроуказатель, скошенная крыша здания аэропорта, дорожки для пассажиров сверкнули в солнечных лучах, нос самолета и потягивающийся пилот каким-то образом отпечатались у него на сетчатке. Все это пронеслось перед его взглядом за какое-то мгновение, хотя Ланселоту казалось, что он оборачивается целую вечность, чтобы взглянуть на того, кто его толкнул. Но вот его правое плечо ударилось о перила трапа, невоспитанный пассажир прорвался наконец к выходу из темной пещеры салона – крикливый мужчина с лицом и волосами ярко-помидорного цвета, изборожденным морщинами лбом да еще и в жутких клетчатых шортах – писаный красавец, ничего не скажешь. Лотто ударился головой о ступеньку и кубарем скатился вниз. Перед глазами все поплыло. За спиной у неприятного мужика он увидел стюардессу, ту самую, которая принесла ему две мини-бутылки бурбона, после того как он испытал на ней свои старые актерские приемчики. До того как он успел себя одернуть (все же он женат и верен своей жене), ему в голову успела прийти короткая фантазия о том, как они с ней могли бы закрыться в туалете самолета, где она, с задранной юбкой, обвивала бы его ногами за пояс и зажимала ладонями рот, в то время как он спускался все ниже и ниже, двигаясь в соблазнительном ритме стаккато.

Теперь же он совсем в другом ритме летел вниз, инстинктивно пытаясь остановиться, услышал странный хруст в области голени, а затем – еще более странное онемение. Когда падение наконец замедлилось, Лотто чуть ли не с облегчением шлепнулся в мелкую, согретую солнцем лужу. Его плечо промокло, уши наполнились водой, хотя ноги все еще оставались на трапе, причем одна из его ступней совершенно жутко вывернулась наружу, подрывая достоинство своего владельца.

Томатный мужик спустился по трапу. Не человек, а ходячий стоп-сигнал. Его тяжелые шаги вызвали в теле вспышку боли. Когда он приблизился, Лотто машинально закрылся рукой, той, что не онемела, но неприятный тип просто переступил через него. Причем так, что Лотто на секунду увидел белое, покрытое волосами бедро в распахнувшейся штанине его шорт, и неприятный клубок лобковых волос. После тип пересек сверкающую от воды полосу и скрылся в дверях терминала.

Столкнул и просто ушел?

Кто вообще так поступает с людьми? И почему именно с ним? Что он такого сделал?

[Ответа не было. Мужчина скрылся.

Перед глазами Лотто замаячило нежное лицо стюардессы. Ее ноздри раздулись, как у лошади, когда она коснулась его шеи. Лотто закрыл глаза. Последнее, что он услышал, – чей-то крик.]

Рентген показал перелом.

На всю левую часть тела Лотто наложили гипс, затянули его в ремни, запутали в марлю и напичкали таблетками, от которых у него возникло чувство, будто его тело засунули в плотный резиновый кокон. Если бы в нем были эти таблетки во время падения, то он ударился бы об асфальт только для того, чтобы отпружинить повыше и вспорхнуть с голубями ввысь, а после славно расслабиться с ними на крыше аэропорта. По пути в город он фальцетом спел гимн Земле, Воздуху и Огню. Матильда позволила ему съесть два глазированных пончика, и Лотто разрыдался, потому что это были лучшие пончики в его жизни, настоящая пища богов.

Теперь им придется провести за городом все лето, а ведь его пьеса «Ледяные кости» находились в стадии репетиций и ему надо было присутствовать на них. Но что он может сделать в таком состоянии? Он не сумеет взбираться по лестницам на декорации и не решится просить режиссера носить его. Да он даже не способен взобраться по лестнице в их квартирку!

Он сидел на лестничном пролете, разглядывая черно-белую плитку. Матильда бегала туда-сюда, перенося из квартиры в машину еду, одежду и все, что могло бы им понадобиться.

Дочь управляющего выглянула из-за двери и смущенно посмотрела на Лотто.

– Эй, привет, малышка! – обратился к ней Лотто.

Девочка сунула в рот палец, а когда вытащила, он был весь мокрым.

– Что это за странненькая бедолажка сидит тут на лестнице? – спросила она, словно маленькое эхо какого-нибудь взрослого.

Лотто позвал управляющего. Тот высунулся из своей двери, чуть более красный, чем обычно, окинул взглядом гипс и повязку Лотто, сграбастал ребенка, вернул в квартиру и быстро захлопнул дверь.

В машине Лотто залюбовался Матильдой. Какая же гладкая и нежная у нее кожа, точно рожок мороженого. Ему хотелось облизать ее. Если бы вся левая часть его тела не была залита гипсом, он бы точно ударил по кнопке аварийной остановки и вылизал Матильду, как корова – соляную голову.

– Все дети – придурки, – сказал он. – Боже, благослови их. Мы могли бы завести такого, Эм. Особенно сейчас. Ты все лето будешь моей сиделкой, так что у тебя бесплатная лицензия на использование всего моего тела и на самое безумное желание, какое у тебя есть. В результате мы могли бы произвести на свет очаровательного маленького ссыкунишку.

Они уже давно не использовали противозачаточные средства, да и ни один из них не был болен, так что вся проблема заключалась исключительно в удаче и времени. Но когда он не был пьян или под кайфом, всегда был более осторожен, спокоен и чувствителен к ее желаниям.

– Похоже, эти твои таблетки просто супер, да? – спросила Матильда. – Со стороны точно супер.

– Сейчас как раз пора, – настаивал Лотто. – Даже больше, чем пора! У нас есть деньги, дом, и ты еще… можешь забеременеть. Твои эти скоро могут сморщиться, и все. Нам уже сорок. Еще немного, и мы рискуем заполучить ребенка с подтекшей крышей. Нет, не то, чтобы иметь ребенка-тупицу очень плохо. Умники быстро просекают что к чему и сбегают, не успеешь и оглянуться. Тупица задержится дольше. Но, с другой стороны, если мы еще немного затянем с этим делом, то пиццу на его день рождения будем нарезать, когда нам будет по девяносто три. Нет, нужно заняться этим как можно скорее. Например, когда доедем. Когда доберемся до дома, я забеременею тебя к чертовой матери, так и знай.

– Это самая романтичная вещь, которую ты мне когда-либо говорил, – сказала Матильда. Они съехали с грунтовой дороги, и под колесами зашуршал гравий.

А вот и знакомые вишни. Господи, они живут в вишневом раю.