Охотники за головами - Ю Несбё

И вот поворот на боковую дорогу. Он появился внезапно, надо было сконцентрироваться, чтобы вовремя затормозить. Отвратительная видимость, скользкий асфальт, одно движение — и машина вылетит в кусты у обочины, а как раз сейчас ни встреча с копами, ни свернутая шея мне совершенно ни к чему.

И вот я уже в сельской местности. Клочья тумана висели над фермами и холмистыми лугами по обе стороны дороги, которая постепенно делалась все более узкой и извилистой. Меня поливали фонтаны из-под колес фуры с надписью «Кухни „Сигдал“», пока, на мое счастье, не показался съезд на проселок, где я мог уже ехать сам по себе. Выбоины в асфальте сделались крупнее и многочисленнее, а фермы, наоборот, стали меньше и попадались реже. Снова съезд на проселок. Гравийный. И еще один. Долбаная глухомань. Тяжелые от дождя, низко висящие ветки скребли по машине, как пальцы слепца, пытающегося опознать незнакомца. Через двадцать минут езды со скоростью улитки я остановился. Примерно тогда же я увидел дом.

Я натянул на голову капюшон свитера, прежде принадлежавшего Уве, и рысцой побежал к амбару с пристройкой, заметно покосившейся. По мнению Уве, это объяснялось тем, что Синдре О, фермер-нелюдим, живущий тут, до того скуп, что выстроил пристройку без фундамента, и она с каждым годом все глубже уходит в глину, сантиметр за сантиметром. Сам я ни разу не общался с этим типом, Уве это взял на себя, но я видел его пару раз издали и узнал теперь сутулую, тощую фигуру, стоящую на крыльце дома. Одному богу известно, как он расслышал шум машины в таком дожде. Между его ног терся жирный кот.

— Здрасте! — крикнул я, еще не добежав до крыльца. Ответа не последовало.

— Здравствуйте, О! — повторил я. Ответа по-прежнему не было.

Я остановился под дождем у подножия крыльца и ждал. Кот направился ко мне, мягко ступая по ступенькам. Я-то думал, кошки терпеть не могут дождь. У него были миндалевидные глаза, как у Дианы, и он прижался ко мне, как старый приятель. Или, может быть, словно я был ему совершенно чужой. Фермер опустил винтовку. По словам Уве, О пользовался оптическим прицелом старой винтовки, чтобы видеть, кто пришел, потому что он слишком жадный, чтобы купить себе нормальный бинокль. Но из тех же соображений он не мог себе позволить патронов, так что опасаться было нечего. Я полагал, что такой ритуал, кроме всего прочего, способствовал снижению количества гостей. О сплюнул через перила крыльца.

— А че етот Чикерюд, а, Браун? — Голос у него был скрипучий, как несмазанная дверь, а имя Чикерюд он выплюнул, словно ругательство. Откуда он узнал мою фамилию, я понятия не имел, но уж во всяком случае не от Уве.

— Приедет позже, — сказал я. — Можно, я поставлю свою машину у вас в амбаре?

О снова сплюнул.

— Ето тебе встанет. И машина ета не твоя, а етова Чикерюда. На чем он тады доберется?

Я глубоко вздохнул:

— На лыжах. Сколько надо?

— Пятьсот в сутки.

— Пять…сот?

Он презрительно ухмыльнулся:

— Или пусть стоит на дороге бесплатно.

Я пролистнул три двухсотки из бумажника Уве и поднялся на крыльцо, где Синдре О уже держал наготове костлявую ладонь. Он сунул купюры в пухлый бумажник и снова сплюнул.

— Сдачу можно и потом, — сказал я.

Он, не отвечая, вошел в дом и захлопнул за собой дверь.

Я задним ходом заехал в амбар и в темноте чуть не врезался в острые стальные зубья косилки. К счастью, косилка, прицепленная к синему трактору «Мэсси Фергюсон», находилась в поднятом положении. Так что вместо того, чтобы пробуравить мне задний бампер или проколоть покрышки, она только царапнула меня по крышке багажника, вовремя предупредив, не то десять стальных копий прошили бы мне заднее стекло.

Я поставил «мерседес» возле трактора, вынул папку и побежал наверх к домику. К счастью, ельник был такой густой, что почти не пропускал дождя, и, когда я наконец заперся внутри простого деревянного сруба, волосы мои были на удивление сухими. Я подумал было растопить печь, но отказался от этой мысли. Потратить столько усилий на то, чтобы спрятать машину, а потом сигнализировать с помощью дыма, что в доме кто-то есть, — это неостроумно. Только теперь я понял, как проголодался.

Я снял с себя джинсовую куртку Уве и повесил на спинку стула на кухне, прошелся по шкафам и нашел наконец единственную консервную банку мясной тушенки с картошкой, еще с прошлого раза, когда мы с Уве тут были. В шкафчиках не нашлось ни столовых приборов, ни открывалки, но я сумел пробить дырку в жестяной крышке стволом «глока». Я уселся и пальцами стал пихать в себя из банки ее жирное, соленое содержимое. Потом уставился на дождь за окном, льющий на лес, и маленький двор между домом и уборной. Зайдя в спальню, я сунул папку с Рубенсом под матрас и улегся на нижнюю койку двухъярусной кровати — подумать. На долгие раздумья меня не хватило. Видимо, вышел весь адреналин, произведенный организмом за сегодняшний день, потому что я вдруг открыл глаза и обнаружил, что спал. Я глянул на часы. Четыре часа дня. Вытащив мобильник, я обнаружил на нем восемь неотвеченных звонков. Четыре от Дианы, вероятно разыгрывающей роль встревоженной жены, пока Грааф, наклонившись и глядя ей через плечо, интересуется, где меня черти носят. Три от Фердинанда, который, видимо, ждет приказа о назначении или по крайней мере инструкций, как дальше действовать с «Патфайндером». А один номер я сразу не узнал, потому что в свое время удалил его из списка. Но, как оказалось, не из памяти и сердца. И, глядя на этот номер, я подумал, что у меня — человека, за свои тридцать с лишним лет на этой планете собравшего вокруг себя столько однокашников, бывших пассий, коллег и деловых знакомых, что они занимают два мегабайта в «Аутлуке», — есть на самом деле единственный человек, кому я точно могу довериться. Девушка, с которой я был знаком всего три недели. Ну да, трахался три недели. Кареглазая датчанка, которая одевается как чучело, отвечает односложно и чье имя, если произносить по-датски, состоит всего из трех звуков — Лод. И я не знал, для кого из нас это печальнее.

Я позвонил в справочную и попросил дать мне один зарубежный номер. Большинство коммутаторов в Норвегии в четыре уже закрыты, очевидно потому, что все уже ушли домой, судя по статистике — к своей больной половине, в стране с самым коротким рабочим днем, самым большим бюджетом здравоохранения и самым длинным больничным. Но коммутатор «ХОТЕ» ответил как ни в чем не бывало. Я не знал ни имени, ни названия отдела, но решил попытать счастья.

— Can you put me through to the new guy, dear?

— New guy, Sir?

— You know. Head of technical division.

— Felsenbrink is hardly new, Sir.

— To me he is. So, is Felsenbrink in, dear?[15]

Спустя четыре секунды меня соединили с голландцем, который не только оказался на работе, но говорил бодро и любезно, несмотря на то что была уже одна минута пятого.

— I'm Roger Brown from Alfa Recruting.[16]

Это правда.

— Mister Clas Greve has given us your name as a reference.[17]

Ложь.

— Right,[18] — сказал мой собеседник без малейшего удивления в голосе.

— Clas Greve is the best manager I've ever worked with.[19]

— So you…[20] — начал я.

— Yes, Sir, my most sincere recommendations. He is the perfect man for Pathfinder. Or any other company for that matter.[21]

Я помедлил. И передумал.

— Thank you, Mister Fenselbrink.[22]

— Felsenbrink. Any time.[23]

Я сунул телефон в карман брюк. Непонятно почему возникло чувство, что я сделал какую-то ошибку. Снаружи лило как из ведра, и в отсутствие лучшего занятия я вытащил Рубенса и стал рассматривать при свете из кухонного окошка. Яростное лицо охотника Мелеагра, пронзающего добычу. И вдруг сообразил, кого он мне напомнил, когда я впервые увидел картину: Класа Граафа. Тут до меня словно дошло. Совпадение, конечно, но Диана мне как-то говорила, что ее имя — это римское наименование Артемиды, греческой богини охоты и деторождения. И ведь это Артемида послала охотника Мелеагра, не так ли? Я зевнул и стал искать себя на этой картине, прежде чем сообразил, что перепутал. Все наоборот, Артемида как раз наслала чудовищного вепря. Я тер глаза, усталость ощущалась по-прежнему.

Вдруг я понял: что-то произошло, что-то изменилось, но я, занятый разглядыванием картины, не обратил на это внимания. Я глянул в окно. Это звук. Дождь кончился.

Я убрал картину обратно в папку и решил припрятать ее как следует. Мне придется выйти из избушки — надо в магазин, да и еще есть дела, а к этому скользкому Синдре О у меня нет ни малейшего доверия.

Я осмотрелся — взгляд упал на уборную за окном. Крыша из редких дощечек. Идя через двор, я подумал, что зря не надел куртку. Первый ночной заморозок может случиться когда угодно.

Уборная представляла собой строение с односкатной крышей и минимумом удобств: четыре стены, через щели которых осуществлялась естественная вентиляция, и деревянный стульчак с круглой дыркой, прикрытой четырехугольной, грубо сколоченной крышкой. Я снял со стульчака три пустые картонные трубки от рулонов туалетной бумаги, телевизионный еженедельник, с обложки которого смотрели булавочные зрачки Руне Рюдберга,[24] и влез на стульчак. Подтянулся к потолочным доскам, свободно лежащим поверх балок, и в очередной раз пожалел о недостающей мне паре сантиметров роста. Наконец я подцепил одну из досок, запихнул папку внутрь и положил доску на место. И стоя там, на стульчаке, широко расставив ноги, я вдруг оцепенел и уставился в просвет между досками стены. Снаружи было совершенно тихо, если не считать звука падающих с деревьев дождевых капель. Кроме этого, я не слышал ни звука, ни треска веток, ни хлюпанья шагов по мокрой тропе. Ничего, кроме поскуливания собаки, стоявшей на опушке рядом со своим хозяином. Сиди я в доме, я бы их не увидел, они стояли так, что не попадали в поле обзора из окна. Собака была литой снаряд из мышц, челюстей и зубов, упакованный в тело боксера, только поменьше и поплотнее. Позволю себе напомнить: я терпеть не могу собак. Клас Грааф был в камуфляжном плаще и зеленой кепке. Никакого оружия он в руках не держал, а уж что там было у него под плащом, оставалось только гадать. Вдруг я понял, что для Граафа это оптимальное место. Пустынное, никаких свидетелей, спрятать труп ничего не стоит.