Вурди - Владимир Колосов

— Полезут, как же! Эй, кто со мной?! Ага! Боятся. Не обжечься боятся — мертвецов. Будто тем не все равно. Сама-то чего стоишь пялишься?

— Хочу и пялюсь.

— Потом ведь завидовать, Тина, будешь. Знаю я тебя.

— Больно надо…

— Погоди. Блеснуло, кажись, что. Нет, показалось. Жаль.

— Сердца у тебя нет.

— А у кого оно есть? У тебя?

— Ах, Касьян, Касьян…

— Ребятню хоть прогоните. Кто-нибудь. Нечего ей тут шляться.

— Лопату бы что ли принесли — закопать…

Дверь в хижину Гергаморы была приперта досочкой. Запыхавшийся от быстрого бега нелюдим досадливо выругался. «Куда ж она подалась, старая карга? Вот уж кому неймется. Дома не сидится. Всюду надо нос сунуть, тьфу!»

— Ну и где тебя искать? — пробормотал он вслух.

Гергемора могла быть где угодно. В Ближнем лесу (там она собирала корешки и лекарственные травы). В любой из хижин. («Вон больных сколько. Уговорили, стало быть, попробовать полечить»). А то и на реке — полощет свое вонючее старушечье белье.

Гвирнус подумал, каково сейчас приходится Ай-е, и сердце его болезненно сжалось.

— Ничего, терпи, — прошептал нелюдим, как будто она могла услышать его.

Некоторое время он сидел в ожидании на крыльце, потом, будто что-то подтолкнуло его, встал, откинул ногой придерживающую дверь досочку и вошел в дом.

Темнота внутри поразила Гвирнуса. И еще — вонь. Пахло старостью, гнилью и знакомым с детства запахом гриба-вонючки. Гриба, который и в лесу-то предпочитали обходить стороной. «Ишь понатаскала, карга старая», — думал Гвирнус, осторожно пробираясь к занавешенным, видимо, темными тряпками, окнам.

В углу раздавался громкий писк и шебуршание, и нелюдим с отвращением подумал о крысах. Не хватало еще, чтобы какая-нибудь вцепилась в ногу.

«Дверь надо было оставить открытой, вот оно что. Темнотища, хоть глаз выколи». Гвирнус сделал несколько осторожных шагов (не шагов — шажков), когда у него возникло неприятное ощущение, что он в доме не один. И дело тут вовсе не в крысах: Гвирнус чувствовал взгляд, внимательный, настороженный. Взгляд человека. Чужого. Враждебного. Рука Гвирнуса невольно потянулась к запрятанному в голенище охотничьему ножу. Нож был на месте, и нелюдим в который раз порадовался привычке не расставаться с оружием.

— Эй, есть тут кто? — громко сказал Гвирнус, продолжая медленно пробираться к окну. Он постоянно на что-то натыкался — вся комната была заставлена табуретами, сундуками, вурди знает чем. «Тыщу лет небось хлам копила старая карга — вот гнильем и несет. Пока до окна доберешься, шею свернешь». Комната казалась необыкновенно большой. Раньше ему не приходилось бывать у Гергаморы, но с виду хижина была самая что ни на есть обыкновенная. Да и сельчане, заходившие к старухе за ее чудодейственными зельями, не рассказывали ничего такого. Разве что про старушечье барахло.

А тут — на тебе.

«Где же тут окно? — недоумевал Гвирнус. — Снаружи, значит, есть, а здесь нет? Чепуха выходит…»

— Чтоб тебя! — ругался, плутая среди невидимого скарба старухи, охотник, и чужой внимательный, цепкий взгляд следовал за ним.

— Следишь? Выслеживаешь? — Гвирнус остановился и зло крикнул в темноту: — Ну все, хватит! Гергамора, ты?

— Смотришь?

Питер вздрогнул.

— Знаю — смотришь. Вы все охочи до таких зрелищ. — Скрипучий тихий голос Гергаморы неприятно царапал слух.

— Приперлась, — буркнул охотник, — уж и ноги еле волочишь, а все туда же.

Гергамора усмехнулась. Приблизила неприятно пахнущий рот к самому уху Питера:

— Ты небось поджигал, а?

— Так ведь сама присоветовала.

— Верно. Присоветовала. Я еще маленькой была — таких вот печей на той стороне реки знаешь сколько повидала? А дед рассказывал — от своего отца слыхал — там, за рекой, дней десять пути, раньше с десяток таких вот поселков было. Да побольше нашего.

— Ну?

— Вот те и ну. Теперь-то туда и вовсе дорога заказана. В Лысом лесу не разгуляешься. А другого горшечника-то у нас и нет.

— Разговорчивая ты больно, Гергамора, — проворчал Питер Бревно. — Тебе что ни случись — только повод язык почесать. Вон ребятне свои сказки рассказывай. Небось заждались — ушки на макушке.

— А сам-то забыл, как за мной хвостом бегал, — обиделась старуха. — Такой же был. Только требовал, чтобы пострашней.

— Э… То когда было…

— Ладно-ладно — не хочешь не слушай, а я чистую правду говорю. Да вон тебя и ждут уже: гляди, как Гнус извелся весь. И так подморгнет, и этак сморщится — тебя подзывает. Опять гадость какую надумали?

— Не твое, старуха дело, — отрезал Питер.

— Может, и не мое. А может, и мое, — задумчиво сказала старуха. — Вот горшечника у нас теперича нету. Это как?

— А никак, — пожал плечами Питер. — И дался тебе этот горшечник. Только о нем и талдычишь, тьфу! — Он кивнул и впрямь ожидавшему в сторонке Гнусу: мол, жди, сейчас подойду, видишь, от старухи не отвязаться никак.

— Ага! Плечами жмешь, — ни с того ни с сего сказала старуха. — А вот что это на тебе, а?

— Как что? Рубаха. Штаны.

— Ясное дело — штаны. А откуда?

— Ну Норка сшила.

— Гм, — старуха озадаченно взглянула на охотника, — этакая стерва и шьет?

— Иди ты, — обиделся Питер.

— Хорошо. А полотно откуда?

— Сама знаешь, — проворчал охотник. — Был тут один старикан — помер. Да еще заезжие — давно, правда не видать — за шкурки понавезли.

— Ага! — довольно сказала старуха. — Ну ты иди. С Гнусом-то у тебя дела поважней.

— Обождет, — буркнул Питер. — Не пойму я, к чему ты клонишь: штаны тебе мои зачем-то дались. Из самой-то песок сыпется, а туда же, — усмехнулся он.

— Эх! Была бы я молодой, ты бы за мной хвостом бегал. Только на что ты мне сдался? Вон как твоя раскрасавица в золе рыщет. Побрякушки ей Илкины покоя не дают. А откуда побрякушки эти, ты знаешь?

— Ну откуда же, наверно… — неуверенно сказал Питер, — от заезжих остались.

— А сколько лет они сюда носа не кажут?

— Много, — почесал затылок Питер. — Их дело, я-то при чем?

— Ты-то? Ни при чем. Только уж больно горазд повелителей вешать…

— Э!.. Нашла чем попрекнуть!

— Так ведь скоро одними повелителями живы и будем. Эх! Любила я когда-то одного заезжего, — мечтательно сказала старуха, — красивый был! Да и я ничего себе. Не то что нынче — срам один. Часто он ездил сюда. Чуть не каждую весну. Смелый. Ты-то ведь и сам помнишь, сколько в наших краях заезжих пропало. Оно заезжих страсть как не любит. Вот и не ездят больше. Проклятое, значит, для них место. А может, и нет их больше, заезжих, иначе откуда Лысому лесу взяться? М-да…