Ты прекрасна! - Киран Крамер

А потом Лейси вспомнила, что он – Дадли, милый эксцентричный Дадли.

– Я обещаю держаться от вас подальше на съемочной площадке, если вы научите Генри заниматься серфингом, – заявила она.

Бо остановился и оглянулся.

– Он хорошо плавает?

– Да.

– А вы?

– Конечно.

– Хорошо. Но только в том случае, если вы тоже будете в этом участвовать.

– Нет.

Мистер Уайлдер молча отвернулся и пошел дальше.

– Ладно, я согласна! – крикнула Лейси ему вслед. Генри бредил серфингом. И, возможно, в глубине души ей тоже хотелось научиться.

– Тогда лучше надеть бикини, – бросил Бо через плечо.

У Лейси подогнулись колени.

– Но у меня нет…

– Бикини – или я отказываюсь.

– Хорошо! – закричала она, разозлившись. – Я достану бикини!

А Бо все дальше удалялся. Но все же Лейси отчетливо расслышала его смех.

– Наглый ублюдок, – пробурчала она вполголоса.

Глава 9

Бо припарковал автомобиль в нескольких метрах от своего дома в Бэттери, построенного еще до Гражданской войны. Здесь же находился и прибрежный парк, выходивший к гавани Чарлстона и форту Самтер. Туристы тут являлись неотъемлемой частью пейзажа – как кареты, поросшие мхом дубы и множество старых пушек.

И сразу нахлынули воспоминания… Вот он едет по дорожке на велосипеде, а вот стоит, опершись о поручни, на стене Бэттери и смотрит вниз, в зеленовато-коричневые воды Атлантики – здесь встречаются реки Эшли и Купер.

Для Бо Чарлстон был местом ведения боевых действий, множества выигранных и проигранных сражений, в том числе и в его собственном доме. Он поднялся по каменным ступенькам, открыл массивную дверь, украшенную весьма впечатляющим медным дверным молотком, и, зашагав по веранде, прошел мимо двух спящих кинг-чарльз-спаниелей – растянувшиеся на полу, они походили на меховые коричневато-белые коврики.

– Эй, вы двое… Вы ведь должны сторожить дом, – с усмешкой проговорил Бо, обращаясь к собакам.

Один из псов поднял голову, негромко тявкнул и, решив, что выполнил свой долг, снова заснул.

– Совсем обленились, – констатировал Бо, открывая дверь и входя в дом своих предков – в дом, который когда-нибудь будет принадлежать ему.

Воздух тут был тяжелым, застоявшимся. На недавно отполированном столе красного дерева стоял букет пахучих цветов. Работа Анджелы. Их старая служанка, должно быть, сейчас наверху – гладит постельное белье и смотрит телешоу «Цена удачи».

Бо остановился. Справа от него располагалась парадная гостиная. Окна в ней – двенадцати футов высотой – выходили на гавань. Это была его любимая комната в доме, яркая и солнечная. Здесь на стене над камином висели три сабли времен Гражданской войны, принадлежавшие когда-то его прапрапрапрадеду, одному из генералов Джорджа Вашингтона.

Бо осмотрелся и крикнул:

– Эй, ма!..

– Я здесь! – послышался голос из кухни. У его матери был неповторимый виргинский акцент – она была родом из Ричмонда. В свое время, милостиво согласившись выйти замуж за жителя Чарлстона, в жилах которого текла голубая кровь, она переехала сюда, но ее сердце навсегда осталось в Виргинии.

Бо прошел через столовую, уставленную массивной мебелью; здесь был антикварный буфет, большой стол на двенадцать человек и гигантский застекленный шкаф с фарфором и столовым серебром. На стенах висели старые картины – акварели с изображением рисовых полей; они висели здесь столько, сколько Бо себя помнил.

Он вошел в кухню и осмотрелся. Мать стояла у раковины и вытирала тарелку. Ее изящные руки двигались медленно и плавно. Она не доверяла электрическим посудомоечным машинам. К тому же мать была весьма прижимистой, хотя и считала для себя само собой разумеющимся носить тысячедолларовые костюмы и пятисотдолларовые туфли.

Она подставила сыну щеку для поцелуя.

– Прекрасно выглядишь, – сказал Бо.

– Спасибо. – Судя по голосу, мать была рада его видеть, но они не привыкли к бурным проявлениям эмоций. Она вытерла руки льняным полотенцем, на котором были вышиты желтые маргаритки, затем проговорила: – Ты не поверишь… Хью и Бакнер вчера умер. – Все разговоры в Чарлстоне велись именно так. Сначала – местные сплетни.

– Очень жаль, – пробормотал Бо.

Мистер Бакнер жил по соседству. Бо помнил, как этот старик поймал его как-то раз, когда он перелезал через стену – ему тогда было лет девять. Бо собирался ловить рыбу в соседском пруду с декоративными карпами. Мистеру Бакнеру уже тогда было почти сто лет, так что в его кончину Бо вполне мог поверить.

– Его младшая сестра когда-то вышла замуж за Питера Ларсона, – продолжала мать. – Помнишь сахарные плантации Ларсона?

– Да, – ответил Бо. Ему было наплевать и на Ларсонов, и на их плантации.

– Насколько я поняла, ты снимаешься в Индиго-бич, – сказала мать без какого-либо перехода (считалось, что вводная часть разговора – то есть сплетен – процесс совершенно необходимый, но недолгий).

– Да, мама, – кивнул Бо, открыв дверцу холодильника.

Холодильник был таким маленьким, что ему пришлось опуститься на корточки, чтобы заглянуть внутрь. Там имелась выпуклая дверца – как у всех старых агрегатов, а этот действительно был очень старый. В очередной раз удивившись тому, как долго работал древний предмет бытовой техники, Бо достал бутылку «Эвиан» и стал пить, не сводя глаз с матери.

Она терпеливо ждала. Эта женщина всегда была воспитанной и вежливой. Когда он наконец оторвался от бутылки, мать спросила:

– Посидим на террасе второго этажа? Сегодня отличный день.

– Хорошо. Анджела здесь?

– Ушла полчаса назад. Ей надо испечь несколько кокосовых кексов для церкви. Она будет очень жалеть, что разминулась с тобой.

Ему тоже было очень жаль. Что ж, придется вернуться, чтобы повидаться с ней. Бо хорошо помнил ее кокосовые кексы – сладкие и вкусные. Он любил запивать их молоком. Анджела всегда ласково улыбалась ему, когда он проглатывал очередной кусок кекса.

– Я испекла много, – приговаривала она, – так что не торопись.

Вкуснейшие кокосовые кексы!.. Воспоминания о них неизменно заставляли его улыбаться.

Анджела… она всегда была для него больше матерью, чем родная мать.

Бо пошел вслед за ней по задней лестнице. Она, как и всегда, держалась очень прямо. На ней были довольно дорогие коричневые слаксы, итальянские кожаные туфли без каблуков и одна из ее любимых шелковых блузок – эта была цвета бургундского вина. В ушах матери красовались пусеты с жемчужинами. Но никаких ожерелий! Мать всегда говорила, что не желает походить на рождественскую елку. Она усвоила этот стиль еще в юности, когда, будучи студенткой, по обмену училась в Париже.