Я не вернусь (СИ) - Тина Милош

Он продолжал думать, что я его обманывала. А когда я расплакалась после очередного обвинения, хотя ни в чем не была виновата — он меня обнял, поцеловал, и снова во мне возросла уверенность, что все будет хорошо.

14

Зрительно я всегда была абсолютно невнимательной. В двух шагах от меня мог идти Брэд Питт, а я, погруженная в свои собственные мысли, не обратила бы на него никакого внимания. Или опять же в той самой задумчивости могла идти прямиком к открытому дорожному люку.

В этот раз мы с Пашей шли вместе, держась за руки и о чем-то воодушевленно споря. Я, стараясь доказать ему свою мысль, хоть и понимала, что не права — и несущегося прямиком на нас разъяренного медведя не заметила бы, не то что стоящую к нам полу-боком и разговаривающую по телефону госпожу Васильеву. Честно говоря, лучше бы это был дикий медведь-гризли… А вот Пашина мама нас заметила и махнула рукой. Понимая, что ничего хорошего из этой встречи не выйдет, я развернулась и уже было собралась пойти назад, лишь бы не общаться с этой женщиной. Я даже не задумалась о том, как глупо выгляжу со стороны.

— У меня автобус… электричка… опаздываю… — совсем не красноречиво объясняла я Паше, но он крепко держал меня, и вырваться из его крепкой хватки не получалось. В голове промелькнула мысль ударить его по коленке или применить приемы самообороны, которым меня когда-то научили — например, оттянуть ему нижнюю губу, но ни того, ни другого я не сделала. Никогда бы не смогла причинить боль Паше — ни физическую, ни моральную.

А между тем Нина Владимировна подошла к нам и поздоровалась, после чего выжидательно посмотрела на меня, будто я ей миллион должна. Мне ничего другого не оставалось, как поздороваться в ответ, проклиная на чем свет стоит свою неудачливость.

— Я хочу с тобой поговорить, Екатерина, — меня немного обрадовало, что в этот день я обула неудобные в моем положении сапоги на каблуках и теперь была немного выше этой женщины — эдакое моральное возмещение. Слабое, но все-таки я не чувствовала себя рядом с ней мелкой букашкой без права голоса. А между тем госпожа Васильева спрашивала вполне ясные и очевидные вещи:

— Зачем ты продолжаешь встречаться с моим сыном? По-моему, в нашу последнюю встречу я тебя просила оставить Пашу в покое!

Я с надеждой посмотрела на отца моего будущего ребенка, но никакой поддержки не получила. Он отошел на несколько шагов и старательно делал вид, что его это не касается. Будто мы не шли с ним пару минут назад, улыбаясь друг другу и споря, на какой фильм пойти. Теперь же передо мной стоял абсолютно чужой человек, и я понимала, что так на него действует присутствие матери.

Стараясь держать себя в руках, до боли сжав кулаки — так, что ногти почти до крови впились в кожу, я честно ответила, что люблю Пашу, и у нас будет малыш. От безразличия в глазах любимого человека и полным ненависти взгляда его матери хотелось кричать. В ушах громко застучала кровь — давление поднялось. Этого только не хватало… Я даже не до конца осознавала, что происходило дальше. Нина Владимировна что-то говорила, хватала меня за руку, пыталась куда-то вести, а я вырывалась. Отвечала резко, даже немного грубо, хотя понимала, что разговариваю с потенциальной свекровью и, по-хорошему, должна молча выслушать все ее оскорбления и обвинения. Возможно, я бы так и сделала, и даже пошла вместе с ней туда, куда она меня так активно звала, если бы Паша принял хоть какое-то участие в разговоре и оказал малейшую поддержку — просто бы держал за руку, а не стоял в стороне, будто хотел стать невидимым. Морально я бы ощущала себя легче, чувствуя на своей руке крепкий нажим его ладони, а так будто бы не было его рядом. Только госпожа Васильева.

— Я прошу тебя обходить десятой дорогой наш дом и моего сына, — в голосе этой женщины звучала отнюдь не просьба, а командный приказ. — Ты же выросла без отца? И ребенка сама сможешь воспитать.

Стараясь изо всех сил сдержать слезы, я вновь и уже в последний раз посмотрела на Пашу. Тот продолжал молчать, разглядывая что-то на грязном снегу у себя под ногами. И с ужасом поняла, что ни малейшего слова в мою защиту и защиту нашего малыша он не скажет, полностью подчиняясь воле матери. Да и что он может мне сказать? «Катя, почему у тебя такой маленький живот? Да и по срокам не совпадает…» — сказал он мне незадолго до этого. «Потому что малыш находится в нижней тазовой части», — ответила я ему вполне спокойным голосом, с тем же ужасом не почувствовав в своем сердце ни капли ненависти к нему, которая должна была появиться априори. Обида — да, непонимание, тысяча вопросов, но не ненависть.

Быстро распрощавшись с Ниной Владимировной и не сказав ни слова прощания Павлику, начала звонить. Своей маме, говоря, что малыша буду воспитывать одна. Таньке, крича, что соглашаюсь на предложение ее мужа и в скором времени приеду в Германию. И Паше, чтобы задать те самые тысячу вопросов.

Моя мама была в своем репертуаре — заявила, что либо я договариваюсь с Ниной Владимировной, и ребенок рождается в полной семье, либо «разбираюсь со всем сама» — в одиночку, без поддержки родных. И я вдруг остро почувствовала, что такое, когда тебя бросают самые близкие люди, хоть и понимала, что мама так сказал в сердцах.

Таня, пытаясь перекричать плачущую дочь, заявила, что я самая настоящая идиотка, если решила выехать за границу только сейчас, когда меня зовут уже давно, едва стало известно о беременности. И Нина Владимировна становится причиной моего отъезда в Европу. «Пойми, Кать, эта женщина костьми ляжет, но никогда не позволит вам с Пашкой быть вместе, хоть ты ему целый детский садик роди!»

Паша не отвечал ни на звонки, ни на смс.

Приехала домой и тут же начала собирать чемодан, совершенно не заботясь о том, как я его повезу — большой, громоздкий, тяжелый. В косметичке лежит тест на беременность — тот самый, один из первых. Сохранила на память. Как там говорят? Первая фотография ребенка — две полоски. Вот точно…

— … Мать сказала, что ты эти полоски фломастером нарисовала.

В папке с документами — снимки УЗИ и результаты второстепенных обследований.

— … Мать сказала, что анализы —