Французская мелодия, русский мотив - Альбина Скородумова

Спектакль имел успех. Жалостливые дамы тут же доставали кто денежку, кто конфетку и угощали сестру, а потом что-нибудь протягивали и мне. К вечеру приходила мама, приносила копченое мясо, вологодское масло, пирожки, и мы устраивали роскошный ужин. Дуняша доставала из дальнего, неприметного шкафчика наливку собственного производства, которую они с матушкой очень любили. Мы с Оленькой тоже выкладывали на стол трофеи. Так и жили, очень, кстати сказать, не плохо.

Потом матушке пришла идея отправить меня в Малатьевский. Что побудило ее к этому, не берусь судить. Оленьку она оставила, меня па четыре года отправила «на курорт», естественно, из самых лучших побуждений. А мне же казалось, что я ей просто мешала. Она написала своей няне очень жалостливое письмо, просила приютить меня на некоторое время. Дождалась ответа с согласием от Василисы Кузьминичны, выбрала время потеплее и посадила меня на поезд до Екатеринодара.

На маленькой станции я вышла из поезда, Василиса Кузьминична поджидала меня на телеге со своим племянником Петром — огромным дядькой лет сорока. Увидев меня, она замахала рукой и громко запричитала: «Ой, дитятко мое, сиротинушка бедная, несчастная…» Все, кто стоял на этом захолустном перроне, сразу обратили на меня внимание. Кто-то говорил: «Бона вишь, к Кузьминичне из столицы сиротка приехала, худышка какая, оголодала совсем». Люди так прониклись и расчувствовались, что стали подносить к телеге кто сала, кто хлеба. Я, конечно, тоже разревелась. Так состоялось мое первое знакомство с Югом России, где я прожила больше четырех лет.

Первый год я ежедневно думала о том, что больше не увижу ни матушку, ни сестру, чувствовала себя забытой Богом и людьми. Мне было очень тяжело. Потом привыкла. Кузьминична была, пожалуй, самой доброй женщиной, какую мне довелось повстречать за всю мою долгую жизнь.

В молодости она уехала в Санкт-Петербург на заработки, устроилась в дом к богатым господам — родителям моей матушки, которых я, увы, в живых не застала, и много лет служила им верой и правдой. Сначала помогала на кухне, потом ее присмотрела моя бабушка, Анна Константиновна Любарская, и перевела в горничные. От Василисы Кузьминичны я многое узнала о своих предках, о которых матушка нам почти ничего не рассказывала.

Мой дед Григорий Петрович — потомок знатного княжеского рода Любарских — был невероятно богат. Женился он па бабушке, будучи зрелым мужчиной 43 лет, в то время как ей шел только двадцатый годок. Однако, по признанию Кузьминичны, супруги обожали друг друга.

Аннушка долго не могла родить деду ребенка по причине слабого здоровья. Матушка появилась на свет, когда деду было почти пятьдесят лет. Он не отходил от постели жены, которая тяжело переживала последствия родов. Дочь родилась настолько слабой, что надежды на то, что она выживет, не было почти никакой. Однако дед велел нанять лучших докторов и для жены, и для дочери, а также найти здоровую кормилицу для новорожденной. Кормилицу привезли вместе с крохотной дочерью и поселили в комнате рядом с Аннушкиной спальней.

Постепенно новорожденная стала поправляться, набирать вес и радовать своего седовласого отца ямочками на пухлых щечках. Кузьминична вспоминала, что рождение дочери невероятным образом повлияло па князя Любарского. Позднее отцовство творит чудеса. Он забросил все свои любимые привычки: конные прогулки, игру в вист по четвергам, уединение в тиши своей библиотеки. Все свободное время проводил в детской у дочери, не забывая, впрочем, навещать долго хворавшую супругу. Кстати, бабушка после тяжелых родов не могла больше иметь детей, поэтому матушка была в семье единственным ребенком, изнеженным и разбалованным до неприличия. Однако необычайно милое, просто ангельское, личико и невероятное обаяние делали ее всеобщей любимицей не только в доме Любарских. С малых лет ее начали вывозить в свет — на рождественские утренники, другие праздники, и везде она была в центре внимания.

Кузьминична, вспоминая матушку в детстве, менялась в лице. Не имея своих детей, она любила ее как родную дочь. Она прослужила у Любарских больше 40 лет, пережила своих хозяев. Потом ее ненаглядная воспитанница настояла па том, чтобы Кузьминична вернулась на свою родину. Она жалела старенькую няньку, которой давно хотелось «на волю», но об этом она боялась даже заикнуться молодой барыне. Матушка сама приняла решение отправить верную няньку па юг, заплатила ей сполна за службу и отправила поездом в Малатьевский, где жили ее близкие родственники.

К моменту моего приезда на жительство в Малатьевский Василиса Кузьминична превратилась в заправскую хуторянку с огромным хозяйством: куры, козы, коровы, свиньи. Первое время жила вместе с семьей старшего брата, но потом решила, что на старости лет может пожить самостоятельно, сама себе и барыня, и служанка. Поставили хату рядом с братовым двором, постепенно завела хозяйство да и вошла во вкус. Пригрела младшего своего племянника Петра, детину здорового, сильного, но умом недалекого. Может быть, поэтому и жалела его больше всех. Жену ему было никак не найти, так и жил при старой тетке. Работал то у отца, то у Кузьминичны, причем силы был недюжинной. Как Балда у Пушкина — «ест за троих, работает за семерых».

По причине слабоумия не взяли его на войну, в отличие от двух остальных братьев. А те вернулись с войны совсем другими людьми. Старший Степан увлекся идеями Ленина, этакий деревенщина-революционер, а средний Игнат оставался человеком кулацкой закалки. Однако жили дружно, спорить — спорили, но чтоб брат на брата с кулаками пошел по, так сказать, идейным соображениям, такого я не припомню.

Меня все приняли хорошо, Кузьминична постаралась. От родственников скрыла, что я княжеских кровей, представила меня как племянницу господской кухарки, осиротевшую во время германской войны. Конечно, жизнь в голодном Петрограде была не сахар, но мы не бедствовали. Матушка следила за тем, чтобы мы с Оленькой не теряли форму — мучного много не давала, маслом не баловала. Поэтому, выйдя из переполненного душного поезда, в котором я ехала несколько дней, вид я имела далеко не барский. Рыдающая Кузьминична растрогала не только меня, но и Петра, он тоже подвывал вместе с нами, сидя на, телеге. А для окружающих сцена на перроне стала просто самой актуальной темой обсуждения в течение нескольких дней. В общем, прибыла на Юг я не дворянкой, а несчастной сироткой — кухаркиной дочкой.

Сложности начались потом, когда я, отоспавшись на мягкой перине и отъевшись, должна была потихоньку приступать к работе по хозяйству. Обращаться с лошадьми я умела очень ловко, однако демонстрировать это было нежелательно. Откуда кухаркина дочь могла такому обучиться? Поэтому пришлось тщательно скрывать свое умение скакать верхом. Доить коров и коз я научилась с большим трудом, куда больше мне нравилось их пасти. Свиней боялась ужасно, особенно хряков. Как ни уговаривала меня Кузьминична, я так и не смогла пересилить себя. Постепенно все привыкли к тому, что мое призвание — пастьба коров, коз и овец. Ну а чего еще от кухаркиной дочки можно ждать?