Манкая - Лариса Шубникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот этого испуга и шараханий Митька допустить никак не мог, и начал шоу. С улыбки, между прочим.
– Юль, я понимаю, я страшненький, но я не кусаюсь. Честно! В жизни не ел человечины и не собираюсь начинать.
Москвичка слегка опешила, но перестала пятиться от Широкова. Уже неплохо.
– Я не совсем понимаю…
Митька и сам мало что понимал из речи своей ненормальной и хаотической, но уверенно продолжил:
– Окей. Поясняю. Я тебя не съем и не обижу. Зайди, а? Тоскливо… – и снова печальный вид напустил.
– В смысле? Вам плохо? Что болит? Зачем горчичники? Дышать тяжело?
– Мне плохо. Дышать легко, как ни странно. Ничего не болит, – теперь он сдерживал смех, глядя на растерянное лицо Юльки.
Та поморгала, задумалась и начала кое-что понимать. А когда ее осенило, она прямо посмотрела Широкову в глаза и выдала.
– Вы врете мне, да?
– Ага,
Честного признания Юлька не ожидала, потому снова задумалась.
– Митя, а горчичники почему?
– Ну, просто интересно было, пользуется ли кто-то еще этими штуками. Лично я не видел их уже лет двадцать. – Юлька покладисто кивнула, подтвердив его высказывание, соглашаясь.
– А плохо вам почему?
– Чаю не с кем выпить. Или кофе, – посмотрел, как глаза Юлькины подернулись печалью и виноватостью, заговорил, – Юль, не знаю, о чем ты думаешь, но не делай катастрофы из всего этого, ага? Полчаса жалко на меня потратить? Так и скажи, – снова печальные глаза, еще и голову опустил, разве вот только ножкой не шаркнул обиженно.
Ну, Юлька посмотрела на все это, подумала и улыбнулась.
– Вы, Митя, не повар. Вы шантажист. Давайте выпьем кофе. Где у вас кухня? Я сварю, – и Юля уверенно шагнула навстречу кавалергарду.
А теперь задумался Митька и припомнил слова Ирины о якобы ее, Юлькином, интересе к его персоне. О ее вот этом согласии выпить кофе с ним. Может права Джеки и Широков не совсем безразличен этому чуду в клетчатом платье, а? Вот напасть московская…всю душу перевернула и смотрит ясными серыми глазами. До того чистыми, что кажется, девочка перед ним. Даже белый, пышный бант померещился ему в волнистых волосах цвета спелой пшеницы.
– Не. На кухню не пущу. В конце концов, я тебя сюда заманил, мне и кофе варить. Проходи, располагайся.
Юлька несмело потянулась за Митей в гостиную.
Вот не зря старался новичок-дизайнер! Кухня в светлых тонах, прекрасно вписалась, перетекла в гостиную. Остров с варочной панелью условно делил два пространства: диванное и кухонное.
Пока Митька варил кофе и разливал по чашкам, Юля бродила по гостиной и разглядывала книги, картины и фотографию…одну. Митиной мамы. Правда, Юля не знала кто это, но, пожалуй, догадалась. Митька на мать походил и глазами и цветом волос.
– Садись. Туда, где тебе удобно.
Юлька сразу пошла к креслу, тому, которое очень нравилось и самому Митьке: кожаное, с широкой спинкой и узкими подлокотниками.
– Можно сюда? Такое кресло было у моего отца. Он никого в него не пускал. А я … – она оборвала речь свою и смутилась.
– Конечно, можно. – Ну, они и уселись чинно, благородно, на расстоянии вытянутой руки.
Юлька в заветное кресло, а Митя расположился рядом, в другом кресле, специально повернулся так, чтобы видеть Юльку.
– Фотография мамы?
Митька кивнул и … Вот кто его знает, что нашло, накатило на парня? Слова посыпались, что горох. И сам того не ожидая, начал он говорить Юльке о маме, об их жизни, тяжелой, но интересной. О своем детстве, хулиганствах и прочем всяком. А она слушала, да так, словно ничего более интересного и не слышала никогда. И чувствовал Митька, что интерес ее вовсе не тот, профессионально-психологический, а самый что ни на есть душевный. Широков говорил, Юлька улыбалась или печалилась, следуя его воспоминаниям. Он и не заметил, как все вывалил на москвичку, обладательницу непонятного сияния и еще чего-то ангельского.
– Мне потому и дом этот понравился, что напомнил о Ярославле. Мы с матерью в таком же жили. И соседи хорошие. Дружили семьями. Как и вы. И бабульки у нас были! Только не сестры, а подруги. Но, знаешь, к старости стали похожи друг на друга.
Оба посмеялись, вспоминая Дору и Фиру.
– Вам они нравятся. И Джеки тоже. Вот честно, замечательное прозвище и подходит Ирине Леонидовне как нельзя лучше. Вы, Митя, такой молодец! Подбодрили нас всех. А меня, вообще, спасли. Правда! Кран тот бесючий, все время подтекал. А Гасилов, сосед снизу, очень серьезный мужчина. Вот затопили бы мы его с Кирой, он был ругался. Да и неприлично, – потом Юлька опомнилась и продолжила, – Кирочка починил бы, но все время очень занят. Сами понимаете, работа и давление в офисе такое, что он иной раз заснуть не может.
Ох, как же хотелось Широкову дать залп по ее ненаглядному Кирочке, но он запретил себе делать Юльку несчастной, потому, просто кивнул и промолчал. Желваками поиграл да и сдержался.
– А твое детство? Расскажешь?
Тут случилась заминка, и Широков понял, что не ту тему он затронул, что могла бы поддержать тепло их беседы.
– Ну, рассказывать особенно нечего. Ничего такого сверхъестественного. Совсем не так, как у вас. Никаких побегов из дома ради спасения индейского племени. И никаких путешествий на соседнюю стройку с последующим переломом руки. Если честно, я в школе была …ну…
– Ботан? И почему я не удивлен? – потешался Широков.
– Почему сразу ботан? Я просто хорошо училась и читала много. Собственно, книги и составили мой интерес по жизни. Вот в них я путешествовала на стройки и спасала индейцев, – улыбка такая, что Митька слегка дернулся к Юльке, но приостановил себя, памятуя о ее натуре честной и верной, блин.
Хотя, почему «блин»? Разве не эта вот ее внутренняя чистота и порядочность привлекли его? Разве не этим вот сияла Юлька? Да, Митька мужчина, и помыслы его совершенно нормальны и инстинкты тоже, нормальны. Но куда им, инстинктам, против ангельского проявления и влюбленности? Снова сдержался Широков, мысленно повесил себе медаль на грудь. За Отвагу и Воздержание! Потом припомнил, из-за кого он сдерживается и чуть не психанул.
Кира, да почему ж ты не попался Широкову где-нибудь в темном переулке, а? И какого черта он, Митька, так долго «ехал» в Москву? Поторопился бы и Юлька могла бы быть свободной. А коли так случилось бы, знайте, Широков ни за что не отдал бы ее никому. Себе бы забрал, причем сразу и без всяких раздумий.
И опять вопрос: «Что делать?» ткнулся острым гвоздем в его голову. Ирине он сказал, что будет любить. Верно, будет. Но…
Митька откинул назойливые, неприятные мысли и снова окунулся в
