Серебряный город мечты - Регина Рауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она сказала, чтобы я жил, если смогу… жить. Только я и не могу… — он говорит яростно, тише с каждым словом, и последнее получается призрачным шелестом.
Который я, впрочем, слышу слишком отчетливо.
Остро.
А Дим швыряет бессчетную бутылку, что вдребезги и тоже… остро.
— Жить не могу и умереть не могу, — он кривится.
Поднимается и шатается.
Кажется, что свалится, покатится вперед по длинной лестнице вниз на каменный пол, разобьется, осуществляя самую заветную мечту, на этот раз окончательно.
— Дим!
Крик вырывается сам, раскатывается звонко и отчаянно.
И хватаюсь я за него не менее отчаянно.
До судороги.
— Пойдем наверх, пожалуйста…
— Зачем?
Он отступает.
Спускается на пару ступеней ниже, покачивается и затылком к стене приваливается. Оказывается совсем близко, лицом к лицу.
И его лицо я рассматриваю жадно.
Вглядываюсь в знакомо незнакомые черты.
В глубоко впавшие щёки, заострившиеся сверх приличий скулы, колкую даже на вид тёмную щетину. Появившиеся морщины в уголках глаз и черноту под провалами этих самых глаз, тёмных, почти чёрных, в которых, как в бездну, и смотреть, и падать.
— Больше не нравлюсь? — Дим ухмыляется.
Смотрит пристально, и взгляд для вдрабадан пьяного у него слишком трезвый.
Холодный.
— Нравишься.
— Ты зачем приехала, Север? — он спрашивает желчно.
Отдирает мою руку от своей футболки, сжимает запястье, на котором уже расцвели чёрные узоры синяков от хватки Марека, отводит мою руку в сторону, и от боли я все же шиплю и рукой дергаю, но Дим держит крепко.
— Пусти. Пани Гавелкова, соседка, принесла свичкову и услышала шум. Она мне позвонила. Хотела в полицию, но решила сначала мне.
— И ты, конечно же, примчалась, — он заключает издевательски, рассматривает, тянет к себе, и сантиметры между нами становятся миллиметрами. — Иди, иди за мной — покорной и верною моей рабой[2]…
— Замолчи, — я прошу.
Закрываю, не выдерживая его взгляда, глаза.
А над головой, спасая и разряжая напряжение, раздается мужской голос, интересуется насмешливо, давая признать Йиржи:
— Алоха, друзья мои! Вы чего мне Магдичку пугаете?!
— Мы не пугаем, — Дим кривится.
Отталкивает меня и сам от стены отталкивается.
Раскачивается.
И удержать от пересчета ступеней я его успеваю в последний момент.
— Дим!
— Я сижу в господе, потягиваю пиво и жду свой ужин, когда мне звонит Магдичка и шумит, что ты сошла с ума, а твоего жильца убили, — Йиржи сообщает буднично, сбегает, грохоча берцами, стремительно.
И Дима, что обмякает как-то враз, он подхватывает, резюмирует проницательно, глядя на меня поверх его головы:
— Что у вас здесь произошло, я так понимаю, лучше даже не спрашивать.
— Не спрашивай, — я соглашаюсь.
Мешаюсь под ногами, пытаясь помочь, и Йиржи на меня сердито шикает:
— Ветка, я в состоянии дотащить до кровати эту немощь. В нём живого веса меньше, чем в туше верпя, купленного мной сегодня для свадьбы. Не косись даже левым глазом! Свадьба в «Аду», а не у меня. Тьфу на тебя, Ветка! Молодые хотят королевский размах гуляний.
— И национальную кухню?
— А как же, — Йиржи пыхтит согласно, прислоняет Дима к кухонной стене, закрывает ногой дверь погреба, уточняет деловито. — Спальня на втором?
— На третьем, мансарде.
— Прелестно. Двери открой.
Открою.
Придержу за ошейник Айта, что при нашем появлении вскакивает, обнажает молчаливо белые острые зубы.
— Айт, нельзя. Йиржи — друг.
— Друг, — друг пыхтит охотно.
Игнорирует недовольный оскал, и по скрипучей, рассохшейся от времени, деревянной лестнице его шатает на пару со что-то бормочущем себе под нос Димом. И поднимаются они долго, собирают, приглушенно матерясь, все косяки и углы.
И на кровать ничком они падают вместе.
— Всё, — Йиржи перекатывается на спину.
Раскидывает руки, дышит тяжело и шумно, и сообщает он, глядя в потолок, флегматично:
— Кто б сказал, кто б рассказал, что я буду таскать твоих мужиков, Ветка.
— Спасибо.
— Пожалуйста. Я Магдичку успокоил и отправил домой, но завтра она явится, — он смачно и заразительно зевает, приподнимается на локтях, чтобы на посеревшее небо за окном посмотреть, взглянуть на часы и удивленно-печально констатировать. — Верней, уже сегодня. Пять утра, Ветка.
— Угу, — я подтверждаю.
Подхожу к кровати, чтобы окончательно уснувшего Дима перевернуть, уложить на бок.
— Что «угу»?
— Что надо накормить Айта, выгулять, — я перечисляю послушно, тяну Дима за руку, — прибрать дом, дабы твоя тетя не пришла в ужас, придя за подробностями и объяснениями.
— Тебе поспать надо в первую очередь, Ветка, — Йиржи тянет жалостливо.
Взирает.
И стукнуть его хочется, как в детстве.
— Я посплю.
— Когда? — он фыркает.
Перестает наблюдать за моими тщетными попытками сдвинуть Дима и сам его переворачивает, подкладывает заботливо подушку и сунувшегося под руку Айта самоубийственно щелкает по носу, посылает его за поводком и мне возразить не дает.
— Ты спать, я кормить и выгуливать собаку. Остальное после обеда, — он приказывает и пальцем мне грозит. — И не беси меня, Ветка, иначе я тебе снова подложу крысу в кроссовок.
— Не подложишь, — я улыбаюсь невольно.
— Конечно, не подложу! — Йиржи признает возмущенно. — Ты тогда не стала визжать, как положено всякому девчачьему созданию. Ещё достала эту мерзкую гадость за хвост и разглядывала.
— Я провела детство в Каире. Город Мусорщиков[3], вот где настоящие крысы, Йиржи.
— Избавь от подробностей, — он хмыкает и поводок, принесенный Айтом, берет, чешет сообразительного друга человека за ухом. — У меня и так от тебя психологическая травма на всю жизнь.
— Ты так с ней и не справился?! — я ужасаюсь.
Выхожу следом за ними в коридор, прикрываю дверь и… мешкаю.
Думаю.
— Тазики обычно хранятся в ванной и да, его лучше одного не оставлять, — Йиржи, словно читая мои мысли, своим пониманием злит. — Кровать огромная, тесно не будет. Да и…
— Без «и», — я его перебиваю.
И соглашается, пожимая плечами, он глубокомысленно:
— Ну да.
— Йиржи…
— Мы ушли, Ветка, нам ещё из дома выбираться, — Йиржи расплывается в самой обаятельной и невинной улыбке, коих у него сотня.
Удаляется, насвистывая.
А я… возвращаюсь.
Оставляю найденный в ванной таз на прикроватной тумбочке и на край кровати, отворачиваясь от Дима и не раздеваясь, всё же ложусь. Даю себе обещание, что проснусь и уйду раньше, чем он встанет и увидит меня.
[1] Бурчак (burčak) — молодое вино из чешского винограда, которое можно продавать с сентября по ноябрь. Бурчак — главный герой и напиток праздника сбора винограда (Винобрани), который приходится на начало осени.
[2] А. Блок «Демон»
[3] Город Мусорщиков — квартал на окраине Каира, население которого занимается сбором мусора по всему городу
