Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Прозаическая литература возникла в Риме немного позднее римской поэзии, но совершенно иным путем. Она не знала ни тех искусственно созданных потребностей, для удовлетворения которых школа и театральная сцена преждевременно вызвали к жизни римскую поэзию, ни тех искусственных стеснений, которым строгая и недальновидная театральная цензура подвергала всего более римскую комедию. Да и в глазах людей хорошего общества и на этой отрасли литературной деятельности не лежало того нравственного пятна, которым было заклеймено звание «рифмоплёта». Вот почему прозаическая литературная деятельность развивалась более естественным путем, чем современная ей поэтическая, хотя и была менее широко распространенной и менее активной; и если поэзия находилась почти исключительно в руках мелкого люда и среди славившихся в то время поэтов нет ни одного знатного римлянина, то среди прозаиков этой эпохи, напротив того, едва ли можно найти хоть одно несенаторское имя, и литература эта исходила главным образом из круга самой высшей аристократии — от бывших консулов и цензоров, от Фабиев, Гракхов и Сципионов. Само собой понятно, что консервативные и национальные тенденции лучше уживались с этой прозаической литературной деятельностью, чем с поэзией; однако и там, в особенности в важнейшей отрасли этой литературы — в историографии, эллинское направление сильно и даже слишком сильно влияло и на содержание, и на форму.

До ганнибаловской войны в Риме вовсе не было историографии, так как заметки в городской книге принадлежали к числу официальных документов, а не к числу литературных произведений и с самого начала велись так, что между ними не было никакой внутренней связи. Для своеобразия римского характера показательно, что, несмотря на распространившееся далеко за пределы Италии владычество римской общины и постоянное соприкосновение знатного римского общества с обладавшими столь богатой литературой греками, до половины VI века [ок. 200 г.] не чувствовалось потребности описать подвиги и судьбы римского гражданства для сведения современников и потомства. Когда же наконец такая потребность возникла, то для римской истории не нашлось ни готовых литературных форм, ни подготовленной читающей публики; чтобы создать то и другое, нужны были крупные таланты и немало времени. Поэтому на первых порах это затруднение было до некоторой степени устранено тем, что стали писать отечественную историю или на родном языке, но стихами, или же прозой, но по-гречески. О написанных стихами хрониках Невия (писавшего около 550 г.? [204 г.]) и Энния (писавшего около 581 г. [173 г.]) мы уже упоминали; они принадлежат к древнейшей исторической литературе римлян, а хронику Невия даже следует считать за древнейшее римское историческое произведение. Почти в то же время появились греческие летописи Квинта Фабия Пиктора279 (после 553 г.) [201 г.], знатного римлянина, принимавшего деятельное участие в государственных делах во время ганнибаловской войны, и Публия Сципиона (умер около 590 г.) [ок. 164 г.], сына Сципиона Африканского. Исторические сочинения первого рода пользовались уже до некоторой степени развитым стихотворным искусством и имели в виду немногочисленных читателей, в которых уже развился вкус к поэтическим произведениям; исторические сочинения второго рода могли пользоваться уже готовыми греческими формами и имели в виду преимущественно образованных чужеземцев, так как интерес их содержания простирался далеко за пределы Лациума. Первого пути придерживались писатели из плебеев, а второго — писатели более знатного происхождения; точно так же и во времена Фридриха Великого наряду с патриотической литературной деятельностью пасторов и профессоров существовала аристократическая литература на французском языке: Глейм и Рамлер писали немецкие военные песни, а короли и полководцы описывали войны на французском языке. Но ни написанные стихами хроники, ни написанные на греческом языке римские летописи не были настоящей латинской историографией; эта последняя начинается только с Катона; его история Рима с древнейших времен, появившаяся не ранее конца описываемой эпохи, была в одно и то же время и древнейшим, написанным на латинском языке, историческим сочинением, и первым значительным прозаическим произведением римской литературы280. Все эти сочинения, конечно, были написаны не так, как писали греки281, но в противоположность отрывочным заметкам городской книги это были прагматические исторические повествования с последовательностью в рассказе и с более или менее правильным распределением содержания. Все они в своей совокупности обнимали отечественную историю от основания Рима до того времени, в которое жили сами авторы, хотя, судя по заглавиям, сочинение Невия касалось только первой войны с Карфагеном, а сочинение Катона — первоначальной истории Рима; поэтому они сами собой распадаются на три отдела — на историю легендарных времен, историю прошлых времен и историю современную.

Что касается легендарного времени, то для истории происхождения города Рима, которая везде излагается очень подробно, главное затруднение заключалось в том, что, как уже было ранее замечено, на этот счет было в ходу два совершенно противоположных воззрения: национальное, которое по всей вероятности уже было письменно занесено в городскую книгу в своих главных чертах, и греческое воззрение Тимея, которое не могло оставаться неизвестным этим составителям римских хроник. Первое из них связывало происхождение Рима с Альбой, а второе с Троей, поэтому первое приписывало основание Рима сыну альбанского царя Ромулу, а второе — троянскому принцу Энею. Соединение этих двух сказаний в одно целое произошло в описываемую нами эпоху и, по всей вероятности, было делом или Невия, или Пиктора. Сын альбанского царя Ромул остается основателем Рима, но он вместе с тем называется сыном Энеевой дочери; Эней не основывает Рима, а переносит римских пенатов в Италию и строит для их местопребывания Лавиний, между тем как его сын Асканий основывает метрополию Рима и древнюю метрополию Лациума — Альбу Лонгу. Все это было придумано очень плохо и очень неискусно. Римлянин должен был возмущаться при мысли, что древние римские пенаты хранились не в храме на римской торговой площади, как все до тех пор думали, а в храме, который находился в Лавинии; греческий вымысел был еще менее удачен, так как согласно ему боги даровали только внуку то, что предоставляли в удел деду. Тем не менее, эта редакция рассказа достигла своей цели: она прямо не отвергала национального происхождения Рима, но в то же время не оставляла без удовлетворения эллинские тенденции и как бы легализировала бывшее в то время в моде кокетничанье происхождением от Энея; оттого-то она и сделалась стереотипной и вскоре после того официальной историей происхождения могущественной общины. Впрочем, помимо басни о происхождении Рима греческие историографы мало заботились о римской общине или вовсе о ней не заботились, поэтому следует полагать, что дальнейшее изложение отечественной истории брало свое начало преимущественно из туземных источников; но по дошедшим до нас скудным сведениям нет возможности решить, какими преданиями кроме внесенных в городскую книгу могли пользоваться древнейшие летописцы и что прибавляли эти летописцы сами от себя. Заимствованные у Геродота анекдоты282, конечно, еще не были знакомы этим древнейшим летописцам, а непосредственное заимствование греческих материалов в этом разделе не может быть доказано. Тем более достойна внимания очень ясно проглядывающая повсюду, и даже у недруга греков Катона, тенденция не только связать Рим с Элладой, но и доказать, что италики и греки первоначально составляли один народ, — сюда относятся рассказы о переселившихся в Италию коренных греках, или пеласгах.

Хотя нить общепринятого рассказа была очень слаба и ненадежна, все-таки она не прерывалась через весь период царей вплоть до установления республики; но в этом пункте источник легенд оказывался совершенно иссякнувшим, и было не только трудно, но даже совершенно невозможно составить сколько-нибудь связный и удобочитаемый рассказ по записям должностных лиц и по дополнявшим их скудным заметкам. Это было всего более чувствительно для поэтов. Кажется, именно по этой причине Невий перешел от эпохи царей прямо к войне из-за обладания Сицилией, а Энний, описывавший в третьей из своих восемнадцати книг еще эпоху царей, а в шестой — уже войну с Пирром, был в состоянии описать первые два столетия республики в лучшем случае в самых общих чертах. Нам известно, как преодолевались эти затруднения теми летописцами, которые писали по-гречески. Но Катон избрал своеобразный путь. Он также не чувствовал, как сам сознается, никакой охоты «рассказывать то, что написано на доске в доме первосвященника — как часто имело место вздорожание пшеницы и когда происходили лунные и солнечные затмения», поэтому он и наполнил вторую и третью книги своего сочинения рассказами о возникновении остальных италийских общин и о вступлении этих общин в союз с Римом. Таким образом он сбросил с себя оковы хроники, рассказывавшей события год за годом и предварительно выставлявшей имя кодового правителя общины; этим и объясняется то мнение, что в историческом сочинении Катона события описывались «по отделам». Столь необычайное в римском сочинении внимание к остальным италийским общинам было отчасти результатом того, что принадлежавший к оппозиции автор опирался в своей борьбе со столичными нравами главным образом на италийские провинции; частью же оно служило как бы вознаграждением за недостаточность исторических сведений о промежутке времени между изгнанием царя Тарквиния и войной с Пирром, так как на свой манер описывало главный результат этой войны — объединение Италии под римским владычеством.