Благоволительницы - Джонатан Литтелл

Для преодоления противоречия между преступной биографией Макса Ауэ и службой в СС в роман введены сразу несколько персонажей-посредников, которые помогают главному герою вступить в эту закрытую корпорацию, совершавшую массовые убийства, но не терпевшую индивидуальных прегрешений. Сначала, еще в университете, он был завербован своим профессором, юристом и национал-социалистом Отто Олендорфом (историческое лицо, впоследствии один из начальников Ауэ на Восточном фронте) в качестве осведомителя, обязанного изучать реакции населения на политику нацистов, обеспечивая тем самым обратную связь между властью и народом: «В некотором роде такой подход заменял выборы…» (с. 64). А потом, после неприятной истории с уголовной полицией, едва не раскрывшей гомосексуальные похождения Ауэ, его покровителем и закадычным другом становится некто Томас Хаузер, который делает его кадровым сотрудником СД, способствует его карьере, не раз спасает его в отчаянных ситуациях. Этот вымышленный персонаж — очень странный, двусмысленный человек: неунывающий, энергичный, верный друг, любимец женщин, а вместе с тем офицер тайной полиции, циник, успешно шагающий по ступеням должностной лестницы. То ли он, по какому-то чудесному стечению обстоятельств, так и не проведал о предосудительных деяниях своего друга, то ли знает о них и приберегает свое знание для шантажа (но никогда открыто этого не признает). Внешне он верный Пилад — друг Ореста из греческого мифа, а по сути скорее Мефистофель из гетевского «Фауста», воплощение рокового соблазна.[117] Именно он окончательно толкнул Ауэ на путь кровавых дел, заставил его сделаться участником геноцида. С этого пути уже не сойти: в какой-то момент, после ранения, герой романа пытается искать себе другую, более «чистую» службу, что-нибудь по дипломатической линии, но все его попытки вязнут в бюрократических хитросплетениях, все появляющиеся было возможности поистине фатально закрываются — зато ему настоятельно предлагают новый пост в системе концлагерей, и, когда он наконец скрепя сердце соглашается, приказ о назначении ему приносит не кто иной, как Хаузер. Этот симпатичный соблазнитель служит условной, но самой сильной фигурой Судьбы. От его дружеской опеки можно избавиться, только убив его, зато на этом и обрывается роман, подчеркивая литературно-повествовательную природу этой Судьбы. История героя закончена, теперь ему остается только до конца своих дней скрываться под чужим именем — от человеческого правосудия, но не от внутренних терзаний, от которых не уйдешь: «Мой след взяли Благоволительницы» (с. 778).

Джонатан Литтелл предпринял необычный и очень серьезный художественный эксперимент. Литература часто изображает злодеев, нередко они бывают умны, наделены глубокими чувствами, предстают во всем значительнее окружающих. Но у Литтелла такой герой действует не на свой страх и риск, а как верный солдат гитлеровского рейха, беря на себя ответственность за все деяния этого рейха, и с такой ответственностью не сравнится вина никакого индивидуального злодея. Преступления Макса Ауэ — часть преступлений государства, они совершаются по убеждению, опираясь на идеологию, претендующую на тотальный охват мира и оперирующую не только рационально-политическими, но и сакральными понятиями. Эта мыслительная система способна быть сильным конкурентом рационалистической этики, некоторые ее ценности — «жертва», «трата» и т. д. — близки к ценностям, на которых зиждется художественное творчество. Автор романа признает, принимает ее в качестве рабочей гипотезы: предположим, всеобщей морали не существует, предположим, категорический императив Канта сводится к исполнению приказов вождя, предположим, в основе справедливости — только сила, и сильный сам определяет, что справедливо, а что нет. На такой территории эстетического имморализма, в неопределенном «пространстве литературы» он исследует мотивы и последствия действий своего героя, «влезая в его шкуру».[118] И тогда выясняется: подобную гипотезу можно открыто развертывать лишь в литературе. У палачей нет собственной речи, а идеология их государства, даже самого свирепого, никогда не дойдет до такой степени откровенности. Такие идеи держатся лишь до тех пор, пока нам напоминают о художественной условности, пока их подпирают книжными реминисценциями и стереотипами массовой культуры; где кончается литературность — там эти идеи рушатся, теряют убедительность, и вместо них начинает звучать язык телесной боли.[119] Литература, художество всегда радикальны; оттого это единственная среда, где имморализм способен высказываться, а следовательно роман Литтелла может — пожалуй, даже должен, если мы хотим понять всю его сложность, — читаться как творческая самокритика литературы средствами самой же литературы.

Для нас, русских читателей, этот роман интересен вдвойне. Во-первых, фигура тоталитарного интеллектуала, идеалиста на службе у палачей отнюдь не чужда нашему собственному национальному опыту. А во-вторых, русская литература, пожалуй, вправе гордиться тем, что именно в ней американо-французский писатель нашел так много материалов, средств, точек опоры, чтобы вывести на свет разума из мрака и молчания своих «благоволительных», желающих добра демонов.

Примечания

1

сокращенное латинское Doctor juris (доктор права)

2

Софокл, «Эдип в Колоне», 1270. Перевод С. Шервинского

3

А. Шопенгауэр, «Афоризмы и максимы», гл. ХII. Перевод Ф. Черниговца

4

Слушаюсь (нем.)

5

Выстрел в голову (нем.)

6

Акция, операция (нем.)

7

Львов, 1884; Люблин, 1853, Издано у Шмуэля Берштейна.

8

В описываемое время Мировой (или Великой) войной называли Первую мировую войну. (Прим. автора.)

9

Нет проблем (нем.)

10

Исчислено, взвешено, разделено (Дан, 5: 25)

11

«Нахтигаль» (Nachtigall) — соловей (нем.)

12

Плутарх. «Сравнительные жизнеописания». «Алкивиад». XXIII. Перевод Е. Озерецкой

13

Свинство, величайшее свинство (нем.)

14

Приказ об уничтожении (нем.)

15

Приказ фюрера (нем.)

16

Международным финансовым еврейством (нем.)

17

«Война есть война, а шнапс есть шнапс» (нем.)

18

Приятно (нем.)

19

Большая акция (нем.)

20

Окончательная победа (нем.)

21

Приказ о комиссарах (нем.)

22

Юноша, молодой человек (греч.)

23

Отрок, юноша (греч.)

24

Неразумный, малолетний (греч.

25

Геродот, «История», IV, 130–131. Перевод Г. Стратановского

26

Здесь: и все такое прочее (итал.)

27

Это жизнь (фр.)

28

Понятно? (итал.)

29

Лови день, пользуйся мгновением (лат.)

30

Иностранные армии Востока» (нем.) — отдел Генерального штаба гитлеровской армии.

31

Букв.: человек рабочий (лат.)

32

Не человек, добившийся всего собственными силами, а человек сформированный (англ.)

33

Стендаль, «Красное и черное», ч. II, гл. 8. Перевод С. Боброва и М. Богословской

34

Раненый (нем.)

35

Софокл, «Электра», 1164, 1415, 1487–89. Перевод Ф. Зелинского

36

Не прикасайся ко мне (лат.). Цитата из Евангелия от Иоанна (20:17)

37

Неизведанная земля (лат.)

38

Оберабшнит — основной территориальный округ в системе СС

39

Входящие оставьте упованья (итал.) — надпись на вратах ада (Данте, «Божественная комедия», III, 9; Перевод М. Лозинского)

40

Филипп Боулер (1899–1945) — руководитель канцелярии Гитлера

41

Чингисхан, то есть «великий хан над всеми племенами, всемирный правитель», — титул Темучина (Темуджина), основателя единого Монгольского государства. Слово «чингис» происходит от тюркского «тенгиз» — море, океан