Посёлок - Кир Булычев

Причесаться было нечем, но мылся Казик минут пять — и просто водой, и илом. Он понимал, конечно, что земляне будут им недовольны — Казик совершенно за собой не следит, не зря его всегда ругает тетя Луиза.

Он перешел через реку вброд, в одном месте было почти по пояс, и замерз он страшно, так что по лесу он побежал. Лес был негустой, сосняк, светлые голубоватые стволы отклонялись от него, боялись шума, хищные лианы он срезал на бегу ножом — хороший нож, может, Дик его потом подарит, а то Казик остался без ножа… Он обязательно попросит у земных людей книгу по географии. Первым делом, когда все кончится, он попросит у них книгу по географии с цветными картинками. Старый говорил, что бывают книги с объемными и движущимися картинками. Что еще нужно человеку?

Олегу не было холодно. Снег, сыпавшийся густо и упрямо, сначала срывал палатку жесткими струями, а потом, превратив ее в холмик и затихнув, словно довольный тем, что восстановил чистоту и белизну горной долины, стал тяжелым, душным и теплым.

Олег устал, ему хотелось спать, мысли двигались лениво и безвольно. Вчера они шли весь день, они старались идти так, чтобы все время подниматься. Они уже знали, что заблудились, но не переставали надеяться, что все же выйдут к перевалу, пускай не в нужном месте, это не так важно — только бы вырваться из облака, наверх, где нет бесконечной пурги.

Они упали — сил не было даже на то, чтобы согреть воды, — не дождавшись темноты. В серой мгле, молча, будто совершали уговоренный ритуал, они расстелили палатку, удерживая ее, чтобы не унесло вьюгой, потом закутались в нее и покорно лежали, чувствуя, как полог тяжелеет, заваленный снегом.

Ночью Олег проснулся — а может, ему показалось, что он проснулся, — от жалости к матери. Он уже догадался — именно тогда, ночью, во сне, — что никогда больше не увидит мать. И ему стало бесконечно жалко ее, потому что теперь мать, даже если их найдут и привезут на Землю, всеми мыслями останется здесь, на планете, у нее ничего больше нет. И ему стало стыдно, как часто он грубил ей, не слушался ее и не хотел слушать рассказы об отце и прежней жизни. Олег заплакал и беззвучно, чтобы не разбудить тяжело дышавшего Сергеева, просил у матери прощения.

Клавдия села за стол поработать. И ничего у нее не получалось.

Через несколько минут она поймала себя на том, что тупо глядит в окно. Лес за эти недели изменился: лето заставило распуститься листья на деревьях — маленькие зеленые листочки на длинных волосах ветвей; мох выпустил свежие побеги, которые вздрагивали, когда близко пролетало насекомое, стараясь схватить добычу; лишайники вспучились и медленно дышали; в чаще появилось куда больше животных — то ли пришли с юга, то ли проснулись от зимней спячки. Лес вызывал в Клавдии отвращение, но и притягивал ее. Это было странное желание, которое овладело Клавдией, как жажда, — выйти в этот лес и пойти по нему, просто так, без скафандра, ничего не опасаясь.

Нет, так не пойдет, спохватилась Клавдия и заставила себя думать о работе…

Не хватало еще этого корабля! Гробница Тутанхамона!

Клавдия была легко ранима и впечатлительна, но старалась скрыть это от окружающих, потому что в ином случае ей нет места в Дальней разведке. Она привыкла за последние годы подавлять чувства, которых стыдилась, и поддержание репутации вычислительной машины, вызывавшей к ней уважение, но редко — симпатию, казалось целью ее жизни. Удивительно, но Клавдия не догадывалась, что Сребрина и Салли работают с ней уже не в первой экспедиции совсем не потому, что Клавдия методична, работоспособна и пунктуальна. Наоборот, они любили другую Клавдию, которую та скрывала даже от себя самой. Видели, понимали ее и привычно игнорировали сухую оболочку начальницы. Обе они опекали Клавдию, как неловкого сына, которого не любят соученики по классу, отличника и занудного зубрилу, потому что знают: дома, когда никто не видит, он совсем другой и часами возится с больным котенком, рисует цветы или выпиливает из дерева рыцарский замок.

Клавдия влюбилась в шумного и неправильного Павлыша еще на корабле, когда и речи не было о том, чтобы взять его в экспедицию. И, влюбившись, стала относиться к нему резко, холодно и подчеркнуто враждебно. Ей на этот раз удалось обмануть не только себя, но и проницательную Салли. Когда же оказалось, что волей случая Павлыш летит именно с ней, ее охватила такая бешеная радость, что она сама привычно, умея бороться с собой и не понимая себя, истолковала ее как волнение, потому что именно такой человек, как Павлыш, — опасность для налаженной экспедиции. Но так как Клавдия была человеком дела, она тут же доказала себе, что задачи экспедиции важнее всего и следует пойти на жертвы, чтобы экспедиция не сорвалась. Стиснув зубы, изнывая от любви к Павлышу, она приняла его на станцию. Когда же обнаружилось, что Павлыш и Салли, два больших, веселых и добрых человека, тянутся друг к другу и их сближение — лишь дело времени, потому что оно естественно, Клавдия нашла массу аргументов, заставляющих ее как человека, ответственного за экспедицию, воспрепятствовать этому сближению.

Может, из-за того, что Клавдия находилась в постоянном возбуждении, не давая себе возможности разобраться в его действительных причинах, она прониклась таким активным отвращением к планете. Тем более что планета и в самом деле была первобытной, опасной и враждебной человеку. Впервые в жизни Клавдия хотела одного — чтобы экспедиция закончилась и можно было вернуться в обычный мир камеральных работ и деловой суматохи, мир, в котором ее никто не понимал, но все считали, что ее понимают.

И в то же время, как бы ей ни была отвратительна планета, как бы ни возмущала она ее праведную и мятущуюся душу, этот мир ее притягивал и тревожил.

…Клавдия поднялась. Ею владела тревога, неумолимое желание действий. Она не могла больше работать. Она даже не могла думать о работе.

Она подошла к плите, хотела поставить кофе, налила воды, но включать плиту не стала.

Потом прошла в переходник и надела скафандр.

«Я выйду, — повторяла она себе, — я выйду на минуту, дойду до леса. В конце концов, почему я должна неделями сидеть в этой тюрьме?»

Будь на станции кто-нибудь, кроме нее, она никогда бы не позволила себе выйти. Сейчас никого рядом не было. И никто не увидит ее. А потому можно представить себе, что не увидит и непреклонная Клавдия Сун. Нет ее, Клавдии, улетела тоже в горы. И выходила в лес не она, а то нелегальное, неосознанное и формально не существующее естество Клавдии, над которым она не имеет никакой власти.