Иван Грозный - Валентин Костылев

Вспомнилось, как ласково смотрел на него Никита Годунов, как заботливо, по-матерински благословила его при отъезде во Псков Феоктиста Ивановна, но с Анной ему не пришлось проститься.

И невольно, про себя, тихо запел песню Игнатий:

Погляжу я в ту сторонку –Замрет сердце и заноет...

К нему подошел старый седобородый стрелец в громадной косматой шапке, с широким мечом на боку.

– Что, сынок? Аль приуныл?

– О Москве вспомнилось... Хорошо там! – ответил Игнатий, вздохнув.

– На чужбине, сынок, и собака тоскует, не токмо человек. Сам я с Белоозера сюды прислан. Много наших по государеву наказу на защиту пришли. Хоть и чужбина, а свое, родное.

Немного помолчав, он, как бы про себя, тихо произнес:

– Такое дело... Со всех концов мужики сошлись. Горячо теперь будет!

И отошел, потирая руки.

Ночь прошла тихо, но утром бой возобновился. Опять пронзительно завизжали трубы королевского войска, – снова заревели вражеские пушки, и опять с распущенными знаменами потекли на приступ пешие и конные толпы неприятеля, сверкая на солнце копьями и мечами.

Встрепенулись и защитники Пскова. Гневно заревели огромные пушки «Барс» и «Трескотуха». Огонь и дым их наводили ужас на польскую пехоту, терявшую под их выстрелами множество людей убитыми и ранеными. «Барс» несколькими ударами выбил немцев из Свиной башни. Шуйский, заметив прятавшиеся в ней остатки врагов, велел подкатить бочки с порохом под ее основание, а порох зажечь. Вскоре развалины башни и находившиеся там враги взлетели на воздух.

Старики, женщины и дети с огромным усердием таскали к стенам бревна, камни, катили бочки с порохом, тачки с ядрами. Иные из них слезно молились в церквах, прося у Бога победы над врагом.

В самый тяжкий час к проломному месту в крепостной стене двинулся крестный ход с иконами и хоругвями, сопровождая отряд Игнатия Хвостова. Шуйский наказал сделать через пролом в стене вылазку, чтобы отогнать от того места королевских солдат.

Воины Шуйского приготовились биться с врагом до конца. Они пели молитвы вместе с народом, провожавшим их на ратный подвиг, молитвы о победе. Смешавшись с рыданьями женщин, слова молитвы звучали решимостью защитников крепости биться с врагом до конца.

Хвостов сидел на коне с обнаженным мечом, растроганный, оцепеневший от нахлынувших на него чувств. Из-под железного шлема на толпу смотрели с нежностью его наполненные слезами, почти детские, молодые глаза.

Но вот он дал знак толпе народа остановиться, дальше не провожать воинов. Построившись в боевой порядок, отряд всадников, предводимый Хвостовым, быстро, с копьями наперевес, помчался навстречу видневшимся в проломе королевским войскам.

Шуйский со стены следил за действиями отряда. Рядом с ним находились Скопин-Шуйский и князь Черкасский.

Вот Хвостов столкнулся с громадным венгром, закованным в железо, – начался поединок. Шуйский и стоявшие рядом с ним люди весело рассмеялись, когда увидели, как Хвостов ловким ударом меча выбил из седла венгра.

Псковские всадники, видя это, еще яростней стали драться с венграми, храбро налетая на них, не щадя своей жизни.

Перевес был на стороне малочисленного отряда псковитян, но вдруг на помощь венграм из леса выбежало множество немецких ландскнехтов.

Начался бой не на живот, а на смерть.

У Шуйского и его ближних воевод на глазах был внезапно сбит с коня и сам Игнатий Хвостов. Без начальника остатки отряда псковитян быстро повернули и умчались обратно в крепость.

Королевские всадники бросились следом за ними в пролом Покровской башни, но тут им Шуйский приготовил огневую завесу, от которой погибло много венгров, немцев и поляков. Враги бежали из Покровской башни.

Битва кончилась поздно ночью. Псковитян были убиты восемьсот шестьдесят человек и ранена одна тысяча шестьсот. Неприятель потерял около пяти тысяч человек, в том числе прославленного венгерского воеводу Гавриила Бекеша.

У псковитян погиб казацкий атаман князь Черкасский, герой, смерть которого горько оплакивали псковские сидельцы.

Шуйский велел привести к нему на крепостную стену пленного пана, предсказывавшего накануне победу короля. Когда тот появился, он указал ему на устланное трупами королевских людей поле около крепости:

– Вот где ужинают люди твоего короля. Любуйся!

В глазах пана застыло выражение испуга.

Когда его увели, Шуйский с усмешкой произнес:

– Теперь я вижу... Обет, данный царю, мы сдержим. Жаль только Черкасского и Хвостова. Славные были воины!

Шуйский тяжело вздохнул, снова заговорив о Хвостове.

– Не простой он крови. Сановит, красив и умом силен. Жаль, жаль!

Шуйский перекрестился.

Взятые в плен поляки сказали, что теперь им нечего скрывать. Пскову опасности теперь уже не грозит: в королевском войске нет пороха, стрелять нечем. Король послал караван в Ригу, чтобы привезти порох оттуда. В стане короля идут несогласия. Замойский говорит одно, король другое, бушуют паны на королевском совете.

– Так-то так, – сказал Шуйский, – а все же нам следует держать ухо востро. Пошлем во все концы разведчиков, расставим стражу, да и пушкари чтоб не дремали. У нас пороха хватит. Государь батюшка позаботился о нас.

К государю были посланы гонцы с донесением об отбитии двух больших штурмов и о тяжелых затруднениях в польско-литовском войске.

Царевич Иван и Борис Годунов верхами совершали загородную прогулку вдоль Москвы-реки.

С утра на дороге, деревьях и крышах домов еще виднелись следы хлеставшего всю ночь ливня, но постепенно под теплом ярких солнечных лучей земля высыхала, и только луга долго еще сверкали сыростью. Над Москвой-рекой дымился разорванный в клочья туман.

Под копытами арабских скакунов хрустел мокрый песок.

Кругом тишина.

Кремль далеко позади.

Царевич и Годунов, обряженные в теплые стеганые кафтаны, захватили с собой луки и колчаны со стрелами на всякий случай.

Царевич, слывший лучшим наездником в Москве, сидел на коне прямо, не шелохнувшись. Те из посадских, которые попадались ему навстречу, сняв шапку, долго любовались красотою царственного всадника. Лицо Ивана Ивановича было румяное, взгляд быстрый, живой, острый.

Московские люди питали добрые чувства к храброму и умному наследнику престола. В народе ходил слух, что царевич многих людей защитил от царского гнева. Молва шла и об его твердом, прямом нраве, о том, что царевич не боялся говорить в глаза правду самому царю. Это особенно ценили посадские люди.

Борис Годунов держался с царевичем почтительно. Во время беседы он перегибался с коня в его сторону, внимательно вслушиваясь в его слова, однако Годунов не имел обычая льстить или поддакивать даже царю. Он говорил мало, но самолюбиво отстаивал свои слова. Не прочь был и поспорить не только с царевичем, но и с самим царем. И это очень шло к его черным умным глазам, к его мужественной внешности. На него не обижались. Наоборот, это привлекало к нему симпатии царя и вельмож.

Вот и теперь в разговоре с царевичем о завистливых цередворцах Годунов смело, с убежденностью сказал:

– Хитрая зависть всегда выискивает случай затмить чужие достоинства. Наипаче это ощутительно при царских дворах. В каком великом человеке не нашли бы завистливые люди порока? В какой победе не отыскали бы они чего-нибудь обидного для победителя? Каких героических дел не унижали? Есть люди, которые все истолковывают не в честь героя, а в опорочение его! Иисус Христос – и он не мог оградить себя всею славою чудес от стрел зависти. Нет ничтожнее и вреднее людей завистливых.

Иван Иванович слушал Бориса Годунова с большим вниманием, а когда тот кончил свою речь, он сказал:

– А у царей, у которых все есть, может ли и у них быть зависть? Чему им завидовать и кому?

Такого вопроса Годунов никак не ожидал. Он задумался.

– Да, царям нечему завидовать... – нерешительно, в раздумье ответил Годунов.

Иван Иванович улыбнулся.

– Давид-царь был самым могущественным государем в мире, но он позавидовал своему холопу и отнял у него жену. Ну, а царь старик не может ли позавидовать молодому?

– Да. Может, – согласился Годунов. – Старцы завидуют молодости.

– Мой отец не один раз говорил мне: завидую я твоей молодости!.. А я его спросил: если бы ты, батюшка государь, стал молодым, как бы ты стал править государством – так ли, как правил до сего дня, или стал бы царствовать по-другому? Государь сказал: до сего времени я правил так, как мне указывал Господь Бог. Может ли государь идти против воли Божьей?!

– В этих словах я вижу великую мудрость государя батюшки: правление государя, несмотря на великие бури и огорчения, шло прямым путем к счастью Руси.