Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вспоминаю своего командира сотни в Новочеркасске, стало быть 3-й сотни тогда. Александр Иванович, генерал-майор Васильев. А звали мы его Воронье Гнездо, так как, обходя спальни, он часто бывал недоволен тем, как застланы кровати, и кричал: «Это же не кровать, а воронье гнездо». С тех пор кличка и пошла. После Новочеркасска я увидел его снова только в Горажде, так как в Новороссийске он заболел тифом и от корпуса отстал. Генерал Васильев приехал устраиваться в корпус, но из этого, в общем, ничего не вышло путного. Никакой штатной должности он не получил, но ему выделили квартиру, вернее, комнатку по соседству с полковником Поссевиным.
Если не ошибаюсь, в 1927 году корпус неожиданно посетил Король Югославии Александр. К сожалению, его приезд пришелся на каникулярное время, когда в корпусе было слишком мало кадет, а в тот именно день большинство разбрелось кто куда. Король нагрянул совершенно неожиданно, никого не предупредив. Потом выяснилось, что по дороге из Сараева кто-то из свиты сказал Королю, что вот где-то поблизости в маленьком городишке Горажде есть еще один русский кадетский корпус. Король сейчас же приказал отправиться туда. Власти в Горажде переполошились, когда королевский автомобиль показался на улицах городка. Засуетились, забегали, но Король не удостоил их посещением. Его автомобиль остановился прямо перед главным корпусным зданием. Одним из первых у дверей Короля встретил дьякон. Он выпучил глаза, как будто видел перед собой привидение. Король протянул ему руку и заговорил по-русски, а дьякон все еще не мог прийти в себя от изумления. Затем Король обошел помещения – классы и спальни, а в это время подоспело и корпусное начальство, никак уж не ожидавшее такого приятного сюрприза. Король пробыл в корпусе очень короткое время и проследовал дальше.
Возвращаясь на минутку к теме о кадетском театре, я должен упомянуть, что и в Горажде кадетам пришлось поработать-таки порядком над устройством театра. Снова пришлось из конюшни делать дворец. Дворец не дворец, а в результате нечеловеческих усилий кадетам удалось привести здание в полный порядок, засыпать все «запахи» и уничтожить воспоминание о конюшне. Я не буду повторяться, говоря о театральных представлениях. Я хочу только вспомнить о нескольких счастливых днях, проведенных в этом здании. Именно там, в течение нескольких вечеров, волновал и вызывал в нас лучшие чувства заезжий русский поэт, представитель нашего Серебряного века, расцвета поэзии в ХХ столетии. К стыду своему, я должен сознаться, что не уверен в том, что правильно назову фамилию этого поэта, но мне кажется, что это – Оленин. Во всяком случае, это был автор стихов, положенных потом на музыку вещей, которые распевались по всей России-матушке: «Спите, орлы боевые» и «Спи, моя девочка, спи, моя милая». В течение этих нескольких вечеров он без устали читал нам свои стихи и стихи других поэтов этого периода: Блока, Ахматовой, Гумилева, Волошина и других. «Конюшня» сотрясалась от кадетского восторга, и его выносили на руках. Помню, один из этих вечеров он закончил своим стихотворением, которое в конце увенчивалось такими строчками (как ответ на вопрос, в чем главные причины нашей «Великой бескровной»):
Хождение в народ, непротивление злому
И любовь ко всему чужому!
Я почти не спал и написал какие-то немощные вирши, которые на следующий день робко вручил ему. Через день был его последний вечер, и он прочитал свое стихотворение, посвященное донским кадетам. Оригинал он передал мне, написав очень лестное посвящение, начинавшееся со слов: «Юному поэту…» и т. д.
Вспоминаются еще дни, значительные для кадет, полные надежд и устремленности сердец к далекой порабощенной Родине… Это были дни, когда корпус посетил последний Главнокомандующий Российской армии, генерал Врангель. Мы были выстроены на нижнем дворе, а перед строем, держась одной рукой за рукоятку кинжала, стоял Врангель. Хриплым, привычным к выступлениям перед необозримыми рядами войск голосом он вливал в нас надежду и призывал к терпению.
Сотни молодых завороженных глаз глядели на него влюбленно, не отрываясь и впитывая в себя каждую деталь, каждую черточку его высокой фигуры, затянутой в скромную черкеску. Неподвижным изваянием возле него стоял его адъютант, лейб-казак есаул Ляхов, в мятой английской фуражке. Не думаю, что во времена австрийцев эти стены и бастионы могли оглашаться такими неистовыми кликами восторга, какими донские кадеты встречали и провожали генерала Врангеля. Пожалуй, проводы были еще более бурными. Кадеты подняли на руки автомобиль Главнокомандующего и понесли его на руках по шоссе, ведущему из Билече в Требинье. Несли и несли, пока он сам не приказал им опустить автомобиль на землю.
В истории Донского корпуса перевернулась еще одна яркая, полная глубокого внутреннего значения страница. И не чаяли кадеты, что в 1929 году их фанфара, с платом синего бархата и вензелем Императора Александра III, будет встречать на железнодорожной станции столицы и провожать до места последнего упокоения в скромной русской церкви прах этого самого человека. Четыре фанфариста, хор трубачей и взвод кадет от Донского кадетского корпуса выполнили эту печальную миссию. Казалось, еще так недавно, чуть ли не вчера, – а это было в 1925 году, – мы встречали его в Билече. Когда гроб Главнокомандующего, покрытый русским флагом, вынесли из поезда, привезшего его из далекого Брюсселя, многие из нас вспомнили то солнечное утро в австрийской крепости, а главное – те лучи веры и надежды, которыми освещал он нам тогда будущее и вливал силы в молодые сердца. Твердо верили мы тогда, что действительно близок час освобождения нашей Родины и любимого Дона.
О традициях
Останься мы на Родине, и почти с уверенностью можно сказать, что в соблюдении кадетских традиций (я говорю о ритуалах, о «звериаде», о «похоронах анатомии и всех наук» и прочем) главным элементом была бы милая озорная шутка, быть может, иногда и не
