Степь - Оксана Васякина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы поймали машину и поехали на стоянку фур. Там он показал мне свою машину, я спросила, где мы будем спать. Здесь, ответил отец и убрал шторку, чтобы показать мне спальный отдел. Ты внизу, а я на верхней полке. Почему я внизу, спросила я. Потому что ехать будем с пяти утра, свалишься еще от тряски, а с нижней полки падать некуда. Он достал из бардачка атлас российских дорог, старые глянцевые страницы которого разбухли от влаги и кожного жира. Отец открыл его на странице с дорогами Центральной России и показал мне наш будущий маршрут. Тысячи три километров в общей сложности намотаем, сказал он и провел указательным пальцем на север от Рыбинска, остановившись на Москве. В Москве, сказал он, я догружусь и заодно купим тебе обратные билеты из Астрахани. Сколько мы будем ехать, спросила я. Отец ответил, что не знает. Все будет зависеть от Раисы, сказал он. Может неделю, может две, но точно не больше трех.
Я посмотрела на отца. Он оперся на руль и смотрел куда-то впереди себя, стоянка вся была забита фурами и он поставил свой МАЗ впритык к впереди стоящему КамАЗу. Слева и справа от нас стояли красные и синие немецкие фуры, на фоне которых отцовская машина выглядела как жалкая ночлежка. Мне стало неловко от бедности и неустроенности отца, тяжелый сладкий стыд давил меня изнутри, внутри старого изношенного тягача я показалась себе такой же неприглядной и неуместной. Отец сидел молча, рассматривая грязный зад КамАЗа. Веки его медленно опускались и поднимались, кривой от нескольких переломов нос посвистывал. В дыму было тяжело дышать, и в носу все время скапливался серый налет, а выделения сохли и превращались в черные сухари. Сейчас покурю, сказал отец, посплю часок и пойдем ужинать. Он пошарил в нагрудном кармане, достал оттуда измятую пачку сигарет, покурил в открытое окно, а окурок бросил тут же на асфальт. Там, за MANами, туалет, сказал он, если захочешь. Он отодвинул шторку спальника, лег на нижнюю полку, и его дыхание разом успокоилось.
Произвольность и непредсказуемость его действий пугала меня. За десять лет он стал угрюмым мужчиной, а я молодой женщиной. Мы были друг другу словно незнакомцы, я рассчитывала на то, что я приеду к нему в Астрахань, но отец велел купить билет до Москвы. Прилетев в Москву, я еле дозвонилась до него, и он сказал, что его рейс отменили, а сам он уже неделю торчит во Владимире. Поэтому я должна была приехать к нему сюда. На последнем метро я приехала на «Комсомольскую», а когда поднялась к площади Трех Вокзалов, поразилась грязи и неустроенности Москвы. У стены вестибюля несколько бездомных спали вповалку, на них верхом сидели другие бездомные и громко переговаривались. Из-под темной человеческой кучи вниз текли несколько струй мутной жидкости. Резкий запах мочи бил в нос.
Все затянуло дымкой, асфальт, небо и постройки были одного цвета. Отец позвонил мне еще раз и сказал, что я успеваю на последний ночной поезд. Если сяду на него, утром он встретит меня на вокзале. В вагоне все спали без белья, никто его не брал, ведь ехать было несколько часов. Всю ночь я смотрела на скачущие огни и встречные поезда.
Теперь отец спал, а я сидела на пассажирском сиденье его тягача. Мне стало скучно, я выпрыгнула из МАЗа и пошла по стоянке. Шторки в окнах бессчетных кабин закрывали спящих дальнобойщиков от дневного света. У дежурного поста дворняга, увидев меня, поднялась и медленно пошла в мою сторону. Я протянула ей руку. Собака обнюхала ладонь и, поняв, что я не дам ей еды, вернулась на свой лежак. Я достала из поясной сумки сигареты и закурила.
Я думала об отце. Мать говорила, что я вся в него, и ожидание нашей встречи приятно волновало меня. Ее слова рождали во мне ощущение, что отец поймет меня. Я была уверена, что при нашей встрече внутри меня что-то произойдет и я, как зрелый плод, тихо раскроюсь и отец раскроется мне в ответ. Но отец спал в своей фуре. Черная вялая муха ползла по его предплечью, и он нервно ее отгонял.
Я стояла на площадке, усыпанной окурками и одноразовыми стаканчиками. Кругом все было затянуто серым непробиваемым дымом. От сигарет саднило горло, усталость давила на веки. Докурив сигарету, я бросила окурок под ноги и залезла обратно в кабину. Отец по-прежнему спал. Я взяла с верхней полки комковатую подушку в засаленной наволочке, положила ее на продуктовый ящик между сиденьями и полусидя уснула.
Вечером мы ели в кафе на въезде на стоянку. Отец заказал себе бозбаш, он сказал, что, если кафе держат азербайджанцы, нужно заказывать именно бозбаш: в глубокой пиале лежала картофелина, половина морковки, луковица и большой кусок баранины на кости. И это все, спросила я. Да, ответил он, главное здесь бульон. Бульон был красный и густой от жира, в нем плавали зеленые веточки укропа. Отец ел громко, шипя и кряхтя, дул на картофелину и стучал ложкой о дно, когда загребал остатки бульона. На его коричневом лбу с тремя продольными складками выступила испарина. Отец ел внимательно, с тяжелым наслаждением, с каким и следует есть мясной суп, а доев, поболтал пластиковой палочкой в одноразовом стаканчике, но кофе еще не остыл, и он пока не решился его пить.
Закурив, отец посмотрел на меня. Он смотрел на меня долго, медленно продвигая взгляд от линии волос до кончика подбородка. Ты похожа на мать, сказал отец. И на тебя, ответила я. Мне было неловко от такого прямого взгляда. Я не понимала, как я могу реагировать на него, и поэтому напряженно хохотнула. Чем ты занимаешься, спросил отец. Я ответила, что работаю в кофейне, по утрам готовлю кофе офисным служащим и студентам. Я указала на его стаканчик: не такой, как у тебя, другой, с помощью специального оборудования. Да, ответил отец, я пару раз видел кофемашины в гостиницах. Если честно, продолжил он, не вижу разницы. Разница большая, проговорила я. Но говорить о кофе мне не хотелось, и я продолжила. Еще я пишу стихи. Стихи? Отец наклонил голову и выпятил обе губы. То есть ты поэт?.. Типа того. То есть ты можешь написать про меня, и про
